Осень Овидия Назона (Историческая повесть) - Моисеева Клара Моисеевна - Страница 45

45

Много раз Дорион сочинял речь, которую он произнесет при встрече с господином. Он вспоминал все лучшее, что можно сказать о покинутом поэтом доме. Он вспоминал разговоры с Фабией, когда она решила восстановить «Метаморфозы». Но когда корабль приблизился к далекому берегу и корабельщик сообщил, что перед ними Томы, Дорион понял, что не знает, о чем говорить с господином. Он пришел к выводу, что лучше всего отвечать на вопросы Овидия Назона. И еще очень важно помочь ему полечиться всевозможными травами, которые ему дала Спаретра.

«Я предложу ему подиктовать мне задуманные им стихи», — сказал себе Дорион. Но тут же понял, что не прав. Ведь прошло десять лет с тех пор, как господин в последний раз диктовал свои «Метаморфозы». Он отвык пользоваться такими услугами. Ему будет трудно.

Был ясный солнечный день, когда Дорион сошел на берег и увидел невзрачные дома города Томы. Прошло всего два месяца в плавании — большая удача. Погода благоприятствовала. Ничто не мешало корабельщику вести свое судно к далекому берегу.

Выйдя на берег, Дорион внимательно всматривался в лица людей. Он понимал, что господин изменился, что, возможно, стал седым и согбенным, но он узнает его. Дорион был уверен, что непременно встретит Овидия Назона на берегу. Ведь поэт давно писал Фабии, что встречает каждый корабль, в надежде получить добрую весть.

Однако на берегу он не увидел своего господина. Грузчики из сарматов проворно вытаскивали на берег поклажу, доставленную сюда купцами. Рыбаки пришли к причалу, чтобы продать свой улов. Когда Дорион обратился к местному жителю, может быть гету, на греческом языке, тот его не понял. Тогда Дорион пошел вверх по пригорку к видневшимся издали домам. На маленькой площади стояли и спорили о чем-то два старика. Дорион обратился к ним на греческом с просьбой сказать, где можно найти поэта Овидия Назона. Это были греки, которые всю жизнь прожили в Томах. Они знали каждого жителя своего города. Услышав имя Назона, старик с длинной седой бородой горестно покачал головой и сказал:

— Я могу показать дом, в котором жил Овидий Назон. Совсем недавно мы его похоронили.

Словно громом пораженный, Дорион схватился за сердце и закричал:

— Не может быть! Не может быть! Это ужасно!

Печаль и разочарование были так велики, что Дорион впервые почувствовал страшную боль в сердце. У него потемнело в глазах и закружилась голова. Он прислонился к стене и долго стоял, безмолвный и отчаявшийся. Слезы лились неудержимо.

— Я опоздал! Я опоздал! — повторял он и в отчаянии ломал руки.

— Я вижу, ты горюешь, — сказал старик. — И мы горюем. Мы полюбили чужеземца. Он был благородным человеком. Бывало, подойдешь к нему, и он приветствует тебя стихами. У него был редкостный дар к сочинительству. Бывало, он грекам читал стихи на греческом. А как-то написал и на гетском. Какое это было чудо для здешних людей! Я могу жизнью поклясться, что такого человека не было в Томах с тех пор, как существует этот город. Как он радовался, когда его увенчали лавровым венком и в знак почета и уважения полностью освободили от налогов. Такого еще не знал город Томы.

— Покажи мне его могилу, — попросил Дорион. — Покажи людей, которые его опекали, когда он был болен. Я хотел бы увидеть дом, в котором он жил. Если бы ты знал, добрый человек, кого потеряла Италия, кого потерял великий Рим!

— Ему было трудно здесь, — промолвил старик. — Суровая это земля. Да и вражеские набеги не прекращаются всю зиму, пока река покрыта льдом. Пришлось поэту на старости лет носить с собой оружие. Мы его жалели!

Дорион долго стоял у маленького холмика, засыпанного увядшими цветами. Еще не было надгробия. Как сказал старик — город позаботится об этом. Стоя у бедной могилы великого поэта, Дорион вспоминал веселого и счастливого Назона, которого он видел так часто в богатом римском доме. Он вспоминал выступления поэта на Форуме, когда восторженная толпа почитателей осыпала его цветами. Он вспомнил стихи Назона о бессмертии поэзии.

Что же ты гложешь меня, упрекая в беспечности, Зависть, Будто напевы мои праздный талант породил?.. Брось твердить, что поэт не пошел в цвете сил за отцами Лавры войны добывать, пыльные лавры войны. Или закон изучать пышнословный, или на форум Неблагодарной толпе имя — свое продавать. Все, что ты ищешь, — умрет, мне же вечная слава мерцает, Чтобы навеки везде песнь раздавалась моя…[30]

— Твоя поэзия сделала тебя бессмертным, прекрасный мой господин, — сказал Дорион громко, будто тень поэта услышит его. — Ты не умер, ты будешь жить в своей поэзии. Твои бессмертные строки будут долго служить утешением людям. Как хорошо, что ты не стал воином, не стал судьей, как предрекал тебе твой отец. Как хорошо, что ты пел свои прекрасные песни.

Долго стоял Дорион у могилы Назона, укоряя себя за то, что опоздал. Он размышлял о скорбном пути поэта, о скорбной его музе, которая будет волновать сердца еще долго-долго, пока человечество готово внимать голосу поэзии.

У дороги его ждал старый грек. Он отвел Дориона в дом Овидия Назона, который люди берегли, словно хозяин еще вернется сюда.

Все в доме оставалось так, как было при поэте. На грубом, необтесанном столе лежал недописанный свиток, стояло маленькое мраморное изображение Юпитера, рядом с ним лежал пучок увядших полевых цветов. Черный от копоти потолок, убогое ложе на деревянной скамье, покрытой грубым войлоком, глиняная чаша и такая же миска все было так бедно, так угнетало своим убожеством, что у Дориона защемило сердце. Он вспомнил богатое убранство римского дома, мраморную Венеру и полки со свитками, которые были бесценным сокровищем не только для господина, но и для бедного переписчика.

Дорион обернулся к старому греку и спросил:

— Как же жил здесь наш великий поэт? Ему поклоняется весь Рим. Его почитают не только в Италии, но и во многих странах света, куда дошли его чудесные творения. А бедный поэт страдал здесь от холода и голода.

— Ты неправ, — возразил старый грек. — Мы заботились о нем. Иначе бы он не прожил здесь десять лет. Он бы давно умер от холода и голода. Мы приносили ему топливо. Мы добывали ему рыбу. Бывало, зарежем теленка и несем ему угощение. Мы любили чужеземца. Мы оберегали его. А когда он болел, то соседка-скифянка лечила его настоем из диких трав. Он состарился. Я думаю, что он умер от обиды. От того, что не дождался помилования от бессердечного императора. Скажи мне, добрый человек, как же случилось такое злодейство? Говорят, что старый Август умер и Римом правит его пасынок? Что же молодой не пожалел благородного поэта? Несправедливо это! Вот мое мнение.

— Нет им прощения во веки вечные, — сказал Дорион. — О них будут вспоминать как о величайших злодеях. А потом о них забудут, будто их и не было на свете. А нашего певца, Овидия Назона, не забудут.

Дорион собрал все записи, оставленные поэтом, и попросил у старого грека разрешения забрать эти записи, чтобы передать их в Рим.

— Поверь, — сказал он, — ни одна строка великого Назона не пропадет. Все достанется людям.

СОКРОВИЩА ДРЕВНОСТИ

(Послесловие)

Вот уже две тысячи лет звучит во всем мире поэзия Публия Овидия Назона, великого римского поэта (43 г. до н. э. — 18 г. н. э.). «Песнь любви», «Наука любви», «Метаморфозы», «Фасты», «Скорбные элегии» и «Письма с Понта» переведены на многие языки мира. Двадцать веков его читают, изучают, ему подражают, им восхищаются.

Книги надежней гробниц увековечат певца. Мне повредили они, но верю: они и прославят Имя его и дадут вечную жизнь и творцу…[31] —