Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович - Страница 39

Анне Тимофеевне казалась располагающей даже фамилия этого человека — Хорошок. Но на других он покрикивал — самой приходилось слышать, перед новым начальством трепетал — видела. Ну и шут, думалось, с ним. В этом со временем те, кому положено, разберутся. И покрикивание и трепет вполне могут быть напускными. Сейчас главное, что со мной не собачится. Может, и эту липовую, сделанную задним числом запись о выписке и отъезде Казанцева подмахнет, скрепит своей печатью. Придется, конечно, с улыбочкой соврать, что вот-де замоталась, не смогла прийти вовремя, но отметку в книге сделала, мол, в тот же день. Если понадобится, можно и отблагодарить…

Однако наигранно-легкомысленного тона этот Хорошок не принял. Нет, ни в чем не отказал — расписался, поставил печать и сделал это сразу, без уговоров, но был озабочен и строг. Дал понять, что все насквозь видит.

— Из полиции приходили? Оставалось только молча кивнуть.

— Книгу спрашивали? Опять кивнула.

— Что вы сказали? Приходилось чуть ли не полностью «раскалываться».

— Сказала, что книга в конторе. Итак, на крючок он ее посадил. Неужели сукин сын начнет об Игнатьиче расспрашивать? Ведь что ни говори, а все эти управдомами в одной компании с полицией… А он совсем о другом:

— Так зачем же книгу назад берете? Анна Тимофеевна как раз засовывала ее в свою кошелку.

— Не надо суетиться, — втолковывал между тем Хорошок. — Сказала, что в конторе, — пускай тут и лежит. Пусть придет, проверит и убедится. Ясно? А вы куда собрались? На базар? Вот туда и идите. И домой вам спешить нечего… Ей-богу, даже голова закружилась. За этими словами угадывалось еще что-то. Снова достала толстенную, прошнурованную, с сургучной нашлепкой книгу:

— Куда ее?

Хорошок показал на стол.

Поразмыслить было о чем и было чему удивиться. Невольно глянула вокруг как-то по-новому: сожженная, зияющая провалами окон гостиница «Крым», клуб моряков, где разместилась немецкая портовая команда, отрезанный от города минными полями лес… Ялта вдруг увиделась ловушкой, тесной клеткой, где все на виду друг у друга. Но только ли для жителей она ловушка?

Подходя к мосту через Дерекойку, увидела то, чего никогда раньше не замечала: возлежавших у въезда на мост каменных львов. Как же так — столько бегала, ходила, прогуливалась, а львов не видела! Львы были гривастыми, взрослыми, но совсем маленькими, почти игрушечными — как сам мост, как речушка, над которой мост перекинут, как город, по которому текла эта речушка. Их просто нельзя было принимать всерьез, потому львов и не замечали. Но смотрели они коварно. Да и речушка была с характером. На памяти Анны Тимофеевны этот пересыхающий летом ручеек однажды вздулся, вышел из берегов, затопил все вокруг. Откуда сила взялась! Силу дали собиравшие снега и дожди лесистые горы.

Домой Анна Тимофеевна вернулась не скоро. Квартира Казанцева была разгромлена: дверь выломана, стол перевернут, жалкая постель разбросана. Ну и пусть — переживем. Найти ведь ничего не могли. Не там надо было искать.

ГЛАВА 20

Можно ли успешно командовать, к примеру, ротой в маневренном бою, если она за короткое время разбухла до размеров батальона, пополнилась необученными, необстрелянными бойцами, сохранив все тот же, прежний командный состав?..

Вопрос скорее риторический, но он стоял перед Казанцевым. Организация летом сорок третьего года разрасталась, расползалась — становилась громоздкой, трудно управляемой.

Конечно, по количеству людей ей было далеко до батальона — тут он хватил лишку в сравнениях. Едва натягивало на роту. Но, с другой стороны, подполье вообще складывается из мелких ячеек, а во главе каждой нужен опытный и зрелый командир. Так что сравнение получалось все же оправданным.

Надо уводить людей в горы. Однако и подполье необходимо сохранить — оно тыл, питательная среда будущего отряда. Нельзя потерять руководство им. Сам факт существования в лесу своего отряда придаст, конечно, людям новые силы, но между ними и отрядом должны быть протянуты живые нити.

Одной такой ниточкой Казанцев и занимался теперь.

Хотелось самому узнать и увидеть каждого, хотя понимал, что это просто невозможно. Кой черт каждого, когда не смог по-настоящему узнать даже всех руководителей групп! Ведь не сам же их назначал, а находил чаще всего, так сказать, готовыми, уже в этом качестве. Времени для знакомства, как всегда, не хватило.

Беспокоило и оружие. Долгие месяцы собирали, добывали, копили, а по всему оказывалось — мало.

Но сейчас разговор шел о другом. Говорил с Чистовым. И по давней своей привычке Казанцев сперва кружил вокруг да около, щупая собеседника со всех сторон и даже вызывая иногда на спор.

— Теперь о стеклографе. Бросайте. Не с руки это вам.

— Почему? — возразил Андриан Иванович.

— Явка должна быть чистой, товарищ Чистов. Андриана Ивановича, однако, и каламбур не убедил, тем более, что слышал он его не впервые.

— Да я и отношения к этому почти не имею, только сводку даю.

— А кто же всей химией-физикой занимается? Чистов объяснил.

— Любопытный старик, — согласился Казанцев. — Это надо же, тут тебе и Абиссиния, и Чапаевская дивизия, и Дальний Восток… А я, между прочим, родился и вырос на Дальнем Востоке…

— Он зайти должен ко мне, — сказал Чистов. Казанцев посмотрел вопросительно. Похоже, ему это не понравилось.

— Да вы не тревожьтесь. У меня тут кто только не бывает — мастерская. А на человека глянете, может, чем и сгодится.

— В семьдесят-то лет? — усмехнулся Казанцев. — Война — жестокое занятие еще и потому, что требует молодых, Андриан Иванович… А разговор все же состоялся. Увидев постороннего, Трофимов заторопился, взял, что ему нужно, и хотел было уходить, но Чистов сказал:

— Очень спешите, Михаил Васильевич? А то присаживайтесь. Я как раз устроил маленький перерыв. Справедливо решив, что при их отношениях такое из простой вежливости не говорят, Трофимов остался. Казанцев поглядывал с любопытством, и старик поймал один из его взглядов. Нахмурился.

— Андриан Иванович говорит, что вы жили на Дальнем Востоке, а я родился там…

— Где же? — с холодноватой вежливостью Трофимов поддержал разговор.

— В Хайларе.

— Ну, это ближе к Забайкалью… Оказалось, что Трофимов бывал в Хайларе, на берегах своенравной Аргуни. Да, край поистине дивный. Охота, рыбалка… Так бы они и топтались на месте в этом никчемном разговоре и разошлись бы почти наверняка недовольные друг другом, если бы Михаил Васильевич в одну из пауз не сказал:

— Значит, это вы и есть «Южный»… Чистов даже привстал от неожиданности, не зная, что делать: то ли убеждать старика, что никакой это не «Южный», то ли клясться Казанцеву, что никогда и никому его тайну не открывал. Вот чертова перечница! И ляпнет же! Казанцев ответил то единственное, что лежало на поверхности и что он, собственно, только и мог сказать. Ответил, как это часто с ним бывало, вопросом на вопрос:

— Почему же вы решили? Спросил, однако, спокойно и даже с любопытством. Это несколько успокоило и Чистова.

— Речь ваша довольно точно передает манеру «Южного». И это было неожиданно. Казанцев во всяком случае такого ответа не ожидал.

— Что же это за манера? — спросил он. Его, видимо, это и в самом деле заинтересовало.

— Объяснить не просто, — сказал Трофимов, — но попытаюсь. За последние лет десять-пятнадцать перед войной у нас появилось много людей вашего возраста, которые учились на разного рода курсах — повышения квалификации, переподготовки и прочих. Ускоренно кончали академии, институты… Все это дало результат, получились дельные специалисты. Сказалось это и на речи — люди стали говорить свободнее, интеллигентнее. Но до конца грамотными многие так и не стали, потому что не получили образования в детстве, когда грамотность закладывается…

— И пишут «корова» через ять? — пошутил Казанцев.