За всех маленьких в мире (Рассказы и очерки о Великой Отечественной войне) - Акимова Алла Николаевна "Составитель" - Страница 43

43

Бедный ребенок! Сколько горя причинили его детской душе эти проклятые варвары со свастикой.

15 июня. Валя Пенкин с каждым днем крепнет и хорошеет. Радости и веселью его нет конца. Он целый день на ногах. Ласковый и общительный, он быстро завоевал всеобщую любовь. Жаль будет с ним расставаться.

22 июля. Сегодня отправили в детдом Валю Пенкина. Как жаль было расставаться с ним! Но ничего не поделаешь: рисковать жизнью ребенка, с таким трудом вырванной у смерти, нельзя. На Большой земле ему будет лучше. Это мы старались ему внушить в течение двух недель. Первое время он и слышать не хотел о своем уходе. Он горько плакал и твердил: „Вы меня не любите!“ Постепенно он начал поддаваться нашим уговорам, его прельщало то, что он будет жить на даче и кушать много-много фруктов, собирать цветы, ловить бабочек.

Милый мальчик, Советская страна сберегла тебя. Она построит тебе счастливую и радостную жизнь».

Таковы будни приемников, где все, от начальника до няни, честно и самоотверженно служат делу спасения детей.

В трудных условиях блокированного города наши дети не переставали учиться в школах. Привычный ритм учебных занятий вскоре пришлось изменять.

Воздушные тревоги иногда следовали одна за другой и с перерывом в десять — пятнадцать минут, а за один учебный день учащимся с учителями приходилось по пяти раз спускаться в бомбоубежище.

Ученики усаживались вокруг учителя, и тот вполголоса, чтобы не мешать соседям, продолжал объяснение, или проводил какую-нибудь беседу, или, наконец, спрашивал учеников по заданному на дом.

В городе тревога, а в убежище ученица спокойно читает величавые, полные гордости за наш народ слова замечательной «Песни о купце Калашникове» или учительница рассказывает о доблести Суворова или читает заранее приготовленную интересную книгу.

«Вой сирены прервал мой рассказ о Белинском. Учащиеся с огорчением вздохнули. „Я продолжу рассказ в бомбоубежище“, — успокоила я их. Спустились вниз, и урюк продолжается. Кругом стонала земля от зениток и воя самолетов, но мы не слышали ничего. Увлеченные образом „неистового Виссариона“, мы забыли о тревоге, не услыхали отбоя. Урок прервался только тогда, когда нам предложили подняться наверх, так как тревога давно окончилась». (Из воспоминаний учительницы 114-й школы Никитиной.)

Вот другой эпизод (из дневника учительницы 222-й школы Сухоруковой):

«Урок в десятом классе. Холод, чернила замерзли, на окнах иней в сантиметр толщиной. Мне еще жарко- после девятикилометрового пути, ребята жмутся, прячут лица в воротники. Но вот начинается работа, ученики забывают на время о трудностях и неудобствах. Уверенно, громко рассказывает Фомин, о творчестве Блока, в морозную туманную тишину холодного класса падают музыкальные слова стихотворения о Прекрасной даме. Вера Мореншильдт спокойно и толково говорит о романтических произведениях молодого Горького, и моментами кажется, что все остальное — тяжелый сон и когда от него очнешься, то окажется, что и мерзлый класс, и иззябшие ученики, и сама ты, постепенно леденеющая в классе, — все осталось позади».

У учителей было два плана уроков на день: один — для работы в условиях нормального дня, другой — на случай бомбежки или обстрела, для занятий в бомбоубежище.

Ночные тревоги лишают нормального сна. Многие ученики старших классов несут службу в группах самозащиты домов. А наутро, вздремнув на два-три часа, усталые, они являются в школу.

Как-то раз десятиклассники Игорь Быховский и Амосов пришли в школу не в спецовке, как обычно, а в штатском платье. «Почему вы сегодня такими франтами?» — спрашивает учительница. «Да так, захотели». Потом оказалось: всю ночь работали на пожаре, а сейчас сушат спецодежду. После бессонной ночи они пришли на занятия.

Перестал ходить трамвай. Преподаватели и ученики приходили в школу пешком. И те и другие голодали, выглядели плохо. Но занятия и теперь не прекращались. От площади Труда приходила наш старый педагог Александра Михайловна. Садилась за стол и начинала рассказывать о великих русских поэтах…

В школе нет электрического света, не хватает керосина. Нельзя проводить занятия и в убежищах. А тут еще холод — ужасающий холод, от которого стынет кровь.

С каждым днем в классах — все меньше и меньше учеников. Вот их в седьмом классе было пятьдесят четыре, а потом тридцать, через месяц уже двадцать. Это — следствие трудностей в семье учеников, болезни и смерти близких, голода, поисков заработка.

Стало тише в школе. Сколько бы ни было учащихся — сорок, пятьдесят, семьдесят человек, — в коридорах царила тишина: ученики разговаривали мало.

Школам разрешено было временно прекратить занятия. Но в тридцати девяти школах мужественные ученики и учителя не сдаются. «Будем преодолевать трудности, будем поддерживать дыхание школы», — заявляли учителя. «Сделаем все, чтобы перейти в следующий класс, чтоб окончить школу» — так говорили сами ученики. И в школах продолжались занятия.

Школы нуждаются в топливе, и ученики привлекаются к заготовке дров. Вместе с учителями они разбирают деревянные дома, подвозят бревна к школе.

Нельзя заниматься в нескольких классных комнатах — устанавливаются времянки в двух-трех, и там, вокруг печки, занимается группа учеников. Они записывают карандашом, держа тетрадку на коленях. Дым разъедает глаза, залезает в горло, вызывает кашель. Пахнет горелыми валенками, иногда страдает и одежда. Но занятия не прекращаются.

В одной комнате, рассаживаясь по углам, занимались сразу два-три класса. Так было теплее. Дыханием людей согревалось помещение. В одном углу шел урок истории, в другом — физики.

Учиться тогда было подвигом.

Урок продолжался двадцать пять минут. Больше в таком холоде выдержать нельзя было. Все записи, диктовки, конспекты приходилось писать карандашом, так как чернила замерзали, но и записи карандашом требовали большого упорства. Руки коченели. Школьникам приходилось прибегать к различным ухищрениям: дуть на пальцы, прижимать руки к щекам, прятать их под пальто…

Сколько нежности и любви в отношениях наших детей, проживших эти годы здесь, в Ленинграде, к своим родным! Они делились с ними последними граммами хлеба, они заботливо ухаживали за ними, они облегчали, чем могли, их бытовые нужды.

Пятилетний Юра сжимает в руках конфету. На настоятельные просьбы съесть ее отвечает отказом. «У нас дома нет, это для мамы».

Уходящий на фронт девятиклассник пишет своей матери:

Прощай, моя дорогая, Не знаю, увидимся ль вновь… Есть ли на свете иная, Крепче нашей, любовь?

Широкий размах получило среди школьников тимуровское движение — оказание помощи семьям фронтовиков. Словами большой благодарности отвечали бойцы на эту заботу об их семьях.

Воля ученика закалялась не только в учебных занятиях, но и в напряженном физическом труде. Школа в эти годы целиком обслуживается учениками и учителями — от топки печей до откачивания воды из бомбоубежища. Они не гнушались ни самой трудной работы (в жестокие морозы переносили окоченевшими руками обледенелые плахи), ни самой неприятной (выносили ведра из уборных: канализация не действовала).

Нужно спасти город от угрожающей ему эпидемии, убрать грязь, расчистить улицы, чтобы можно было пустить трамвай. И ученики вместе с учителями на посту. Ни пронизывающий ветер, ни холод, ни тяжесть физической работы не останавливают их.

В числе восьми тысяч девятисот ленинградцев, награжденных Ленинградским Советом за очистку города, десятки и сотни учителей и учащихся…