Море бьется о скалы (Роман) - Дворцов Николай Григорьевич - Страница 43

— Подожди, — Цыган, сосредоточенно задумываясь, заводит вверх глаза. — Черт ее знает…

— Не знаешь? — Бакумов хохочет. — Да ты же… Твои зубы и лицо.

— Придумал же… Ну и чудак человек!..

А спустя примерно неделю Цыган сообщил, что приезжали в порт гестаповцы. Долго приглядывались, принюхивались ко всему и уехали не солоно хлебавши. Выходит, «кусок угля» где-то в море сработал.

Отсчитав мастеру последнюю партию пленных, Федор перебросился несколькими словами с начальником конвоя и неторопливо зашагал к цементному складу.

Утро было по-обычному пасмурное, но тихое, теплое. Море мягко плескалось о прибрежные камни. Два недавно установленных на бетонные основания тяжелых орудия настороженно уставились длинными стволами в голубоватую дымку, которая легкой шторой колыхалась над морем. Цокая коваными каблуками, мерно расхаживал около орудий часовой. Где-то поблизости, за шторой дымки, четко выстукивал мотор. Федор знал, что это маленький белый пароходик курсирует между двумя частями разъединенного фиордом города.

— Дзинь! Дзинь! Дон! — звенит около конторки мастеров рельс, возвещая о начале работы. Сегодня он, будто назло пленным, звенит весело, с беспечным задором.

Пройдя вдоль берега, Федор заворачивает к бункерам с песком. Здесь, у Капусты, работает заменивший Егора Бакумов. Уже несколько дней подряд Федор умышленно назначает его на песок. И Степан несколько дней подряд в команде Бакумова. Он, должно, уже повидался с Людвигом. Какие, интересно, новости?

Навстречу Федору из-под бункера тяжело выкатывается вагонетка с песком. Четверо толкают ее. Среди них — Бакумов. Федор, посторонясь, подзывает его.

— Ты что же это? Полицай должен распоряжаться…

Федор улыбается, а Бакумов, опустив голову, сокрушенно вздыхает.

— Не могу я так… От одного названья тошно становится. Полицай!.. Догадало вас…

— Ничего, привыкнешь. Я вот тоже поначалу мучился… А теперь убедился — не зря… Все-таки кое-что делаем. Вот напоили…

— Плохо, что не на глазах… Нет такого удовлетворения…

— Увидим еще! Потерпи!..

— Смотри, как бодро настроен! — удивляется Бакумов. — Раньше, кажется, такого не замечалось.

— Раньше воду в ступе толкли. Все слова, слова… Для меня они хуже касторки. Что Степан?

— Ничего особенного…

— Как в Тунисе?

Бакумов досадливо поморщился.

— Все так же… Действия союзников похожи на мышиную возню. Так можно сто лет воевать.

— Черт знает… Весной-то, может, развернутся?

— Где там! — с досадой фыркает Бакумов. — Я потерял веру… Вот бомбы они не жалеют. Опять сыпали…

Со стороны бетономешалок показался Капуста. Идет с опущенной головой. Федор и Бакумов притихли, забыв о том, что мастер ни слова не понимает по-русски.

— Добрый день, господни мастер! — говорит Федор.

Капуста, оторванный от каких-то дум, смотрит бессмысленно.

— Добрый день! — повторяет Федор. — Как дела, господин мастер?

Капуста зло сплюнул и заворчал:

— Дела! Какие теперь дела!

— Что так! — удивился Федор.

Капуста был настолько расстроен, что не заметил гонкой насмешки. Его тянуло поделиться постигшим горем. Он угрюмо сказал:

— За одну ночь не стало моего родного городка. А какой был город! Теперь одни развалины Жена с детьми с трудом добралась до деревни. Живет в коровнике, у чужих людей. Сын болеет. Вот и дела…

Федор сочувственно вздохнул:

— Плохо.

— Хорошего мало. Война приносит сплошные несчастья, больше ничего… — взгляд мастера уперся во влажную кучу золотистого песка около дороги.

— Опрокинули? Собрать! Все собрать! Чтобы никакого следа! Ферштеен ду?

— Да, понятно, — отозвался Никифор. — Все сделаем.

— Гони вагонетки! Они стоят. Им лишь бы стоять, — взмахнув по привычке палкой. Капуста заспешил к бункерам, часто семеня по железным шпалам узкоколейки.

— Видал, как запел? — цедил вслед мастеру Федор. — Наши разрушенные города их не беспокоили… Иди, выполняй свои обязанности.

Побывав на выгрузке цемента, Федор направляется в яму. Справа от него туда же в яму тянется канава, глубокая и прямая, точно проведенная по линейке линия. Пленным немало пришлось потрудиться, чтобы прорубить ее в сплошном камне.

Низ и стены канавы забетонированы, большая часть, укрыта толстыми железобетонными плитами. В «окна» виднеются в полумраке кабеля. Они напоминают вытянувшихся по дну удавов.

Примерно в двадцати метрах от первого бокса канава оканчивается глубоким бетонированным колодцем. От него отходит в разных направлениях уже три канавы. Они значительно уже и мельче центральной.

Федор видит, как высокий, костлявый электрик фирмы «Сименс», согнувшись вопросительным знаком, что-то кричит а колодец. Спустя несколько секунд из колодца выныривает Васек, который уже вторую неделю ходит в подручных электрика.

— Держи! — Васек подает мастеру ножовку, голубой обрезок жилы кабеля и, опираясь руками, довольно ловко выбрасывает себя из колодца. Электрик, схватив конец жилы, в ужасе ахает:

— Василь! Что ты наделал?! Я говорил — красный!.. Красный!.. Проклятье!.. Красный! Понимаешь?

— Я, я, форштеен… — Васек с невозмутимым видом тычет пальцем в жилу кабеля.

Растерянность на лице электрика сменяется яростной злобой. Он толкает Васька, замахивается обрезком жилы в свинцовой оболочке.

— Никс форштеен, — твердит Васек, опустив голову.

— Никс форштеен! — передразнивает мастер. — Саботаж! Да, да!.. Убить тебя мало! Что скажет обер-мастер? Пойдем к нему! Да, да! Я не должен страдать…

— В чем дело, господин мастер? — интересуется Бойков.

Мастер охотно рассказывает. Он приказал отрезать красную жилу. Семьдесят сантиметров… А этот паршивец отхватил голубую. Ее совсем не следовало…

— Ты что же это, а? — спрашивает Федор.

— А чего?.. Не понял… Черт его знает… — бормочет Васек, косясь исподлобья на Федора.

— Я восемнадцать лет у «Сименса»… И такая неприятность. Я должен доложить обер-мастеру… — стрекочет по-сорочьи электрик.

«Вот чертяка!» — мысленно восхищается Федор. Однако, взглянув на Васька еще раз, он неожиданно для себя ожесточается.

— Дурной! Больше сказать нечего. Прешь на рожон. Жить надоело, что ли? Забыл, как рассчитались за шланги? А за это тем более… Он вот доложит и все, конец тебе.

Васек, побледнев, молчит.

— Господин мастер, — обращается Федор к немцу. — Он говорит, что не понял вас.

— Как он мог не понять! — кипятясь, перебивает электрик. — Я повторил несколько раз. Несколько раз!..

— Да, но он совсем плохо знает немецкий. Хотя это не избавляет от наказания. Я запишу его номер. Провинившихся наказывает комендант лагеря господин обер-лейтенант Керн. Таков порядок, господин мастер. Будьте уверены — его строго накажут.

— Следует!.. Обязательно!..

Макс Гляс сидел в конторке над декадным отчетом. Почти непрерывно хлопала дверь. Входили и уходили мастера. Несколько человек курили на длинной скамейке, лениво переговаривались. Рыжеватый немец с бельмом на глазу широко позевнул.

— Эх-ха, поспать бы… Каждый день одно и то же… Тошно! Даже бить пленных надоело. А сначала было интересно. Правда?

— Во всяком деле надо иметь цель, — заметил Гляс, не отрываясь от бумаг.

С бельмом на глазу ухмыльнулся.

— У тебя это здорово получается, Макс…

Вошел немец с забинтованной шеей.

— А, Франк! Ну, как?

Тот повернулся всем корпусом.

— Разрезали. Адская боль. Искры из глаз!..

— Надо полагать… Доктора умеют кромсать. Находят в этом удовольствие.

Франк подошел к Глясу.

— Получи, Макс. Телеграмма…

С бельмом на глазу вскочил со скамейки.

— Ты успел завернуть в общежитие? Мне нет?

— Вот только Максу…

Гляс поспешно развернул телеграмму, и лицо его мгновенно стало таким же белым, как лежащие на столе бумаги.

— Что случилось, Макс?

Гляс, опираясь руками на край стола, тяжело и медленно встал, с грохотом выбросил ногой из-под себя табуретку, прислонился спиной к стене. Так он стоял, тяжело дыша, без единой кровинки в лице.