Граф Вальтеоф. В кругу ярлов - Даймоук Джульетта - Страница 37

Он разозлился. Она была сегодня в голубом платье поверх белой сорочки, и ее рыжие волосы казались мантией. Он вдруг понял, что она красива, будто впервые ее увидел, но ее характер и злой язык раздражали настолько, что девчонку хотелось отшлепать.

– У меня не было намерения покупать невесту. Если бы я взял вас к себе в постель, я сделал бы это из милости, потому что, клянусь, большой радости это бы мне не доставило.

Герда воскликнула:

– Какой стыд, сир!

– У вас нет шансов вообще иметь эту радость, – отпарировала Ателаис. – Как только граф Вальтеоф это устроит, мы уедем в Нортгемптон, но я вам никогда не прощу того, что вы присвоили мое наследство.

– Я? – ответил он. – Вы его сами отбросили. Неужели вы думаете, что какая-то девчонка может управлять здесь в это сложное время? Думаю, вы достаточно мудры, чтобы понимать это.

– Если бы я могла освободить эту землю от нормандцев, освободила бы. Вы – нация грабителей, распутников и осквернителей святых мест…

– Хватит! – он схватил ее за руку. – Замолчи, девчонка, или я заставлю тебя замолчать. Я не собираюсь слушать, как оскорбляют моих соотечественников. Дипинг – мой, и я горжусь, что нормандец может позаботиться об этой земле и ее народе. Вы еще могли бы быть моей любовницей, но после того, что было сказано, клянусь… – его голос задрожал, он не мог говорить в таком состоянии, хотя редко когда терял присутствие духа. Оглянувшись, он увидел на столике распятие и схватил его. – Клянусь вот этой святой вещью: если вы захотите вернуться, то первая должны будете ко мне подойти. Я не буду просить вас снова.

Она дикими глазами смотрела на серебряную коробочку в его руках:

– Здесь мощи святого Гутласа, нашего святого. Уберите свои нормандские пальцы от них, богохульник.

Он был очень бледен, когда поставил назад шкатулку:

– Я христианин, а не богохульник. Я держу свою клятву. Если вы захотите снова в Дипинг, должны будете…

– Никогда, никогда! – закричала она. – Неужели вы думаете, что я настолько потеряю стыд?

– Тогда не обвиняйте меня за то, что вы никогда больше не увидите этого места. – Он повернулся на каблуках и вышел из дома, слыша, как вслед ему она прошипела:

– Вор!

Глава 2

В январскую метель Вальтеоф в компании одного лишь Торкеля взбирался на холм к епископскому дворцу в Дюрхеме. Он не хотел устраивать показное вступление в город и поэтому оставил своих людей в двух милях от него, в уделе Сиварда Варна, датского тана, которого давно знал. Он получил послание от своего кузена Госпатрика, состоящее из нескольких невразумительных строк, из которых, однако, было ясно, что многие готовы к восстанию и собираются встретиться для обсуждения планов. Так как север еще не взят норманнами, от разговора не будет вреда, подумал граф. Он больше доверял Госпатрику, Мэрсвейну и другим, чем Эдвину и Моркару. И поехал.

Снег густо валил в этот час, и ветер бросал им в лицо белые хлопья, когда они поднимались на холм.

– И тебе это нравится! – смеялся Вальтеоф.

– Я вырос в снегах, – ответил Торкель, его лицо горело под капюшоном. – О детстве я мало что помню, кроме снега, – хотя летом бывала оттепель и земля становилась зеленой, снег таял так, что маленькие ручейки стекали с холмов огромными потоками. Но в основном, это был снег и лед.

Вальтеоф кутался в плащ.

– Мне кажется, что уж если выбирать для воспоминаний время года – надо выбрать май. Англия лучше всего в мае. Луга покрываются новой травой и лютиками, а небо такое голубое, какого никогда больше не бывает.

– Время рождения и время смерти, – процитировал Торкель со свойственным ему мистицизмом. – Время для всего, но почему погода так странно заботится о нашем путешествии?

Вальтеоф был погружен в свои мысли:

– Мой отец приказал Оти учить меня любить природу, но, кажется, я с этим родился… А в мае цветет боярышник, и все лето – впереди.

– Ну, в это время мало кто хотел бы умереть, – Торкель замолчал, снежные хлопья оседали на его ресницах, когда он смотрел на белую пустыню. – Я хотел бы закрыть глаза зимой, потому что, уверен, открыл их впервые при такой же погоде.

Вальтеоф ничего на это не сказал. Он думал о том, каково было бы, пробудившись майским утром, знать, что никогда не увидишь чудесных сумерек, накрывающих тучные поля и густые леса. Хорошо ли это, что он с такой силой любит эту землю? Тем не менее, к каждому человеку придет день, когда он больше не встретит наступления темноты. Но для него, Боже Милостивый, только не в мае! Он поежился, но на этот раз не от холода. Вальтеоф выпрямился, стараясь увидеть церковь на холме.

– Не знаю, почему мы заговорили о смерти, разве что это влияние владений святого Тельвина.

Молчаливо шагающий рядом с ним Торкель ответил:

– Разве время и место имеют значение? Разве святая Моника не говорила, что только Бог знает, с какого места он ее заберет?

Вальтеоф кивнул, удивляясь тому, что ему ничего не надо объяснять Торкелю. Как будто их души родственны.

Архиепископа Ательвина они нашли в крайнем смятении. Потирая руки, он вышагивал по холодному дому, и полы его мантии разметали камышовую подстилку на полу. Он явно рассматривал приезд графа Хантингтонского как еще одну проблему, посланную ему суровым Провидением для беспокойства.

– Это все замечательно, господин граф, – заявил он, – из Лондона могут приехать гонцы и сообщить, что лорда Роберта де Камина назначили сюда губернатором, но мы далеко от короля и от двора. И прекрасно можем сами защитить себя без вмешательства нормандцев, причиняющего только неудобства.

– Сомневаюсь, что король тоже так считает, – заметил Вальтеоф. – Для него это еще одна область, которую надо покорить.

– Покорить! – и без того красное лицо епископа стало пунцовым. – Человек, которому удастся покорить Нортумбрию, должен быть действительно сильным.

«Сильный человек, – подумал Вальтеоф, – и я буду этим человеком, если Бог даст мне силы». Все прежние сражения за потерянное наследство снова вспомнились ему, но епископ продолжал высказывать свои жалобы.

– Закон здесь ничего не значит – это лишь слова на бумаге. – Он с подозрением посмотрел на своих гостей. – Может быть, вы тоже приехали от короля, граф Вальтеоф? Я не могу поверить, что вы, сын Сиварда и…

– Вы ошибаетесь, – резко оборвал Вальтеоф. – Я только представил вам точку зрения короля. На север я еду по личному делу, но я приехал сообщить вам, что если вас что-то беспокоит или вам что-либо нужно, со мной едут мои люди…

– Беспокоит? Нужно? – раздраженно переспросил архиепископ. – Чего вы ждете?! Я не собираюсь раздражать короля. Если у вас создалось такое впечатление, я об этом сожалею. Хотя я слышал, что мой господин Роберт всего лишь в пяти милях отсюда. Я послал к нему человека с предупреждением, чтобы он не рисковал входить в город.

– О? – Вальтеоф с удивлением посмотрел на Торкеля. Это объясняло то оживление, которое он видел на улицах и которое означало нечто большее, чем просто ожидание. – Вы думаете, что он возьмет город приступом?

– Не знаю, – серьезно ответил Ателвин, – но я не хочу здесь ни войны, ни пожаров, ни грабежа. Архиепископ Альдред прислал письмо из Йорка – очень важное – о том, что мы, священники, должны примирять свой народ с королем.

Впервые заговорил Торкель:

– Со всем уважением к вашему званию, господин епископ, я хотел бы сказать, что это довольно сложно – угнаться за двумя зайцами.

К удивлению, епископ Ателвин не обиделся на это, а только еще сильнее сжал пальцы, заметив, что они не понимают, какая ситуация сложилась в Дюрхеме. Довольно скоро это стало ясно.

Проигнорировав предупреждение архиепископа, Роберт де Камин прибыл на следующий день. Надменный господин, живущий только для войны и охоты, он был невысокого мнения о дикарях, которыми собирался править. Он опрометчиво позволил своим людям грабить город, насиловать женщин, вынести все ценное, после чего местные жители при поддержке селян в гневе устроили ночью резню. Сам же Роберт презрительно усмехался в епископских покоях, уверяя близкого к апоплексическому удару Ательвина, что его люди легко справятся с этим сбродом.