Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич - Страница 27

— А ты нас на хрен не посылай, ты, гнойный, — ощерился один из оппонентов.

— Приказ о демобилизации когда вышел?.. Или мы читать не умеем?

— Мы уже давно, бля, на вольняшке, — поддакнул другой.

— Тебе что — генерал армии, министр обороны не указ? — наступал первый.

— А где есть такой приказ, чтобы дембеля дрова носили? — наступал второй.

— А чтобы шакалы офицеры и «куски» о вверенном им личном составе не заботились, а? — откровенно издевался первый.

Третий, непонятной, явно монголоидной расы, но неопределенной даже для старшего писаря национальности, дико вытаращил глаза и медленно снял с плеча автомат Калашникова…

Вообще-то дембелям ходить на такие мероприятия, как эти, западло, а тем более западло таскать с собой автомат, большой и железный, почти в пять килограммов весом. Однако из-за серьезности ЧП гарнизонное начальство решило послать в патруль самых опытных — то есть старослужащих, дембелей. Двое, будучи крайними ревнителями священных армейских традиций, от получения оружия нагло увильнули, а третий — тот самый, непонятной для всех монголоидной расы, был страшно рад, что еще раз подержится за символ силы и власти…

Гулко и звонко лязгнул затвор — лейтенант и прапорщик отступили на несколько шагов, едва не свалившись спинами в костер.

— Стой! Кто идет? — вспомнив одну из немногих фраз на великом и могучем языке, с акцентом, но очень явственно произнес монголоид неизвестной национальности и тут же, подобно попугаю ара, выдал остальной словарный запас: — Моя русский совсем не понимай, моя стреляй плохо умей, моя скоро юрта жить, твоя водка пить, бабу гуляй, дембеля не любить.

Лейтенант Сидоров раскрыл от изумления рот, не находя слов, но тут ему на помощь пришел опытный прапорщик.

— Ефрейтор Жасымбаев, смирно! — зычно скомандовал он.

Да, прапорщик знал, что приказывал: два года службы так сильно стукнули неизвестного монголоида по азиатскому темечку, что он не мог не выполнить команды — Жасымбаев выпрямился, мгновенно повесил оружие на плечо и дико вытаращил глаза на командира, готовый, подобно роботу, беспрекословно выполнять все его приказы.

Двое других дембелей в ужасе посмотрели на товарища, начисто зомбированного уставами. В их пьяных глазах мелькнул испуг, и они поняли, что проиграли бесповоротно и окончательно…

— Ефрейтор Жасымбаев, арестовать младшего сержанта Вшивина и рядового Козлова!

— Младшая сержанта Вшивая и рядовая Козла, снять ремни, руку вверх! — бесстрастно, деревянным голосом скомандовал ефрейтор.

Вшивин оторопел, но попытался спасти ситуацию:

— Чурка, да че ты! Борзый, да? Ты же дембель, на кого задницу рвешь?! На этих шакалов? Сержанта тебе уже все равно не дадут!

— Разговорчики, — процедил сквозь зубы заметно повеселевший прапорщик, внутренне торжествуя. — Так, арестованным снять ремни, положить перед собой, выложить содержимое карманов.

При этом прапорщик быстро расстегнул кобуру и направил свой «Макаров» на младшего сержанта Вшивина — любителя утонченной поэзии из жизни дембелей и самого главного зачинщика бунта.

Сопротивляться не имело смысла, и европеоидные старослужащие вынуждены были соблюсти субординацию. Вскоре на утоптанный снег, рядом с ветками валежника, легли ремни с остро заточенными бляхами и содержимое карманов: грязные одноразовые шприцы, пустые упаковки из-под димедрола, пакетик с «насом» — очень дешевым и потому очень любимым солдатским наркотиком на Дальнем Востоке, смятые пачки «Беломора», дембельский блокнот, несколько острых заточек. Младший сержант Вшивин, ухмыляясь, положил завернутый в грязный обрывок полковой многотиражки использованный презерватив.

— А зачем ты это в карманах таскаешь? — неподдельно удивился Сидоров.

— Да от ваших, бля, от офицерских жен можно всякую подцепить, а он у нас с Ванюхой, — арестованный Вшивин кивнул на арестованного Козлова, — один на двоих… Во, как выручает. Вот уже третий месяц. А че — постирать, послюнявить, чтобы во все дыры заходил лучше, и как новенький получается, в смазке, бля, нах…

Впрочем, все закончилось благополучно: лейтенанту Сидорову как человеку, прошедшему в военном училище курс специальной педагогики, удалось договориться полюбовно — арестованные были освобождены "под честное слово", но обязались ходить за дровами и до возвращения в гарнизон выполнять несложные приказы начальства.

Лейтенант, будучи гуманистом и тонким психологом, даже угостил прощенных спиртом — чтобы за валежником ходилось веселей. Это еще более сблизило срочников и офицерско-прапорщицкий состав…

Чернильно-темная, как гематома, ночь прорезалась яркими всполохами желто-алого пламени. Искры летели в самое небо и растворялись, казалось, в самой стратосфере. Весело трещал сухой валежник, пожираемый жадным огнем, тщедушные фигурки людей в длинных шинелях отбрасывали на сугробы, на ржавый остов автобуса, на редкие кусты причудливые, фантастические тени…

Огромная рыже-полосатая кошка, при всей своей смелости, боялась огня. Наверняка бы она подошла поближе еще раньше, но пламя разгоралось все сильней, черные тени плясали как безумные, от костра полыхало жаром, и это заставило тигра притаиться; он нервно шевелил хвостом, морщил морду, оскаливая страшные клыки, но не уходил — видимо, интуиция подсказывала хищнику, что рано или поздно какая-то из этих беспечных фигурок отойдет от страшного пламени, а голод заставлял таиться, прижимаясь к холодному снегу, ломая о наст налипшие на брюхо сосульки.

Наконец-то одна из фигурок приподнялась от костра — до тигра донеслась человеческая речь; рыже-полосатая кошка насторожилась…

Тем временем патрулирование продолжалось полным ходом…

— Ну, спиртяры до хрена, а закуси нема, — пьяно пошатываясь, произнес Сидоров.

— Да ладно, летеха, сиди, хрен с ним… Покемарим, не замерзнем, — вяло ответил Козлов.

— Так нам до утра сидеть. — Урчание в животе лейтенанта вызывало естественное желание закусить, а обилие спирта (фляга, естественно, оказалась и у запасливого прапорщика) — желание допить с комфортом. — Я, бля, может быть, хочу за ваш счастливый дембель выпить… Вы на Большую землю откидываетесь, а мы тут остаемся. А что за выпивка без закуси? Не пьянка, а онанизм души и желудка, бля…

— Так где ты ее возьмешь теперь? — удивился дембель Вшивин.

— Во, бля, два года прослужил, а службы не знаешь! — ответил офицер. — В родной солдатской столовой скоммунизжу, а то где же еще?

— Так что — в гарнизон? — удивился Козлов.

На лицах дембелей вновь появилось недовольство; перспектива бросить костер, чтобы брести четыре километра туда и четыре — обратно, явно не радовала заносчивых старослужащих.

Но тут лейтенант произнес фразу, заставившую всех облегченно вздохнуть:

— Я сам…

— Да ты че, вот, бля, и впрямь службы не знаешь! — отпрянул Вшивин. — У нас ведь чурка есть, тупой-тупой! Его и пошлем. — Видимо, обида за предательство оказалась сильней солдатской солидарности. — Слышь, Жасымбай, чурка долбаный, шестерка поганая, сбегай-ка по-быструхе в нашу столовку, укради там что-нибудь… Что сидишь?.. Ну быстро — раз-два-три!

— Моя русский не понимай, — привычно откликнулся ефрейтор. — Моя скоро в юрта жить, чая пить, столовка не ходить…

— У-у-у, скотина безмозглая, — вздохнул Козлов и злобно сплюнул в костер. — Так что — офицер для тебя за жратвой пешком пойдет? Или, того почище, мы, дембеля?!

Спирт играл в молодой крови лейтенанта Сидорова и звал на подвиги. В гарнизон он хотел идти вовсе не потому, что желал угостить дембелей закуской, а из-за дела куда более важного и приятного: пока угреватый прапорщик сидел тут, у костра, его молодая, но очень стервозная жена откровенно скучала в теплой постели, а это значило, что появление в ее спальне другого мужчины пройдет безнаказанным…

— Ну и хрен с тобой, — буркнул офицеру Вшивин, — хочешь яйца отморозить — вали…