Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович - Страница 42

Разговоры, слухи наслаивались один на другой. Говорили о партизанах. В этот период партизаны, несмотря на невероятную сложность их положения в Крыму, действовали и на самом деле активно. (Я ограничиваюсь простой констатацией, потому что о крымских партизанах существует довольно обширная литература.) Но непосредственно побережьем больше занималась разведка Черноморского флота. Помимо чисто разведывательных, «тихих» операций, небольшие группы разведчиков-моряков совершали налеты, диверсии, захватывали пленных, уничтожали линии связи — беспрестанно тревожили, держали в напряжении противника.

Тогда слух шел о партизанах, однако в этом вот случае, разговоры о котором были особенно упорными (полсуток без воды, круговая оборона, ожесточенный бой без малейшей передышки, запекшиеся губы, воспаленные глаза, обросшие щетиной лица, выстрелы из-за камней и деревьев в упор, броски гранат — только наверняка…), в этом случае, как сейчас достоверно известно, действовала и легла костьми группа разведчиков Андрея Гончарова…

Сколько их было, таких случаев и слухов о них! — Но с лета сорок второго, когда пал Севастополь, все постепенно сошло на нет. Война билась теперь о другие — кавказские — берега, а сюда доходили только тревожащие, будоражащие отголоски ее. Так бывает и в природе. Под Новороссийском бушует бора, раскачает море, как колокол, и вот при полном безветрии приходит к нам, оторачивает Крым пенной каймой прибоя крутая и размашистая зыбь — отголосок этого шторма.

Положение снова стало резко меняться летом сорок третьего года. И людская молва это сразу же отметила.

В июне в Ялте произошел такой случай. В порту ждали прибытия нескольких транспортных кораблей. Объявления об этом немцы, естественно, не делали, но заранее освободили причалы, сказали, когда должны явиться на работу бригады грузчиков, да и дежурный наряд портовой команды суетился больше обыкновенного. Одним словом, ясно: ждут транспорты. И даже можно понять, к какому примерно времени.

Корабли пришли вовремя. Стали на рейде, ожидая пока откроется боновое заграждение: вход в порт закрывала стальная сеть, как бы подвешенная к полым металлическим шарам-буям, которые соединялись тросом. Мера предосторожности понятная — на Ялту базировались вражеские катера и небольшие подводные лодки. Один конец троса крепился к каменной стене набережной, другой — на корме самоходной баржи, ошвартованной у головки мола. Эта баржа и оттягивала боны, открывая ворота гавани. Было время, когда баржу одновременно использовали и как склад боеприпасов, но в 1942-м ее торпедировал один из наших катеров, совершивших налет на порт, — то-то было грохоту. После этого баржа (другая, разумеется) служила только в качестве эдакого привратника.

Одним словом, транспорты ждали на рейде. И тут произошло нечто совершенно неожиданное: налетели наши самолеты. Цель — сгрудившиеся, стоявшие не подвижно корабли — была идеальной, ошеломление от внезапности — полнейшее, и пикирующие бомбардировщики «петляковы» показали, на что они способны…

При всей своей пристрастности молва бывает иногда поразительно точной, проницательной. Случайность налета на этот раз решительно отметалась. Слишком много совпадений. Между прочим, отмечалось и то, что порт наши самолеты не бомбили. Вполне могло быть, что они его не тронули по простой причине: скоро этот порт — единственная гавань-убежище между Феодосией и Севастополем — должен был нам понадобиться. Да и зачем разрушать то, что самим же придется восстанавливать! Однако молва упрямо твердила: порт не стали бомбить, чтобы не пострадали свои, те, кто предупредил о прибытии транспортов…

Налет авиации был и в самом деле не случайным. Ему предшествовала радиограмма, посланная из леса командиром разведгруппы Черноморского флота старшим лейтенантом Валентином Антоновым. Больше того, разведчики совершили длительный, опасный переход по яйле, чтобы, убедившись в приближении кораблей, послать на Большую землю еще одну, подтверждающую радиограмму. Она-то и привела в движение грозный механизм войны. Это рассказал несколько лет назад один из участников операции. Тут молва была права. Но каким образом Антонов, находясь в лесу, узнал, что в Ялту должны прибыть транспорты? Об этом стало известно много позже, уже во время работы над этой книгой. У разведчиков в Ялте были свои люди. Грузчиком в порту работал, например, Петр Тихонович Франко…

Можно бы назвать немало других имен, но важнее вот что: эти люди вышли из недр ялтинского подполья.

Разведывательная сеть создавалась, отлаживалась исподволь. Она была гибкой и достаточно разветвленной, отдельные ее звенья подстраховывали и перекрывали друг друга. Собственно, роль разведывательной сети играло до поры все подполье. Но конечной целью организации было вооруженное выступление, создание боевой единицы — партизанского отряда. Большая часть людей должна была уйти в лес — так и случилось. Однако заранее подумали и о том, кому надо остаться в городе.

Казанцев готовил все это для себя, но вот в Крымских горах появился заброшенный с Большой земли разведотряд «Сокол» капитан-лейтенанта Глухова. В нем были люди, защищавшие Одессу и Севастополь, воевавшие под Керчью и Новороссийском. Большинство не первый раз высаживалось во вражеском тылу. Асы, храбрецы, мастера. Теперь перед ними ставилась задача питать информацией штабы, которые уже планировали освобождение Крыма.

От разведчиков ждали многого, и они способны были на многое. Но не последнее, по-видимому, место в расчетах командования занимала надежда на помощь со стороны партизан. Расчет этот оправдался. Отряду «Сокол» не пришлось тратить время на поиски, подбор надежных людей и внедрение их. В его руках оказалась разведывательная сеть, созданная подпольем.

Морякам нужны были источники информации, явочные квартиры, связные. Казанцев отдал лучшее из того, чем располагал.

Командир — тот же хозяин. Бесполезно обвинять его в скупости. Если не скупость, то прижимистость, расчетливость должны быть ему присущи. Это естественно. В самом деле, опытных, обстрелянных бойцов и так мало, как же оторвать от себя и отдать, так сказать, «дяде» двух кадровых вояк, матросов, за спиной которых оборона Севастополя, побеги из концлагерей! Казанцев не просто отдал, а сам их рекомендовал капитан-лейтенанту Глухову, потому что видел: флотским разведчикам такие люди еще нужнее.

Тут вот что надо всегда иметь в виду. Пройдут годы, и маршал Василевский в своих мемуарах воздаст должное большому вкладу партизан в освобождение Крыма, напомнит, что шестеро из них были даже представлены к званию Героя Советского Союза (никто, правда, Золотой Звезды так и не получил). Вклад был и впрямь велик, но главное легло на плечи армии, флота, и каждый партизанский командир первейшим своим долгом считал помогать им всем, чем только можно. Казанцев не был исключением.

Двух матросов, о которых зашла речь выше, звали Василием Кравцовым и Дмитрием Кондратьевым. Отдавая их в разведотряд, Казанцев понимал, что севастопольцы, моряки естественней, легче впишутся во флотский коллектив.

Опять же, Дмитрий Кондратьев бежал из «Картофельного городка» в ноябре сорок второго. В Ялту попал с помощью знакомого шофера-грека, который спрятал его в кузове своего грузовика, зарыв в пшеницу (Анищенков наладил тогда перевозку горелого зерна, чтобы хоть как-то подкармливать население). В Ялте Кондратьев был кочегаром, мыл машины, устроился шофером в городскую управу, возил из лесу дрова. Здесь и познакомился с Кравцовым, который работал трактористом на лесозаготовках…

Я это к тому, что за месяцы жизни здесь молодые, крепкие люди, решительные и никогда не теряющиеся, не только обзавелись знакомствами, связями, но и хорошо изучили город, его окрестности. Да таким в разведке цены нет!

Учитывал Казанцев и личный моральный, так сказать, фактор. Пребывание в плену бросало тень на человека. Что поделаешь — такое жестокое было время. Плен перечеркивал многое — и то, что воевал в Севастополе от начала до самого трагического конца. А эти двое были самолюбивыми ребятами, особенно Вася Кравцов. Он даже близкой своей знакомой Жене Ткачевой, в квартире которой на Массандровской слободке не раз потом скрывался от немцев, говорил, что вот-де специально заброшен в тыл врага (вспомните еще раз Анищенкова!). С Казанцевым этот номер не прошел бы, с тем он и помалкивал. Но Андрей Игнатьевич сам все видел и понимал, сам нес тот же крест, сам иной раз думал, что вонь лагерных бараков въелась в него навечно, а лохмотья окруженца, «пленяги» — было такое словечко, производное от слова «плен», — едва ли не навсегда приросли к телу. А если и не думал, то знал людей, которые так думают. В разведке, где видывали такое, что иным и не снилось, на это смотрели проще. Может быть потому, что имели возможность тут же узнать человека в деле, подвергнуть его высшей проверке?..