Круги ужаса (Новеллы) - Рэй Жан - Страница 65

— На самом деле, я имею право на квадратную шапочку… Вы вскоре сами убедитесь в этом!

— К черту ученых женщин! — вскричал чей-то голос во мраке.

— Вам повезло, что не встретились мне на пути, — ухмыльнулась женщина, и взгляд ее мгновенно стал жестоким, — в те времена, когда площадь Тайберн была самым страшным местом в Лондоне.

Мурр весь сжался, и по его загривку пробежала дрожь. Он тихо прорычал:

— Призрак… Призрак…

— Я родилась в Эппинг-форест, где родители с трудом зарабатывали на жизнь, изготовляя древесный уголь. Знания я добыла в трудном учении, а также с помощью таинственного растения фунарии, что произрастает на месте потухших угольных ям.

В возрасте двадцати лет я вызнала все секреты этой рожденной от огня травки и прослыла в крае целительницей. Я не любила лечить, ибо равнодушна к страданиям человеческим, но больные щедро платили за советы и лекарства. Собрала достаточно денег, чтобы осесть в Лондоне, купила роскошный дом на углу Спайт-стрит в непосредственной близости от площади Тайберн, на которой то возводили эшафот или виселицу, то устанавливали колесо или дыбу, то складывали костер.

Я могла, глядя из окон, наслаждаться последними муками людей, коих королевский суд отправлял на позорную смерть.

Поскольку один и тот же ритуал кровавых празднеств навевал скуку, я с помощью чудодейственной травки нашла иные способы развлечения.

Тайберн

В мае месяце 1601 года лондонский палач по имени Беснэч соорудил высокий эшафот, украсив его дорогой красной тканью с золотой бахромой — предстояла казнь знатной персоны.

Персона прибыла в сопровождении шести вооруженных солдат и двух священников. Ею оказалась девушка с длинными и пушистыми светлыми волосами, заплетенными в косы; тело красавицы облегала белая туника из чистого льна, а, по привилегии, ей оставили на ногах обувь из тонко выделанной кожи. Священнослужители расстались с ней у подножия эшафота, а вверх по крутой лестнице, покрытой алой шерстяной тканью, ее сопроводили только два стражника. Потом солдаты поспешно спустились вниз и заняли место в тени эшафота.

Хью Беснэч, палач, усадил девушку на скамеечку с мягкой подушечкой из красного шелка и застыл в ожидании.

Толпа начала роптать, ибо ей не терпелось насладиться мучениями красотки. Я не знала, какое преступление она совершила. Впрочем, меня это не интересовало.

Наконец, короткий призыв трубы возвестил о прибытии человека, которого ждали. То был судья Хандрингэм — ему вменялось зачитывание приговора и утверждение порядка казни.

Я ненавидела тщеславного судебного чиновника, похожего на уродливого и жирного енота. Он, прихрамывая, подошел к осужденной и помахал пергаментом, который держал в руке, перед ее лицом.

Поступок возмутил меня своей бестактностью.

Беснэч рассмеялся, также нарушив правила приличия и гражданский долг.

Не знаю, что провозглашал судья, водя пальцем по строкам на пергаменте, но приговор, несомненно, содержал ужасные вещи, ибо девушка принялась испускать жалобные стоны и ломать от отчаяния руки.

Увидев, что Беснэч протянул руку к сумке из красной кожи, висящей у него на поясе, я поняла, что он собирается извлечь стальные инструменты, предназначенные для сдирания кожи с лица жертвы.

Он выхватил длинное шило, которым собирался проткнуть щеки осужденной, но в этот миг меня осенила замечательная мысль.

Я призвала дух травки и устремила пристальный взгляд на Хандрингэма, Беснэча и тяжелые светлые косы девушки.

Косы немедленно взметнулись вверх, словно плети хлеща воздух и издавая сухие щелчки — ха-ха, меня разбирал смех! — потом оплели шеи судьи и палача.

Осужденная потеряла сознание, но косы держали крепко и трясли парочку, будто судья и палач были соломенными куклами, пока не удавили их.

— Чудо! Чудо!

В дело вмешалась толпа и с криками, что вершит правосудие, прикончила солдат и священнослужителей, освободила девушку и на руках унесла прочь.

Не знаю, что с ней сталось: впрочем, это меня не интересует.

Стоял жаркий июньский день, когда на площади Тайберн собирались отрубить голову малышу Уинтерсету.

Скажу откровенно — я недолюбливала Уинтерсета. Ибо худшего висельника не было в квартале между Кингстоном и Тауэр-хилл. Прибегнув в тот день к колдовству, я не собиралась наказывать палача, которому предстояло отрубить столь отвратительную голову.

Но, будучи не в силах справиться с игривым настроением — я пила из серебряного кубка свежий камденский эль и наслаждалась вкуснейшим паштетом из жирных куропаток. Кроме того, под моими окнами расположился шут по прозвищу Чокнутая Ворона и до колик в селезенке рассмешил меня.

Столь хорошо начатый день требовал достойного завершения.

Уинтерсет смело взошел на эшафот, стал на колени и широкий меч палача обрушился на его шею.

— Клинг! — звякнуло дрожащее лезвие, и голова покатилась по настилу эшафота.

Но в тот же момент палач и два его помощника испуганно вскрикнули — Уинтерсет стоял по-прежнему на коленях… с головой на плечах!!!

К счастью, присутствующий на казни судья отличался редким здравым смыслом.

— Колдовство! — рявкнул он и приказал. — У него вновь отросла голова! Палач, исполняйте долг! Прикончите эту гидру!

Меч просвистел вновь, и с колоды скатилась вторая голова.

— Кол… — заикнулся судья.

Больше из его глотки не вырвалось ни звука, ибо он испугался, увидев на шее Уинтерсета крепко сидящую голову.

— Клинг! — голова отскочила в третий раз.

Палач с помощниками и судья кубарем скатились по лестнице, а Уинтерсет встал с колен и сказал:

— Хватит!

Но я недолюбливала Уинтерсета и не стала вызывать дух фунарии, когда три часа спустя его заживо сожгли на костре, обильно полив маслом и варом.

Увы! Даже самая лучшая жизнь надоедает.

Однажды я заставила одного висельника с затянутой на шее петлей два часа подряд трубить в рог.

Я раскидала полдюжины костров или заливала их водой, когда палач поджигал дрова.

Некого Твикенхэма должны были разорвать на части четыре мощных сассекских жеребца, но те внезапно обратились в голубок, и негодяй, воспользовавшись всеобщей сутолокой, скрылся с места казни.

Забавы пришлось прекратить, ибо Парламент собирался объявить площадь Тайберн непригодной для исполнения смертной казни, что лишило бы меня занимательного зрелища.

Я перестала мешать исполнению правосудия, но как-то с помощью фунарии на два дюйма удлинила носы всем обитателям Спайт-стрит.

Хотя по рассеянности забыла проделать ту же операцию с собственным носом, и была немедленно брошена в тюрьму по обвинению в преступной ворожбе. Как понимаете, задерживаться в темнице я не стала и сбежала, обернувшись мышкой…

Что за черт дернул меня за язык:

— Прекрасная и могущественная дама, вам не удастся повторить подвиг!

— Ошибаетесь, юный хвастун. Я еще не забыла заклинания. Раз!

Ее массивная фигура растаяла, как дым. Маленькая серая мышь вскарабкалась по канделябру и с видимым удовольствием принялась грызть жирные слезы свечей.

— Два! — взревел Кот Мурр, прыгнул вперед и в мгновение ока сожрал зловредную мышь.

— Мяу! — мяукнул мой компаньон и, облизнувшись, снова устроился у меня на коленях. — Ничего нового. Мой приятель Кот в сапогах уже проделывал такое.

Одиссея мистера Галлахера

— Галлахер, если вам угодно… Чарльз Галлахер…

Если когда-либо под небесными сводами жил столь ничтожный человечек, его, несомненно, звали Чарльз Галлахер.

Увидев это существо, я ощутил горячее желание раздавить каблуком сию мокрицу, смешать ее с землей, презрительно фыркнуть и бросить грязное ругательство в пасть ветру.