Две томские тайны (Исторические повести) - Барчук Дмитрий Викторович - Страница 17

— Герой войны 1812 года?

— Так точно, Ваше Величество. Во главе Северного общества стоит капитан гвардии Никита Муравьёв[28]. Планы северян более умеренные. Они не хотят окончательно свергать самодержавие, но намерены сделать из императора верховного чиновника, который бы получал из казны большое жалованье. А всем в стране, по их мнению, должно заправлять Учредительное собрание.

— Господи, какие же они наивные! — в сердцах воскликнул царь. — Да нельзя народ освободить больше, чем он сам себя чувствует свободным изнутри!

— Истину глаголят ваши уста, государь! — вставила своё веское слово домоправительница. — Крепостные, они ж, как дети малые, сами не знают, в чём их счастье. Третьего дня посватался к моей дворовой девке Агафье купец второй гильдии. Человек уже немолодой, но весьма состоятельный. Хороший выкуп за неё давал. А она, дура, ни в какую! Мол, люблю Ваську-конюха, и никакое мне богатство не нужно.

— Ну это вы уж чересчур. Сердцу ведь не прикажешь, — вскользь заметил Александр Павлович.

Настасья ещё хотела сказать что-то, на её взгляд, важное, но граф перебил её.

— Прикажете арестовать заговорщиков, Ваше Величество? — вернул он разговор в русло большой политики.

— Ни в коем случае, Алексей Андреевич! — воспротивился царь. — Разве мы с вами в их возрасте не жаждали перемен? Это же возрастное. Оно пройдёт. Правильно говорят англичане: кто в двадцать лет не был романтиком — у того нет сердца, а кто в сорок не стал консерватором — у того нет ума. Глядишь, сами образумятся. Только следите за ними и не давайте натворить глупостей. Если же мы их сейчас всех арестуем, то придётся, чтоб другим неповадно было, их примерно наказать. А вот этого я как раз и не хочу. Ибо не мне подобает карать! Лучше расскажите, как продвигается административная реформа. Как там дела у Балашова с его округом?

Аракчеев привык к неожиданным перескокам государевой мысли с одной темы на другую.

— Похоже, надолго завяз наш бравый генерал в центральных губерниях. В своих донесениях жалуется на воровство в городах и грабежи на дорогах, на безграничную власть помещиков и на неповиновение им крестьян, на произвол местных чиновников и волокиту в судах. Умоляет усилить местное управление просвещёнными чиновниками из Санкт-Петербурга.

— Где ж я ему найду таковых! Да если б у меня было хотя бы полсотни таких людей, то я, не мешкая ни минуты, заменил бы всех губернаторов, и все проблемы с управлением решились бы сами собой! Мы для чего собрались объединять губернии в округа, не от хорошей же жизни, а оттого, что толковых людей днём с огнём не сыщешь. Ну, 8—10 просвещённых сановников, по одному на округ, может быть, и найдём, а больше — ни-ни. Передайте Балашову, пусть сам, как хочет, выкручивается, ищет надёжных людей на местах. А что с военными поселениями?

— Со скрипом, но дело продвигается. Это очень перспективное начинание, государь. Соединить в одном лице землепашца и воина. Если нам удастся на окраинах империи повсеместно организовать такие поселения, считай, безопасность границ гарантирована.

Вдруг в сенях раздался какой-то шум. Кто-то вначале громко выругался, потом завопил благим матом.

— Пойди, узнай, что случилось, — послала хозяйка горничную.

Девка вскоре вернулась, вся испуганная, и стала что-то быстро шептать на ухо госпоже.

— Что-то серьёзное? — поинтересовался государь.

— Нет, Ваше Величество, не извольте беспокоиться! Это наши дворовые дела. Девка Агафья, про которую я вам давеча рассказывала, взяла сдуру да повесилась в амбаре. Теперь вот жених её бузит, грозится меня жизни лишить. Но ничего, я на этого смутьяна управу-то найду! — заявила любовница второго человека российского государства.

— И что Вы будете делать с этим конюхом Васькой, граф? — спросил царь Аракчеева, когда они после обеда остались на веранде одни и любовались закатом. — Отдадите в солдаты?

«Серый кардинал» затянулся дымом из трубки, выпустил изо рта колечко и ответил:

— Посмотрю на его поведение. Пускай пока посидит в сарае и перебесится. Знаете, Ваше Величество, русский мужик насколько вспыльчив, настолько и отходчив. Найдёт себе другую девку. А конюх он хороший. Жалко такого отпускать.

— А я, граф, за эти дни всякого уже передумал. Со смертью Софьи оборвалась последняя нить, связывавшая меня с жизнью. Нет, физически я здоров и во многом чувствую себя гораздо лучше, чем десять лет назад, но ржа разъедает меня изнутри.

При этих словах государь показал на грудь, туда, где сердце.

— Ведь мне сейчас столько же лет, сколько было моему батюшке, когда он погиб. Похоже, что и срок моего царствования тоже подходит к концу…

— Побойтесь Бога, государь!

— Не перебивай меня, граф, а то вообще не скажу, что я надумал за эти дни, пока оплакивал Софи. Не волнуйся, руки на себя не наложу. Я же христианин. Речь пойдёт о другом…

Александр Павлович замялся, затем так резко встал с кресла-качалки, что оно ещё долго потом качалось взад-вперед, подошёл к бордюру и сказал:

— Я намереваюсь, мой друг, по собственной воле и без принуждения отречься от престола и прожить остаток жизни как частное лицо.

Аракчеев потерял дар речи от такого признания.

— Но, Ваше Величество… История не знает подобных примеров!..

Он поперхнулся дымом и закашлялся.

Александр Павлович подошёл к своему старому товарищу и с силой похлопал ладонью по его спине. Кашель понемногу отступил.

— Вы ошибаетесь, граф. В Древнем Риме был такой император Диоклетиан. Он добровольно отказался от власти и удалился в своё дальнее имение. Когда римляне прислали к нему делегацию с просьбой вернуться на трон, то застали его за возделыванием огорода. Их император был счастлив, показывая своим гражданам, какую он вырастил капусту.

— Но это же почти миф, государь! В современной истории вы таких примеров не найдёте!

— А что мне история, граф? Я всегда творил её сам, — высокомерно заявил царь, но потом, похоже, вспомнив, у кого он перенял эту заносчивость, смиренно добавил:

— С Божьей помощью, конечно. Жаль, что англичане отравили беднягу Наполеона. Это был достойный противник. Схватка с ним придавала смысл всей моей жизни.

Обескураженный граф не знал, что и ответить. Император тем временем продолжал:

— Всё когда-нибудь бывает впервые. Вы думаете, что я не вижу, как пронырливый Меттерних водит меня за нос со Священным союзом? Потакая моей набожности на словах, на деле он насаждает в Европе худшие порядки, чем были до пришествия Наполеона. Я никогда себе не прощу, что послушался этого хитрого лиса и не помог грекам, восставшим против османского ига. Есть пределы добродетельному терпению христианина. Даже в международных делах. Знаете, граф, в чём была моя ошибка? Я хотел установить мировое торжество христианских добродетелей. Но невозможно переделать мир, не изменив самого себя. А может быть, и не надобно вовсе никаких реформ? Пусть этот мир несправедлив по самой своей природе, но если каждый просто станет поступать по совести в своём ближнем кругу, может, тогда и наступит царство Божие на земле? Поймите, Алексей Андреевич, в самой моей душе покоя нет. Иногда я так истово верю в Бога, что не могу понять цинизма и неверия других, а порой сам пускаюсь во все тяжкие, а потом снова каюсь в грехах перед Создателем. Моя душа всё ещё находится в поиске, она стремится найти дорогу к Богу, иногда ей даже кажется, что она встала на путь истинный, но это только кажется. Я хочу обрести душевный покой. Я устал от власти. Я отдал ей почти четверть века своей жизни. И солдату после двадцати пяти лет службы дают отставку. Тем паче царю.

— И как вы себе представляете эту процедуру, государь? — задал конкретный вопрос Аракчеев.

Александр Павлович задумался, прошёлся по веранде и честно признался:

— Я пока не решил, как и когда это лучше сделать. Об этом, кстати, и хотел посоветоваться с вами, граф.