Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович - Страница 49

Ненавидел и за то, что не верил им. Ведь бросят же. Полагаться на них нельзя. Начнут драпать, сами смотают удочки, если успеют, конечно, но тебя наверняка бросят. Плевать им на тебя, Середа…

Особо же ненавидел землячков, которые, как считал, оказались хитрее его. А это был почти весь город. Одни просто не поверили немцам, ловчили, вертелись, как могли, а другие — так думал — подзуживали, гадили, пакостили и до того ловко — ни СД, ни полиция ничего не сумели сделать. То есть арестовывали, вешали, стреляли, и уже казалось иногда, что в маленьком зеленом городке воцарились, наконец, тишина и спокойствие, но вдруг загоралась лесопилка (а она поставляла материалы для строительства противодесантных укреплений), опять пропадало оружие в румынской части, снова появлялись листовки, а то вдруг бесследно исчезал кто-нибудь из наиболее надежных полицейских…

Все начиналось сначала. А зажатый в двух речных долинах, притиснутый горами к морю городок как ни в чем не бывало сдержанно шумел своими базарчиками, ловил помаленьку рыбу, вскапывал грядки, собирал хворост и менял! последние тряпки на харчи.

Никогда Середа не думал, что известный ему «от и до» легкомысленный курортный городишко окажется таким неподатливым и коварным.

Еще в самые первые дни тот же барон говорил:

— Мы действуем методом сепарации. В первую очередь надо снять сливки (die Sahne). Занимая любой населенный пункт, мы знаем, что, во-первых (erstens), в самом населенном пункте оставлена большевиками группа для проведения саботажа, пропаганды и диверсий против германской армии и, во-вторых (zweitens), эта группа, как правило, связана с вооруженной бандой партизан в окрестностях. Кроме того, существует фанатичная молодежь и какая-то часть военнопленных, готовых продолжать бессмысленную борьбу. Это и есть сливки, которые мы должны снять. Но местное население (die Bevokerung) для нас на одно лицо, а действовать нужно немедленно. Поэтому на следующие сутки после вступления наших войск наносится психологический удар: публичная казнь, повешение. Объект в данном случае безразличен. Если в населенном пункте случается пожар, взрыв или нападение на кого-либо из германского персонала, операция устрашения повторяется: публичная казнь, но в гораздо больших масштабах. Личности повешенных нам безразличны. Это могут быть первые попавшиеся прохожие. Данное население (die Einwohnerschaft) должно увидеть нашу абсолютную безжалостность. Мы можем уничтожить все село или весь город. И вот тут вы, господин Динстаг, можете сыграть по отношению к своим соотечественникам гуманную роль. Избавьте нас от хлопотной необходимости казнить всех, помогите собрать сливки.

Все казалось так просто! Но прошло два года, давно нет в Ялте барона, не раз менялись коменданты, другой даже командующий германскими войсками в Крыму — был фон Манштейн, стал Еннеке, а утихомирить маленький город не удалось. Да так, наверное, повсюду.

И ведь было с самого начала кое-что, в чем следовало бы увидеть предостережение. Пренебрег.

Такой хотя бы факт. Интеллигенцию Середа ни в грош не ставил, болван комендант то ли сам решил, то ли установка у них такая: городским головою, бургомистром должен быть кто-либо из «приличных людей». Назначили доктора Василевского. И что же? Ужом вертелся, но ускользнул. У него-де плохое здоровье. Но дело-то было не в этом. Не захотел мараться. И Середа знал, усек слушок, будто почтеннейший доктор специально колет себе какую-то гадость, чтобы взвинтить температуру и предстать чуть ли не умирающим. Что угодно, лишь бы не связываться с немцами!

Поставили Анищенкова. Уж ему, казалось бы, только и оставалось — верно служить. Как еще отвести удар от жены и единственного сына! Нет, и этот с первого же дня стал финтить. Дошел до прямого и откровенного саботажа. Попытался сорвать отправку людей на работу в Германию. И болван комендант поддался этому, наложил полные штаны при одном слове — туберкулез. Хорошо, что нашелся господин Динстаг, который объяснил кой-кому, откуда ветер дует. Середа одно время даже подумывал, что листовки и «Крымская правда» тоже дело рук Анищенкова. Так или иначе — попал в сепаратор. Но тоже настораживающий факт: не захотел быть с немцами.

Впрочем, что вспоминать. Дал Середа маху! А теперь надо крепче держаться за СД. Единственная надежда. Тем тоже в плен попадать нельзя. Цепляться нужно за них, как вошь за кожух, чтобы в последний момент не бросили. Служить исступленно, по-песьи, чтоб поверили: господин Динстаг еще пригодится. Городишко этот — зажать в клещи, чтобы пикнуть не смел…

Сегодня — 7 ноября, главный их праздник. Жди сюрпризов. Заглянуть бы этому городу в глаза… Взять железной рукой за грудки, прижать спиной к отвесной стене гор, посмотреть в глаза и понять, что еще он задумал…

Раздался звонок. Снял трубку:

— Середа слушает.

— Господин начальник, кто-то флаг повесил над электростанцией.

— Что? Какой флаг? — переспросил, хотя все уже понял.

— Красный.

Скрипнул зубами. Подумал было: «Ну…» А что, собственно, «ну»? Машина стояла у подъезда. Теперь одна была мысль: приехать на место и покончить со всем раньше, чем спохватятся немцы. Флаг заметил издали. Впечатление было такое, будто этот флаг работает. Несильный утренний ветер не давал ему обвиснуть ни на секунду.

— Гони! — приказал шоферу.

Середа не мог понять, почему флаг до сих пор развевается, почему его сразу же не сорвали. Нетерпение было чисто физическим. Хотелось поскорее выскочить из машины, броситься к металлической опоре, на которой вывешен флаг…

И тут увидел впереди на дороге сперва грузовик, а потом и хорошо знакомую легковую машину. Немцы стояли неподалеку от мачты перед табличкой с надписью «Minen».

ГЛАВА 24

Связная появилась накануне вечером. Чистов и обрадовался и подосадовал. Обрадовался, что Казанцев сдержал слово, прислал — уже из леса! — целую пачку «Крымской правды». Подосадовал же потому, что номер газеты был праздничный, передовая так и называлась — «Мы вместе с Родиной в дни Октября», и выпущена газета еще во вторник 2 ноября, а к Чистову попала вечером в субботу. Своевременно распространить ее было невозможно. Праздник-то завтра. Как тут не пожалеть! Ведь дорога ложка к обеду…

Связная явно устала. От еды отказалась, сказала, что неважно себя чувствует. Она и в самом деле, не смотря на молодость, выглядела какой-то грузной, отечной.

— Тогда — отдыхать? — предложил Чистов. Промолчала. Уже стемнело. Чистов послал дочку и старуху мать на разведку. Вера скоро вернулась и сказала, что все спокойно.

— Сиди здесь, — велел ей Чистов, а женщине кивнул, и они вышли. Возвратился Андриан Иванович вместе с матерью, которая что-то сердито ему выговаривала. О чем шла речь, Вера так тогда и не поняла, хотя слышала бабушкино бормотанье:

— Глаза у них, что ли, повылезли?

— Значит, некому было больше… — с непривычной для него резкостью оборвал Чистов. Покончив с одним делом, Андриан Иванович тут же переключился на другое. Не мог он примириться, что газета будет лежать без толку.

— В церковь завтра пойдешь? — спросил у матери, хотя и без того знал, что воскресные службы она не пропускает. Все еще сердясь, старуха буркнула что-то, но Чистов попросил:

— Возьми три листочка. Сунешь кому-нибудь. Только незаметно. Для матери это было не внове. Обычно сама вызывалась помочь. Но и это не все. А что если… У Трофимовых еще не спали. Пришлось снова просить мать:

— Сделай милость, поднимись к Елизавете Максимовне, придумай причину. Если Степан дома, шепни, чтоб зашел ко мне. А Степан должен был по всему быть дома — машина стояла во дворе.

— На ночь-то глядя? — усомнилась мать.

— Какая ночь, когда восьми, нет. Просто темнеет рано.

Ждал одного Степана, а вместе с ним появился и Михаил Васильевич. Кстати или некстати? Раздумывать поздно, да и какие теперь секреты от него? Протянул листок «Крымской правды».

— Вы уже читали? — спросил Трофимов.