На войне Дунайской (Документальная повесть) - Цаллагов Мамсур Аузбиевич - Страница 27

С паническими возгласами: «Ак-паша! Ак-паша!»[19] турки бросали ружья, убегая в глубь села.

На Шипкинских высотах гремело сражение. Генерал Радецкий сковывал находящиеся там войска низама, чтобы они не обрушились на голову Иметлийского отряда.

Михаил Дмитриевич придержал коня, протянул руку. Хоранов подал ему тяжелый полевой бинокль.

— Вижу белый флаг на кургане Весселя!

— И я вижу, ваше превосходительство! Лопнул Вессель-паша!

В тот момент, когда Вессель-паша, оказавшись в безвыходном положении, окруженный со всех сторон в своем лагере Шейново, выкинул белый флаг, Радецкий продолжал сражаться на высотах. Шипкинский отряд оказался в крайне тяжелом положении. Турки напирали на атакующие цепи Подольского полка.

Перевал заволокло дымом орудийной канонады.

Скобелев позвал ординарца.

— Марш на Орлиное гнездо, передай Радецкому, что Вессель-паша сдался, и скажи там турецкому коменданту, чтобы он тоже сложил оружие. Передай ему, что если я через два с половиной часа не получу ответа, так все они у Магомеда в раю будут.

«Я повернулся и поскакал исполнять приказание, — говорится в воспоминаниях урядника из Осетинского дивизиона. — Передо мной высились от самой подошвы покрытые снегом Балканы, голова Святого Николая была закутана облаком. Не успел еще я доехать до Шипки, как за мной скачет адъютант и передает мне записку Весселя-паши с приказанием сдаться для паши — коменданта шипкинских высот. Я спрятал записку и поскакал через Шипку, по дороге вверх. Вскоре так стало круто, что я слез с коня и повел его в поводу. Я горец, но скажу, что идти было нелегко. На половине горы меня остановили. Один взял коня, другой схватил меня. Я потребовал, чтобы меня вели к паше. Мы стали подниматься вверх, миновали цепь, шли мимо войск, которые мало обращали внимания на меня, одетого в бурку и шапку-папаху. Наконец привели меня к землянке. Один вошел в нее, потом вышел и толкнул меня в дверь. Посередине, стоял громадного роста паша. В углу сидел человек, оказавшийся потом переводчиком. Я дословно передал слова Скобелева и записку.

Этот громадный человек, прочтя записку, опустился на скамью, положил перед собой эту записку и, опершись на локти, горько заплакал.

Потом он встал, оправился и, пригласив меня следовать за собой, пошел из палатки. Не помню, как это вышло, но я схватил его рукой за шашку. Паша остановился, отстегнул шашку от пояса. Я хорошо помню только одно, что он был подпоясан и отдал мне шашку, которую я взял в правую руку. Мы вышли. Паша подошел к брустверу, мы вошли в него. Под бруствером сидели и лежали солдаты и офицеры. Он им начал говорить, что приказано сдаться. Внизу, под нами, слышался страшный гул голосов. Из-за бруствера высунулся до половины тела офицер с горящими глазами и начал что-то дерзко возражать паше. Снизу ему вторили и гудели. Жутко стало.

Паша сверкнул глазами, его за минуту грустное лицо блеснуло гневом, он быстро обернулся ко мне, и не успел я ничего сообразить, как он выхватил эту мою шашку из ножен, взмахнул ею, и дерзивший офицер покатился за бруствер с разрубленным черепом.

Сразу все смолкло.

Паша далеко отбросил мою шашку на снег, где она проложила кровавую полосу, и энергично отдал приказание.

Все успокоилось. Войска молча стали складывать оружие. Не знаю, как это вышло, но я взял в ножны мою шашку, снова подошел к паше и снова передал приказание Скобелева, прибавив, что я должен еще сообщить о сдаче Радецкому.

Паша молча показал мне рукой на верх горы, и я отправился пешком по дороге. Через несколько минут я был у Радецкого. Он сидел в землянке. Я передал ему о взятии Весселя-паши. Он сначала не верил, а потом спросил: „Где начальник штаба?“

Я выскочил из палатки и закричал начальнику штаба. Собрались офицеры. Вышел Радецкий. Радость была неописуемая. „Ура“ грянуло кругом. Я рассказал происшествие с пашой, а потом подал его шашку.

— Вот оружие паши!

Радецкий взял у меня эту шашку, подержал в руках, осмотрел и потом, возвратив ее мне, сказал:

— Молодой человек (и купил меня Радецкий этим словом на всю жизнь; как отец, дорог он мне), — возьмите эту шашку себе, навряд ли повторится в жизни вашей такой случай, чтобы паша при таких условиях отдал свою шашку.

Я, не помня себя, оставив шашку в чьих-то руках, бросился вниз уведомлять Скобелева. В турецких ложементах уже сложили оружие. Я разыскал в их лагере свою лошадь и поехал вниз. Навстречу мне поднимались с уведомлением к Радецкому Столетов и Хоранов.

— Раньше нас попал! — выругались мне вслед.

Я вернулся к Скобелеву, когда уже стемнело.

Внизу шло ликованье. А наверху, на заоблачных позициях крутила метель, но сквозь свист и вой урагана слышалось радостное могучее „ура“ победителей.

Они знали, что теперь на Шипке все спокойно!»

Вессель-паша сдал Скобелеву 22 тысячи солдат и офицеров и 93 орудия.

Падение Плевны, Шипка-Шейновская победа и успехи генерал-адъютанта И. В. Гурко на Западных Балканах коренным образом изменили обстановку на войне.

Началось крушение турецкой армии.

РЕЙД НА СОФИЮ

Боевой путь вновь сформированного отряда И. В. Гурко начался с форсирования реки Вид и выхода в тыл плевненской группировки. Осман-паша построил несколько маленьких крепостей вдоль шоссе Плевна— София: Горный Дубняк, Дольний Дубняк, Телиш, Орхание и другие. Эти укрепления были созданы для прикрытия западной коммуникации армии Османа.

13 октября ротмистр Есиев с сотней осетинских всадников подошел к Телишу и завязал перестрелку с подразделением спешенной турецкой кавалерии.

Выполняя приказ командира бригады полковника Черевина, Есиев выслал вперед группу всадников под командой урядника Иналука Гайтова для уничтожения телеграфной линии турок из Телиша в Софию.

На столб полез ловкий, как пантера, Татаркан Томаев. После гибели Гуда Бекузарова Татаркан стал самым близким человеком для Гайтова и постоянно находился при нем.

Взбираясь на столб, Татаркан держал в зубах кривой турецкий кинжал, и когда Гайтов спросил, что видит Томаев, тот только промычал.

Отрезав провод, Томаев приложил его к уху — нет ли каких-либо телеграфных сигналов от турок, но, не услышав ничего, кроме гудения ветра, отрубил второй провод.

— Кругом осмотрись, Татаркан! — приказал урядник.

Томаев взглянул вперед и моментально скатился вниз.

— Турки за перелеском, — тихо доложил он Гайтову.

Друзья посовещались и всем звеном в десять всадников спустились в лощину.

Через полчаса они атаковали засевших в кустах у шоссе башибузуков. Эта атака на первый взгляд не дала ничего — бандиты обратились в бегство, оставив одного раненного в ногу аскера.

Томаев был одним из немногих в сотне, кто знал дюжины две слов по-турецки. Он приставил кривой кинжал к горлу башибузука и потребовал выложить «все». К удивлению разведчиков, пленный ответил на ломаном русском языке:

— Телиш стоит три табыр Шевкет-паша. Ты менэ понималь? Ешо две табыр конны — башибузук называется…

— Сколько пушек? — перебил Гайтов.

— Два длинны пушка. Болша нет. Два маленький пушка. Болша нет.

— Не врешь, башибузукская морда?

— Нэт. Я ваша земляк есть, вират не будэм.

Пленный оказался родом из Черкесии. Когда-то Батал-паша угнал в Турцию десятки тысяч черкесов, в том числе и отца башибузука.

Возиться с «языком» было некогда, убивать жалко — все же земляк…

— Моя отец русски милиция служиль, у Емола-паша служиль.

Пленного отпустили. Томаев даже перевязал ему рану на ноге. — Уж отпускать, так с добром.

— Второй раз не попадайся, ухо резать буду, — добродушно пригрозил Томаев.

Охотники поскакали по шоссе и вскоре встретились с разъездом кубанских охотников под командой есаула Пархоменко. Гайтов доложил о порче телеграфа и добытых сведениях о противнике.