Подарок инкассатору - Константинов Евгений Михайлович - Страница 20

Вот есть у меня серия марок великого Рембрандта. Понятно, что «Даная» или «Ночной дозор» — классика, есть на чем взгляд задержать. И тут же какой-нибудь «Портрет старушки» или «Старик-воин». Кто такие эта старушка со стариком? Зачем их Рембрандт рисовал?

— Ты, Шуба, ничего в искусстве не понимаешь! — пафосно изрек Бугор.

— Ха. Можно подумать, ты понимаешь. Но пусть даже и не понимаю, хотя хорошие картины, те же пейзажи очень люблю. Но ответьте мне на один вопрос. Почему среди великого множества картин, так мало изображений рыболова с удочкой? Вот я уже несколько лет собираю почтовые открытки, посвященные рыбалке, и за все это время нашел немногим более ста штук. И большая часть из них — копии фоток или рисунки юмористические, но только не иллюстрации мировых шедевров живописи.

Из зарубежных классиков достойны внимания лишь одна открытка Клода Моне и две Винсента ван Гога. А из известных отечественных художников — знаменитый «Рыболов» Василия Перова, да еще один «Рыболов» Маковского. Хотя у Маковского в лодке сидят два рыболова: дед с седой бородой, сигарой во рту и с тремя бамбуковыми удочками и его внучка в красной шляпе червя на крючок насаживает.

— На самом деле у Владимира Маковского еще одна рыбацкая картина есть, — подал голос Гаврилыч. — Не помню названия, но сюжетец там очень даже приятный: на берегу реки — культурный такой мужчина с удочкой и высоким бидоном для рыбы, с пригорка за ним супруга наблюдает, а вниз спускается девочка в розовом платьице. Просто эта картина не так известна.

— Вот! А была бы она на почтовой открытке или на марке… Или, к примеру, есть у меня открытка «Заросший пруд», художник — Поленов. Прекрасный пейзаж: на воде кувшинки с лилиями, берег, не очень-то заросший и аккуратный деревянный мосток. Но вот почему, спрашивается, господин Поленов на этом мостке рыболова не нарисовал?

— Между прочим, у Василия Поленова тоже есть две картины, где присутствую рыболовы: «Старая мельница» и «Русская деревня».

— Гаврилыч, да ты знаток искусства, — вновь обернулся к старшему маршрута водитель.

— А ты думал, я только забивать домино способен, — усмехнулся довольный Гаврилыч.

— Николай Гаврилович у нас вообще монстр! — ничуть не кривя душой, — сказал Серега и продолжил излияния:

— Лично мне вот что обидно. У нас же целая плеяда замечательных российских художников была. Всякие там Суриковы, Васнецовы, Серовы, Шишкины, Левитаны… И у всех есть не менее замечательные пейзажи, где и речки, и озера, и прудики заросшие. Взять ту же «Золотую осень» Левитана — чем ни шедевр! Ну, неужели Исааку Ильичу было так трудно нарисовать на берегу той осенней речки двух-трех рыболовов с удочками? Ну, чем бы пейзаж хуже стал? Ничем, как раз наоборот. Так нет же, по большей части фигню всякую малевали. А рыбалка, которой и сто лет назад очень много людей, тех же аристократов увлекалось, для художников, была, видите ли, малоинтересна!

— Да ладно тебе, Шуба, не разоряйся, — благодушно сказал Гаврилыч.

— Я не разоряюсь. Просто обидно. Всякую там сирень малюют и портреты старушек дряхлых, да бурлаков на Волге, а на увлечение миллионов им наплевать.

— Бурлаков, говоришь? Эх-хе-хе-е-е, — протянул старший маршрута и после короткой паузы, словно поборов в себе некую нерешительность, сказал:

— Ладно! Расскажу я вам один случай. Никогда никому не рассказывал, боялся, не поверят, засмеют. Но ты, Шуба сам меня к этому вынудил. А уж поверишь или нет — твое личное дело.

— Ты о чем, Николай Гаврилыч?

— Мне тогда примерно столько же лет, сколько тебе, Шуба было. В те времена филателистов в Москве, да и вообще по стране, насчитывалось гораздо больше, чем сейчас. Всесоюзное общество филателистов, городские товарищества коллекционеров, клубы, кружки. Складывалось такое впечатление, что марки каждый второй собирает.

— Я значки собирал, — вставил Бугор.

— Тоже дело, — не стал спорить старший маршрута и продолжил:

— Мне от бати очень неплохая коллекция марок досталась — и сам в детстве собирал, и с войны привез. Ты, Шуба, кое-что видел.

— Ага.

— В общем, в свободное время я не водку в подворотнях пил, а, как это сейчас называется, тусовался среди филателистического бомонда. И однажды познакомился в клубе с одним старичком-филателистом. Ему где-то за семьдесят было, щупленький такой, дряхловатый, весь седой… Тезка мой, Николай Ильич по фамилии, между прочим, Репин.

Уж не знаю, почему он именно меня выбрал, скорее всего, не со мной одним он и раньше находил общий язык. Ты, Шуба, только не ухмыляйся, никакой пошлости, как раз наоборот. Беседовали мы исключительно о живописи. И что самое занимательное — о живописи, касаемой именно рыбалки.

Только этот Николай Ильич, в отличие от тебя, Шуба, рыбалку ненавидел. Зато охоту очень любил и марки именно по этой теме собирал. Между прочим, охотников на марках, да и в живописи, тоже немного, но все-таки на порядок больше, чем рыболовов.

Короче. Побеседовали мы с ним пару раз в клубе филателистов, а потом и на улице, винцо употребляя. А на третий, тоже после бутылочки винца, пригласил меня Николай Ильич Репин, как он сам выразился, на миниэкскурсию, и я, естественно, будучи в подпитии, согласился. Приехали к нему домой, вернее, на квартиру, в которой, по всему, ни он, ни еще кто-то постоянно не жил. И так вышло, как мы туда ехали, и хотя бы приблизительный адрес я не запомнил. А когда обратно один в еще большем подпитии до метро добирался, вообще чуть-чуть не заблудился, хоть и коренной москвич. Где-то в центре дом находился, в каком-то переулке в районе Мясницкой или Чистых прудов — точно я не сориентировался.

Зашли в квартиру эту нежилую. Сколько в ней комнат — не знаю, был только в одной, в которой на каждой стене висело по картине. Четыре картины на четырех стенах. И что бы вы думали, на них было изображено?

— Сцены охоты? — логично предположил Серега.

— В том-то и дело, что не охоты, а рыбалки! Но самое поразительное, что все четыре картины, по словам старичка Николая Ильича, принадлежали перу известных российских художников! Помните известное полотно «Купание красного коня»?

— Петров-Водкин написал.

— Правильно, Шуба. Кузьма Сергеевич Петров-Водкин. И на одной из картин в той потаенной квартире был такой же красный конь, и на нем сидит верхом голый парнишка в похожей позе, только в руке у него простенькая ореховая удочка. На второй картине та самая сказочная васнецовская Алёнушка сидит на камне, на берегу мрачного пруда, но не грустит-печалится, что братца Иванушку никак отыскать не может, а напряженно всматривается в поплавок, от которого по воде круги расходятся, и вот-вот готова сделать подсечку.

— Здорово!

— Был еще такой художник Борис Кустодиев, он любил русских купчих на своих картинах отображать.

— Знаю! — воскликнул Серега. — У меня марка есть — «Купчиха за чаем» называется. На той марке еще и кошка имеется.

— Опять ты прав, Шуба. В квартире Николая Ильича на третьей картине купчиха не просто за самоваром сидит и чаи распивает, а, не будь дура, ловит в озере на удочку рыбу, а кошка нетерпеливо ждет, когда ее очередным карасиком угостят.

— Вот это да!

Но больше всего меня поразила четвертая картина, на которой берег великой русской реки Волга, неповоротливая баржа и артель бурлаков. Но только не тянут бурлаки эту баржу под испепеляющим летним зноем, а все до одного стоят кто по колено, а кто почти по пояс в воде с удочками в руках.

— Нифига себе!

— Ну, это ты, Гаврилыч совсем уж загнул, — недоверчиво покачал головой долго молчавший Бугор.

— Можешь думать, что загнул, — спокойно отозвался рассказчик.

— Да хорош тебе, Фома неверующий! — рассердился Костиков на водителя. — Николай Гаврилович, а кто картины-то написал? Не оригиналы же там висели?

— Хороший вопрос, Шуба. Мы пока картины разглядывали и еще одну бутылку вина усугубляли, Николай Ильич мне все душу изливал. Говорил, хочет на склоне своих дней поделиться хоть с кем-нибудь, какими сокровищами всю жизнь владел. По словам старика, он всех этих художников еще при жизни застал в добром здравии. У одного он картину с рыболовным сюжетом купил, у другого на какое-то серебро обменял, у третьего и вовсе из мастерской украл.