Лори Лэн, металлист (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XIX) - Шагинян Мариэтта Сергеевна - Страница 21

Нервозность такого весельчака и озорника, как Растильяк, наполнила суеверным страхом сердца ефрейтора и денщика. Среди солдат пошли россказни самого пагубного для дисциплины свойства.

— Идем это мы, братцы, по улице, — рассказывал ефрейтор Растильяка, — а за нами катится парочка — ну, лопни я на пятой рейнской бутылке, если вру, — катится парочка этаких, знаете, глаз, обыкновенных, черного цвета. Катится и таращится, катится и таращится.

— Что же они, с ресницами? — шопотом расспрашивали солдаты.

— Не скажу этого точно, — глаза и глаза. А вот как у них насчет ресниц, этого я не разобрал.

Понятно поэтому, что когда Растильяк объявил, что он перестанет ездить по шоссе в автомобиле, а будет брать из Мюльрока в Зузель лодку, честный ефрейтор запротестовал всем сердцем.

— Что за толк в воде, скажите мне на милость! — ораторствовал он на кухне пансиона Рюклинг, в то время как его офицер спустился один на мюльрокскую пристань. — И когда только был в ней какой-нибудь толк, начиная с Ноева потопа?! Плавать я не умею, пить воду разучился с трехлетнего возраста! Пускай плывет, если ему нравится.

Между тем не прошло и часа, как в зузельскую береговую полицию явился старый рыбак Кнейф. Он был бледен, как смерть, и объявил, что к их деревушке прибило лодку с испорченным мотором и трупом французского офицера.

Дознание установило, что Растильяк был задушен. На шее его нашли синие пятна от чьих-то пальцев. След их очень походил на руки и ногти самого офицера, да и пальцы его были так скрючены, что можно было подумать о самоудушении, если б только подобное предположение не было вздором.

Следственные власти выехали к месту происшествия. Крытый автомобиль доставил на берег Карла Крамера вместе с его новым секретарем. Другой автомобиль привез полицейских агентов и Боба Друка.

Место, где лежал убитый француз, было в полутора километрах от дороги, на скалистом и совершенно пустынном берегу.

Черные утесы торчали, громоздясь друг на друга. Рейн ревел вокруг них не хуже, чем море. Разбитая моторная лодка лежала на самом берегу, носом в галуны. Возле нее, со скрюченными пальцами, страшный, посинелый, вздутый, Растильяк походил на тухлую медузу. Язык его высунут, глаза вылезли из орбит.

Карл Крамер с величайшим вниманием обследовал местность, разглядывая вместе со своим секретарем все, что напоминало следы. Он прыгал взад и вперед, поводя круглыми очками и делая движения пальцами, как глухонемой. Что касается Боба Друка, то он опустился на камни возле трупа и сонно поглядывал туда, где прыгала черная крылатка Крамера.

— Тс! Пст! Молодой человек! — зашипел возле самого его уха старый рыбак Кнейф. — Нет! Не показывайте виду, что со мной разговариваете. Нагнитесь над покойником, ниже, ниже!..

Друк лениво наклонился над покойником.

— Поглядите на его уши!

Удивительное обстоятельство: красные маленькие уши Растильяка были вздуты и напружены неестественным образом. Хрящик стоял торчком, мочка ввернута внутрь, как если б кто-нибудь собирался заткнуть ею ушное отверстие.

— Видели? — торжественно шепнул рыбак. — Ни слова! Помяните меня, если она не отомстит, коли станем чесать языки.

Боб Друк туманно улыбнулся в ответ.

— Вы опять про свое, старина, — пробормотал он с блаженной негой в голосе. — Как вам не лень! Я не могу спать ночью, а сейчас я положительно задремал бы вот на этом берегу, в присутствии умного, милого человечка. Видите, он прыгает по камням? Это знаменитый Карл Крамер. Любите его, рыбак.

В ответ на эту речь старый Кнейф протер глаза и уставился на сыщика. Испуг его был сильнее, чем осторожность. Он вскрикнул:

— Парень, да вы… Да никак вы… Эй, дружок, сходите к береговому фельдшеру! Право, если б мне дали хороший молодой лопух и я приставил бы его к вашему лицу, он не показался бы мне зеленей, чем вы!

Глава двадцать пятая

АРЕСТ ДАМЫ ИЗ ПОМЕРАНИИ

Духота и жара, установившиеся над Зузелем, имели одно радикальное следствие: убийца Франциска Вейнтропфена, до сих пор искусственно подмораживаемый не хуже, чем в ледяном кругу Дантова ада, согрелся и провонял. Барометрическое давление было слишком для него сильно.

Было объявлено поэтому, что морг закрывается в двенадцать часов дня, после чего неопознанный труп убийцы предадут земле. Незачем писать, что вся уважающая себя зузельская публика, аккуратно посещавшая похороны, пожары, судебные процессы и железнодорожные проводы, с корзинкой провизии и бутылкой кипяченого молока, что вся эта часть Зузеля ринулась в морг целой лавиной.

Провонявший убийца с пятнами разложения на щеках был по-прежнему вознесен на столе. Десять отборных инвалидов, из отравленных газами, стояли вокруг его ложа. Почетная публика расположилась по чину и званию, здороваясь друг с дружкой и обмениваясь впечатлениями дня. Полицейский агент зевал в углу безо всякой надежды на профессиональную работу.

Как вдруг в залу ворвалась никому неизвестная пожилая дама с синей вуалью на лице и допотопным лорнетом в руках и тотчас же начала работать локтями, точь-в-точь как рыбы жабрами. Она двигала ими до тех пор, покуда негодующая толпа не приняла ее в свои недра, сопровождая этот невольный акт внедрения примечаниями, вроде «старой нахалки», «африканского верблюда» и «воровской отмычки».

Пожилая дама принимала это без всякой обидчивости и продолжала работать жабрами, покуда не очутилась у самого ложа убийцы.

Но тут лицо ее странно перекосилось под вуалькой, лорнетка повалилась вниз, руки судорожно вцепились в мертвеца, а из горла ее вырвался вопль, до такой степени странный, что ни один профессор рефлексологии не мог бы определить его корни.

Это был вопль торжества. И вместе с тем это был вопль отчаяния. Вслед за ним дама резко, отчетливо, победоносно расхохоталась. И тотчас же испустила рыдание, преисполненное дикой скорби. Когда же голосовые средства ее были исчерпаны, она перекувырнулась на пол и заколотила ногами в воздухе, точь в точь как автомобиль с перевернутыми колесами.

Публика давно уже шарахнулась от нее в сторону. Жандармы и инвалиды окружили ее тесным кольцом. Запыхавшийся Дубиндус шептал на ухо полицейскому агенту, вне себя от гордости:

— Да, да, коллега! Это убийца! Переоделся женщиной. Ловлю его от самой Померании. Ухлопал уйму собственных средств! Арестуйте его! Я подам по начальству подробнейший рапорт!

— Сударыня, вы опознали убийцу? — спросил агент, энергично тряся кричащую женщину: — я обязан допросить вас!

— Нет, нет, я не узнала его, — вопила старуха резким голосом, — о боже, тысяча марок! Дайте мне капель, я жертва иронии судьбы, жертва, жертва!

Ничего, кроме этих слов, сменяемых пароксизмами горя и торжества, от нее нельзя было добиться. Тогда жандармы подхватили ее подмышки и энергично вытащили на улицу, где уже поджидала полицейская карета. Зрелище это, действовавшее на каждого арестованного, как холодная вода, по-видимому, понравилось переодетому преступнику. По крайней мере, вопли его утихли, и он самым деловым тоном осведомился, где его извозчик.

— Тут, — угрюмо откликнулся извозчик, подъезжая к дверям.

— Возьмите с него мои вещи и переложите в карету! — приказал преступник, сверкая глазами. — Я арестована. Арестованные ни за что не платят. Арестованные, как и пьяные, доставляются в полицейские участки без уплаты за провоз.

Это была сущая правда, и извозчик с проклятием швырнул вещи наземь.

— Коли хотите знать, старая виселица с перекладиной вместо рта, — произнес он злобно, — коли хотите знать, что мне обидно, так это я вам скажу без утайки: мне обидно, что приходится жалеть о вашем аресте!

С этими горькими словами он отъехал в сторону. Преступника усадили в карету вместе с двумя жандармами и медленна тронулись в путь, окруженные огромной толпой.

— Талантлив, собака, ах, как талантлив! — шептал Дурке Дубиндусу, пока они шествовали вслед карете. — Выдержка, тренировка, актерский пошиб. Теперь вы понимаете, херр Дубиндус, почему вашего кошелька еле хватило на всю операцию? Удивительно, право, как он не заставил нас положить в дело три таких кошелька!