Граф Вальтеоф. В кругу ярлов - Даймоук Джульетта - Страница 47

Он покачал головой, улыбаясь:

– Думаю, я уже у ее ног.

Мать Эдит поджала губки, будто хотела показать, что сильно сомневается в его разумности. Должно быть, она была права, более трезво оценивая характер своей дочери, чем граф, но это не приходило ему в голову. Он повернулся, чтобы ответить Вильгельму, и встретил взгляд Эдит. Он мечтал поговорить с ней наедине. Что она делала, где она была с того золотого лета? Но до следующей ночи, когда закроются двери их спальни, не выдастся такой возможности. При этой мысли он вспыхнул и заставил себя повернуться к леди Аделизе. Он был рад окончанию ужина и тому, что она и дамы проводили Эдит в ее комнаты.

До рассвета не спавший Торкель видел, что его господин не спит тоже. Он почувствовал знакомую боль, снова сознавая себя безродным: теперь его господин берет жену, и никогда более поэт Торкель не будет спать в ногах своего господина.

Внезапно он произнес:

– Все эти годы я не служил никому другому. Испуганный Вальтеоф приподнялся, чтобы видеть его лицо:

– Ты меня не оставишь? Торкель улыбнулся:

– Разве нет иного пути? – И затем, видя выражение Вальтеофа, торопливо прибавил: – Не думай, что я не рад твоему счастью. Я его разделяю. Но теперь своей леди ты будешь поверять то, что поверял раньше мне. Так и должно быть.

Вальтеоф снова лег, уставившись в каменный потолок, серый в первых лучах солнца.

– Она сердце моего сердца. Тем не менее, ты навсегда останешься мне другом, и ты это знаешь. Мы столько делали, боролись и страдали вместе, что и не может быть иначе.

Торкель ничего больше не сказал, но на душе у него потеплело. Мысленно он взял воображаемую арфу, зазвучала мелодия, песня о дружбе, о людях, которые вместе сидели у костра, вспоминая то время, когда они радовались жизни, богатой победами. Он забылся в своих песнях. Если ему суждено быть одиноким, он благодарен Богу за то, что у него есть все, чтобы быть поэтом.

Утром в ярком солнечном свете жених и невеста проехали через весело украшенные улицы среди орущей толпы, на свое венчание. Им бросали под ноги цветы, так что они шествовали по живому ковру, и Вальтеоф с трудом мог оторвать глаза от своей невесты, она была прекрасней, чем все цветы на свете. Ее свадебное платье было из золотой ткани, отделанной камнями, драгоценный пояс спускался до самого подола платья, а голову украшала корона из цветов.

Сам Вальтеоф был в кольчуге, с мечом на поясе, в шлеме и голубом плаще. Все говорили о красоте невесты и жениха. Винчестер не видывал еще такой свадьбы. Когда они подходили к храму, и долгожданный миг был уже так близко, он спросил ее, стараясь, чтобы его голос не дрожал:

– Сердце мое, любовь моя, думала ли ты, что этот день когда-нибудь придет?

Медленная улыбка, которую он почти забыл, осветила ее лицо:

– Нет, тем не менее, я не покорялась воле дяди.

Он ничего не смог сказать, потому что крики толпы заглушали слова; цветы сыпались на них, и ему пришлось медленно вести Баллероя через запруженную народом улицу.

На пороге храма их встретил Ланфранк в богатых одеждах, сопровождаемый слугами и хором, и там они обручились. Его кольцо было надето ей на палец, и они двинулись в боковой придел храма на мессу: впереди шел хор, поющий канты прекрасными юными голосами, и четверо рыцарей несли за Эдит фату. И не будет, и не было в его жизни еще момента, когда он сам споет свой «Те Даум Лаудамус».

Пир и праздник продолжались весь день. Всюду играли менестрели, поэты, среди которых был Торкель, распевали баллады в честь красоты невесты и доблести жениха; акробаты заставляли народ смеяться своим шуткам, плясали медведи, и дрались собаки. Для молодых людей устраивались состязания в беге и кулачные бои, и во дворце пир продолжался всю ночь, так что Вальтеоф, сидевший рядом с невестой, все гадал, будет ли когда-нибудь конец смене блюд. Здесь было все: жареные павлины, в собственных перьях, лебеди на блюдах, украшенных водяными лилиями, кабаньи головы, семга и угорь, и у каждого прибора – тарелка с пирожными, марципаны, уложенные в виде цветов и птиц. Вино из Италии и Франции и домашний эль лились рекой, и снова и снова поднимались бокалы за молодую пару.

Но, наконец, когда голова Вальтеофа уже начала пухнуть и терпение стало его покидать, Аделиза поднялась и вместе с ней ее дочь и остальные дамы. Он вспыхнул, когда увидел, как они уходили. Затем снова раздались здравицы, и снова начали пить, и вот Вильгельм берет его за руку и уводит, вместе с его друзьями и знатнейшими баронами, в королевскую опочивальню. Там ему помогли раздеться и в одной только тунике проводили под смех и шутки в его собственную комнату. Эдит уже была там, в постели, окруженная улыбающимися дамами, которые упорхнули сразу же, как он вошел. Вильгельм протянул руки и обнял Вальтеофа.

– Бог дает тебе большое счастье, Вальтеоф, племянник мой. Добро пожаловать в мою семью.

Один за другим они все желали ему счастья, Фиц Осборн, тепло улыбаясь, Роберт – шлепнув его по спине, де Варенн очень искренно, Монтгомери более сердечно, чем обычно, возможно потому, что он отправил свою жену Мейбл в Нормандию, и Ричард де Руль, радующийся этому. Последним подошел Торкель, который тихо сказал:

– Пусть с этой ночи начнется твоя радость, минн хари, – он улыбнулся, но была тут и хорошо скрытая грусть. Он надеялся, что лицо его не выдаст этой грусти, название которой он не находил и причины которой не знал.

Затем Ланфранк окропил постель святой водой, помолился, чтобы этот брак был плодовит, и благословил их. Постепенно комната опустела, дверь закрылась, смех и шаги стихли вдалеке.

Вальтеоф облегченно вздохнул:

– Я думал, они никогда не уйдут. – Подойдя к двери, он закрыл ее на тяжелый крюк. – Здесь слишком много шутников, – сказал он, улыбаясь, – как бы они не подшутили над нами.

Но затем в нем поднялось смятение, которое он долго не мог унять, и он стоял на одном месте, не способный двинуться для того, чтобы взять то, о чем он так долго мечтал.

Увидев его колебания, Эдит выскользнула из кровати и подошла к нему, ее длинные темные волосы струились по плечам. Затаив дыхание, он прикоснулся к сияющим локонам, скользнув по ним вниз. Когда он дотронулся до ее теплой кожи, у него вырвалось восклицание:

– Эдит, Эдит, я люблю тебя.

Она снова улыбнулась, но смотрела не в его полные любви глаза.

– Что это у тебя на руке? – спросила она и дотронулась до амулета Альфивы.

Он быстро взглянул – Альфива так давно его повязала.

– Амулет, чтобы сохранить меня от злых чар. Она все еще с удивлением смотрела на нее:

– А кто тебе его дал? Колдунья? Он рассмеялся, обняв ее:

– Нет, ни колдунья, ни ведьма.

– Так кто же?

– Крестьянская девушка.

– Ты ее любил? Он слегка вздрогнул:

– Она ничего не значит для меня, сердце мое. Странное выражение появилось у нее на лице, он готов был думать, что это ревность или, возможно, новое чувство.

– Теперь тебе это не нужно, раз у тебя есть я.

Пока он ей улыбался, она отвязала амулет, быстро найдя завязки, и бросила его на пол:

– Итак, мой господин, теперь я буду твоим амулетом, твоей охраной. Никакая другая женщина не будет этим заниматься.

Внезапно странное предчувствие охватило его, инстинктивный испуг, возможно, суеверие – выбросить такую вещь, не будет ли это плохим знаком? Но почти сразу сомнения улетучились. Разве есть место для сомнений сегодня? Забытый амулет Альфивы лежал на полу, а его руки потянулись к невесте.

– Никакая другая женщина, – неуверенно повторил он и крепко ее обнял, чувствуя хрупкость ее тела.

– Мой господин, – прошептала она, – мой муж. Он поднял ее на руки и понес к кровати.

Их поцелуй оживил в памяти лесную лачугу по дороге в Руан, всю их любовь, которой не надо было больше прятаться. Он положил ее на кровать, и все пропало, кроме их любви, осталась только его страсть, и песня в его душе, и Эдит в его руках, ее объятия, ее ответный поцелуй, заставляющий его трепетать. Свеча догорела и погасла, он натянул медвежью шкуру, укрыв от темноты их радость.