Море бьется о скалы (Роман) - Дворцов Николай Григорьевич - Страница 63

Как-то вечером Бакумов сказал Степану:

— Теперь нам надо сообща все обмозговывать. Ты, Цыган и я… Вот поговаривают об отправке «спасителей».

— Ну и скатертью дорога… — зло буркнул Степан. — Хоть от Луки отвяжусь. Ох, и надоел…

— Так-то оно так… — задумчиво продолжал Никифор. — Наш человек среди них. Оружие у него в немецком блоке… Куда его теперь?..

Степану трудно было скрыть удивление. Вон оно что! Аркашка! А он думал: «Куда запрятали оружие?» Ведь после гибели Федора весь лагерь вверх дном подняли. Да и теперь редкая неделя обходится без обыска. А Цыган скрытен, даже словом не обмолвился о земляке…

Бакумов, Цыган и Степан, как ни ломали головы, но придумать что-либо толкового не могли. По всему видно, что десанта уже не дождаться. Но оружие все равно может пригодиться. Не оставлять же его в немецком блоке?

Выход нашел повар Матвей.

За кухней, около самой проволоки, отделяющей лагерь от немецкого блока, стоит невысокое дощатое помещение. День и ночь в нем сипит локомобиль. Буроватый дым лениво вьется из железной трубы над односкатной потемневшей крышей.

Локомобиль варит еду для русских и немцев, подает горячую воду в душевые, отапливает жилые помещения в немецком блоке.

Машинистом работает старый и добродушный немец, а кочегарят двое русских. К повару кочегары относятся с почтительным уважением — Матвей не обижает их баландой. А повару из двух кочегаров больше по душе Сашка, низким, кривоногий, в блестящей от масла одежде и с вечно чумазым лицом. Сашка, кажется, сметлив, рассудителен и умеет держать язык за зубами. Вот ему-то и предложил Матвей спрятать оружие.

— А чего ж, можно… — согласился Сашка так, будто дело шло о каком-то пустяке. — Шлаку-то вон сколько… Закопаю…

Аркадий, передав повару оружие, сказал, что оставил себе пистолет и две гранаты.

— В дорогу… — у денщика нервно дернулись губы.

«Спасителей» отправляли в субботу. Освобожденные от работы, они целый день лежали в комнате или бесцельно слонялись по лагерю. Настроение не отличалось бодростью. Не унывал только Дунька. Он все время где-то чего-то доставал. Заскочив впопыхах в комнату, Дунька с довольным видом притопнул, стараясь привлечь внимание окружающих к ботинкам, которые он с трудом выклянчил в кладовой.

— Ничего себе, прочные… — и Дунька еще раз притопнул.

Все в латках, ботинки были настолько огромными, неуклюжими, так они уродливо сидели на ногах, что мало кто удержался от улыбки.

— Циркач ты, Дунька! Клоун! — Егор свесил с нар кудлатую голову. — На кой они тебе хрен сдались? Воевать босиком не пошлют.

— Э, Егорушка, жди, когда дадут… Теперь бы их деготьком. От дегтя любая, обувка становится шелковой, право слово…

После обеда в лагере появились Яшка Глист и Лукьян Никифорович. Оставив в комнате друзей волосатые ранцы из телячьем кожи, Глист и Лукьян Никифорович сбегали в немецкий блок, побывали на кухне, вернулись в барак, а через несколько минут опять крупно зашагали в немецкий блок. Они хлопотали, суетились, пытаясь хоть немного заглушить этим большую тревогу в душе.

В то время, когда писали и подписывали заявление о добровольном вступлении в «освободительною армию», да и после, мало кто из «спасителей» серьезно задумывался о том, что придется самим брать винтовку. Казалось, что дело до этого никак не дойдет. Немцы настолько сильны, что сами сумеют справиться со всеми врагами, а они, власовцы, ловко используя момент, избегут голода и сохранят привилегии на жизнь при «новом порядке».

А если, в крайнем случае, и заставят воевать, так не их, а тех, кто находится в Германии.

Но предположения не оправдались. Теперь приходится лезть в огонь, да еще в какой огонь. Говорят, пока отсюда доберешься до Германии — так не раз можно богу душу отдать. А в самой Германии все кипит, ни днем, ни ночью не бывает покоя от бомбежек.

«Спасители» оживились лишь тогда, когда Антон позвал их получать на дорогу продукты.

Унтер проявил на этот раз щедрость, которая превзошла все ожидания отъезжающих. По его распоряжению Матвей совал из дверей кухни каждому по две буханки хлеба, по две пачки изрядно подопревших сигарет, а каждому четвертому пачку маргарина.

Матвей не удержался от того, чтобы не сделать насмешливого напутствия Дуньке:

— Смотри, не подгадь! Воюй, как положено…

Дунька, будто не слыша, схватил дрожащими руками булки, сигареты и отбежал. Там, взвесив на ладонях буханки, он распустил в счастливой улыбке морщинистые губы.

— А где маргарин? — всполошился Дунька. — С кем я?..

— Тут. Не ори! — осадил Дуньку Егор.

«Спасители» спешат к бараку, у которого толпятся только что вернувшиеся с работы пленные. Они встречают власовцев колкими взглядами и насмешками. Те, прижимая к груди буханки, пытаются поскорее пронырнуть в барак, но толпа не расступается. Кто-то двигает плечом Дуньку, кто-то ядовито замечает:

— Ого, отвалили!.. Да за такое можно родную мать прикончить.

Подходит Аркадий. Он только что распрощался с унтером. Тот угостил своего денщика стопкой шнапса, дал сигарет, пачку табаку и небольшую пачку сыра. «Пусть помнит… — думает Штарке, расхаживая по комнате. — Приманка всюду нужна. Без нее не обойдешься».

— Спасибо… — у растроганного вниманием Аркадия влажно поблескивали глаза.

— Э, чего там… Пустяки… Надеюсь, напишешь?..

— Конечно, господин унтер-офицер… Получите весточку… Как только представится случай…

Штарке, описав правой ногой дугу, круто повернулся напротив Аркадия.

— Я с тобой откровенен, Аркаша. Я понимаю… Есть неудобство… Русский против русских… Так пусть это тебя не смущает… Главное — идея… Мало ли было немцев коммунистов. Мы их вывели.

— Меня, господин унтер-офицер, ничего не смущает. Я знаю, за что иду воевать.

Унтер доволен. Парень глуп больше, чем он полагал. Унтер подал Аркадию ладонь. Тот крепко сжал ее обеими руками, признательно заглянул в лицо.

— Счастливо! Как это у вас говорят? Да, ни пуха ни пера…

— А вам счастливо оставаться.

Выйдя за дверь, Аркадий мгновенно становится самим собой. Слегка наклонив голову, он задерживает шаг. А что если решить эту собаку? Вот вернуться и прикончить? За Федора, за всех… Ну, а потом что? Нет, так дешево он жизнь свою не отдаст.

К бараку Аркадий подходит веселым. Его лицо напоминает майское небо в солнечный день. Подбрасывая на ладони буханку, Аркадий насвистывает.

— Земляк! — от толпы отделяется Цыган. Ему жаль парня, больно с ним расставаться.

— Дядя Семен! До свиданья, земляк! На вот хлеба.

— Да зачем? Тебе ведь самому…

— Бери! Вот сигареты, вот сыр. Бери! Скажи там, дома, если угодишь. Скажи, — Аркадий окидывает взглядом пленных, — скажи, что погиб за родину.

В толпе слышится смачный плевок.

— Так бы и съездил в морду. Пакость!..

— Да ладно тебе… Не дури, — упрашивает Цыган.

Аркадий ухмыляется.

— Разойдись! Чего столпились? — чуть не со средины двора приказывает Антон.

Степан заходит в коридор. Он мысленно пытается поставить себя на место Аркадия. Тяжело, невероятно тяжело. Чужой среди своих… Если бы можно было пожать руку этому пареньку, сказать теплое слово. А почему нельзя?..

— Иди сюда, — приглашает Степана Бакумов. Стоя у окна, он наблюдает за происходящим во дворе.

Пленные разошлись, и Цыган с земляком разговаривают под самым окном. До них не более двух метров. Бакумов слегка барабанит пальцами по стеклу. Аркадий поднимает глаза, кивает. Его лицо бледнеет, губы плотно сжимаются.

К воротам проходят конвоиры с ранцами и винтовками за плечами.

— Отъезжающие, строиться!

Аркадий, в последний раз кивнув, прикрывает на секунду ладонью глаза и стремительно уходит.

— Жаль… — Бакумов крякает, водит пальцем по стеклу. — Привет от Олега.

— Что? — Степан чувствует себя так, будто его крепко ударили по голове. Жив, Олег! Жив!.. Жив!..

— Что слыхал… Норвежец с самоходки передал… Худо им там… Голодно…