Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович - Страница 37

— Под копирку писали?

— Стеклограф. Пятьдесят третий оттиск. Дальше пошли совсем бледные.

— А предыдущие были лучше?

— Не намного, но лучше. А что, собственно, он теряет, приняв предложение? — думал между тем Чистов. Ровным счетом ничего. Приобретение же очевидное. Дав один экземпляр сводки, можно получить полсотни.

— Что для этого нужно?

— Да ничего, пожалуй. Немного спирта у меня есть, валик — от фотопринадлежностей, бумаги у вас самих не хватает… Нужен исходный материал — тексты, сводки с фронтов. Ну и при случае спирт. Я пробовал, смачивать бумагу крепким самогоном, но он как растворитель действует хуже.

Чистов вдруг повеселел — у него всегда поднималось настроение, когда разговор заходил о деле. Да и сосед, эта старая перечница, нравился ему все больше. Стишки в листовках, конечно, не нужны, но, если ему так хочется, шут с ними, пускай вставляет… Химией этой, ясное дело, он занимается не один. Не обошлось без Степана, а может, и Елизаветы Максимовны. Но то, что Степан ни о чем до сих пор даже ему, Чистову, не обмолвился, тоже говорит в пользу старика: дисциплина и конспирация. Вспомнил о книге, которую Степан приносил ему почитать еще прошлым летом. Выходит, Трофимов уже тогда намекал, предлагал свою помощь… Причин для сожаления, однако, нет — всякому овощу свой срок.

— А кем вы служили у Чапаева, Михаил Васильевич? Неожиданному переходу не удивился, но ответил суховато:

— Командиром полка. Не у Чапаева, а в 25-й Чапаевской дивизии.

— Какая разница?

— Чапаев к тому времени погиб. Получалось выяснение обстоятельств. Да так оно и было — чего хитрить? — надо же толком знать, с кем имеешь дело. А то все разговоры да слухи. Но Чистов понимал, что простое выяснение может лишь отдалить их друг от друга, а этого не хотелось. Нужна была взаимная откровенность, и он сказал:

— Командир полка это фигура. А я был рядовым красноармейцем. И то недолго. Рана оказалась неудачной. — Андриан Иванович похлопал себя по больной ноге.

— А химию эту где изучать пришлось? — На сей раз Чистов спрашивал просто из любопытства.

— В девятьсот втором году в Забайкалье.

— В ссылке? — Этим вопросом Андриан Иванович хотел и спросить и сказать многое, но Трофимов ответил все так же суховато:

— Нет, я служил там. Будучи офицером, вошел в социал-демократический кружок. — И добавил с учтивой твердостью: — Обо всем остальном, если возникнет нужда, мы поговорим когда-нибудь в другой раз.

Послышался стук в дверь.

— Войди, Лиза, — сказал Трофимов.

Чистов поднялся.

В комнату зашла Елизавета Максимовна.

— Пора делать укол.

ГЛАВА 19

Женское дело известное: если не знаешь, как вести себя или что говорить, принимайся за уборку. А тут и притворяться не пришлось — только что помыла пол на веранде и теперь полоскала тряпку. Интересно было, что он станет делать, этот неожиданно появившийся во дворе человек. Не старый еще, одет вполне прилично, лицо стертое, незапоминающееся…

С нарочитой грубостью Анна Тимофеевна крикнула:

— Чего высматриваешь? Ишь, повадились ходить!.. Сделала вид, что приняла за шаромыжника. На всякий случай, будто освобождая место для тряпки, которую надо просушить, сняла висевшую на перилах рыбацкую сеть. Эта сетка была сигналом и самому Казанцеву, и тем, кто шел к нему. Если висит, значит, дома все в порядке. Откуда и выдержка взялась: небрежно сняла и бросила на веранду — сигнала безопасности нет, объявлена тревога!

— Ты староста дома? — спросил мужчина. — Я из полиции. Поговорить надо.

Вытерла руки о передник, провела в комнату. О чем будет разговор, она знала. Следователя полиции интересовал Казанцев.

— Стекольщик этот? Так его с месяц уже как нет.

— А где он?

— Да бог его знает. Может, и помер где. Он же совсем больной. Хотя постой, господин начальник! Говорил, что поедет в Симферополь лечиться. Дед там какой-то травами лечит… Странное дело, врать было легко. Правда, ужаснулась на какой-то миг внутренне: что я горожу? Какой месяц! Надо бы сказать: дней десять. Ведь Андрей Игнатьич приходил на прошлой неделе, и его могли видеть… Вралось, однако, легко, а вот выговорить «господин начальник» по-прежнему, как и год и полтора назад, было трудно. К этому так и не привыкли.

— Проводи меня, хочу видеть его семью.

— Какая семья! Бобыль он, из арестантов. Сам говорил. А квартира на замке.

Следователь смотрел холодно, спокойно, даже раздумчиво, но Анне Тимофеевне стало вдруг как-то нехорошо от этого взгляда и от воцарившегося молчания.

— Вам-то он зачем? Неужто украл что-нибудь? Никогда б не подумала. Вечно сидит, как мышь. Не видно и не слышно…

— Значит, месяц, как скрылся? А не выписан почему? «Подловил, подлец», — подумала Анна Тимофеевна, но отступать было некуда, и она возмутилась:

— То есть как это не выписан? Все чин по чину.

— Покажи домовую книгу.

— Да хоть сейчас. Пошли в контору. «Господи, да что это на меня накатило! Никогда вроде бы такой нахальной не была…» Дело шло к вечеру, и никого сейчас в домоуправлении не должно было быть, но вдруг кто-то окажется?..

— А что — домовая книга в конторе?

Анна Тимофеевна молча кивнула. Сказать что-либо не было сил. Книга лежала, рядом со следователем на подоконнике, едва прикрытая занавеской.

Ушел.

На какой-то миг стало легче. Расслабилась. Но тут же вскочила. Терять ни минуты нельзя. Наступил, как видно, тот самый перелом в событиях, о котором не раз предупреждал Казанцев. Он говорил, что главное для подпольщика — железная решимость, несмотря ни на что, делать свое дело, понимание того, что иного выхода нет. Эту решимость не надо путать с суетливостью. Опасность чаще всего происходит в подполье от необдуманных, поспешных решений и поступков. Но в любой момент может настать — и обязательно настанет рано или поздно! — кризис, переломный миг, когда осторожный, тщательно взвешивающий каждый свой шаг человек должен действовать и быстро и безошибочно. Для нее, Анны Левшиной, как видно, это время настало.

Вот-вот должен вернуться с моря сын Олег. Ждать его, однако, не обязательно: увидит, что сетки на перилах нет, и все поймет. Сейчас главное — предупредить Гузенко. У него типография, и он всегда, как правило, знает, где искать Казанцева. К этим их особым отношениям Анна Тимофеевна относилась без ревности, отнюдь не усматривая в них недоверия к себе. В конце концов им, мужикам, командирам, виднее, как поступать и что делать. С них главный спрос, они держат в руках все ниточки. А то, что ниточек этих много, понимала, видела.

Немедленно предупредить Гузенко можно, только сходив к нему. Но тот же Казанцев не раз повторял, что типография — святая святых и ни под каким видом ходить туда не следует. Как же быть? Искать какую-то связь нет времени. Вот и решай, Анна Тимофеевна.

Переоделась, взяла кошелку, положила в нее полдесятка вяленых рыбешек (если остановят, можно сказать, что несла продать) и шмыгнула запасной калиткой вниз, на Коммунальную улицу. Полицейский зашел к ним сверху. В сумрачной арке нижнего проходного двора на миг задержалась; выходя из ворот, глянула по сторонам и пошла, петляя переулками, в сторону базара. Слежки как будто не было.

Надо спешить, чтоб вернуться до наступления комендантского часа, и надо быть предельно внимательной.

К дому Гузенко можно подобраться снизу по заросшей кустарником балочке. Удивительный город: в нескольких минутах ходьбы от центра глухой овражек с прозрачным ключом, похожий на лес парк, какой-нибудь пустырь или такая вот вся в ожине, шиповнике и терне тенистая балочка….

На несколько минут замерла в кустах. Безлюдно и тихо. Двинулась вверх.

Дом Александра Лукича, как уже говорилось, скромным, облупленным своим фасадом смотрел на Симферопольское шоссе, а задворками выходил к этой балке. Приближаться к самому дому не стала. Как ни грызло нетерпение, как ни торопилась, дождалась, когда вышла хозяйка и окликнула: