Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич - Страница 63

— А хочешь, дорогой мой друг Малина, я сейчас расскажу тебе, что буду делать дальше? — неожиданно спросил Иннокентий.

Малина пожал плечами.

— Кеша, мы же с тобой друзья… Я тебе доверился, когда мы с зоны бежали, я поверил тебе, когда вертолет украли… Да если бы не ты… — Сглотнув набежавшую после упоминания о еде слюну, он спросил: — Ну, так что?

— А дальше, любезный брат Малина, я поеду на поезде… Далеко-далеко.

— Со мной?

— Частично, — замысловато ответил Астафьев.

— Это как?

— А так…

— Не понимаю.

— А ты подумай…

— Ну, даже и сказать не могу, — вздохнул Малинин, явно ожидая очередного подвоха.

— Да ты у нас парень догадливый… Может быть, дойдешь умишком-то своим убогим, — откровенно издевался ссученный блатной.

Малина наморщил лоб.

— Хочешь сказать… что мы с тобой до какого-то города вместе доберемся, а там наши пути-дорожки разойдутся краями, да?

— Именно это я и хочу сказать… — промурлыкал Чалый.

— А до какого? До Хабары?

— До него, родимый, до Хабаровска… Ну, может быть, немного дальше…

Наверное, Малинин прожил бы еще несколько минут, если бы вдруг не задал глупый вопрос, совершенно выведший Чалого из состояния умиротворения:

— А почему ты меня до конечной станции взять не хочешь?

— А потому…

Это были последние слова, которые Сергей Арнольдович Малинин услышал за свою беспутную жизнь. Приблизившись к москвичу вплотную, беглый уголовник левой рукой взял его за грязный зоновский клифт, а правой мгновенно полоснул по горлу, после чего тут же отскочил, чтобы не испачкаться в крови. Из горла Малины послышался звук, немного напомнивший урчание унитаза, от толчка он свалился на спину — кровь хлынула из разрезанных артерий, и спустя несколько секунд тело зоновской шестерки, пару раз царапнув морозный воздух, окончательно обмякло.

Чалый удовлетворенно хмыкнул:

— Вот и посчитались… Жаль, что я тебя перед тем, как завалить, не опустил, и тебе бы удовольствие было, и мне тоже… Да ничего, Малина, на том свете черти тебя всем скопом петушить будут. Будешь ты там главпидаром ада за свою сущность поганую. В натуре, бля, обещаю, — тоном Господа Бога, распределяющего грешников по мастям, закончил он прощальную речь…

На смиренное поселковое кладбище опустился мрак.

Было совершенно тихо — лишь где-то вдали, чувствуя близкое приближение чьей-то смерти, тоненько выла одинокая собака.

Каратаев, поднявшись с колен, невидяще посмотрел на могильный холмик с небольшой деревянной табличкой, прибитой к столбику:

Дробязко Татьяна Николаевна

1974–1993

Достав из внутреннего кармана платок, он развернул его и, вновь опустившись к могильному холмику, положил в платок несколько комьев мерзлой земли.

— Это я во всем виноват, — прошептал он, — если бы не я…

Да, теперь Михаил больше всего корил в происшедшем только себя: если бы тогда, в красном уголке, он послушался невесту, если бы не пошел тогда в тайгу — как знать, может быть, и не стоял бы он теперь тут, перед ее свежей могилой?!

Ведь он наверняка сумел бы защитить ее — да хоть от всех беглых уголовников России!

"Но кто бы тогда защитил остальных? — неожиданным импульсом пронеслось в голове — кстати или некстати, — ведь девушки всех этих таежных поселков… Они ведь тоже чьи-то невесты, жены, сестры, матери…"

Каратаев тяжело вздохнул: теперь ему меньше всего хотелось об этом думать.

Бережно завернув землю с могилы в платок, он аккуратно положил его в карман и, пошатываясь, пошел к кладбищенским воротам.

"Месть, месть, месть", — звучно стучала кровь, приливавшая к вискам охотника.

Если бы теперь он мог видеть себя в зеркало, то заметил бы наверняка: за сегодняшний день виски его поседели…

Разделать тело Малинина было, как говорится, делом техники: сперва Чалый раздел его, прихватив для себя кое-что из «кишек» — не в нормальном, естественно, понимании, а в уголовном (в смысле — одежды). Затем, критически осмотрев начинающее синеть тело бывшего подельника, принялся за главное.

Отличавшийся похвальными сметкой и предусмотрительностью ссученный блатной на всякий случай прихватил из заброшенного зимовья старую ржавую ножовку — еще вчера вечером он справедливо предполагал, что распиливать кости, отделяя их друг от друга, и резать опасной бритвой сухожилия будет весьма нелегко.

Разделку тела, как и положено опытному мяснику, он начал с тщательного отделения конечностей: руки Чалый решил съесть сейчас же, а ноги оставить про запас: путь до Хабаровска был неблизким, и в трехстах километрах безлюдного пути сквозь зимнюю тайгу вряд ли можно было найти что-нибудь съедобное.

Вскоре утоптанный снег густо окропился свежей кровью — картина немного напоминала предрождественские гулянья в каком-нибудь богатом приамурском селе, где перед этим всеми любимым веселым праздником по устоявшейся традиции обязательно бьют кабанчика.

Весело горел костер — тлеющие трухлявые шпалы распространяли вокруг специфический запах креозота, и Астафьеву почему-то подумалось: "Были бы у меня человеческие условия — я бы его еще и подкоптил…"

Но условий, к сожалению, не было, так же как и времени. Вчерашнее бегство от ментов поганых (а в том, что это были менты, Чалый сомневался еще меньше, чем в том, что они поганые) окончательно утвердило его в мысли: надо подрываться, и как можно быстрее.

Но на туловище Малинина оставалось еще достаточно мяса, а дорога до Хабары обещала быть тяжелой, и потому Иннокентий решил немного пожертвовать временем, чтобы выиграть в "бациллах".

Освежевав труп со спины, Чалый аккуратными ломтями срезал с позвоночника розоватое мясо и, нанизав на вертел, принялся его жарить; руки и ноги, отделенные от костей, были уже почти готовы.

И вот спустя полчаса обоняния Астафьева коснулся волшебный, замечательный, ни с чем не сравнимый запах, который больше всего раздражал аппетит, — запах дымящегося жаркого…

— Ну, приятного аппетита, Чалый, — пожелал он сам себе и, сняв с костра руку (это был наиболее прожаренный кусок — роль шампура выполняла кистевая кость), принялся за трапезу…

Увы, «паучина» Малина и теперь не оправдал надежд Астафьева — мясо москвича оказалось куда более жестким, чем ожидалось; и Чалый, зверски вгрызаясь в жареный бицепс, неожиданно сломал зуб.

— Ну, бля, педрила! — закричал он, отбрасывая руку в сугроб. — Надо было лучше с собой взять… помоложе кого-нибудь, посвежей…

Но теперь, в этих диких условиях, выбирать больше было не из кого.

Наконец насытившись вволю, Чалый уселся, прислонившись спиной к стволу, и, достав из кармана загодя припасенный гвоздик, принялся методично выковыривать им из зубов остатки мяса…

Дальнейший план был прост: с запасами жареного мяса дойти до полустанка, завладеть дрезиной и на ней попытаться добраться до станции, в сорока пяти километрах отсюда.

Ну, а там…

Станция, где было целых две платформы, уже давала куда большие шансы скрыться.

Глава двадцать вторая

Дежурный по полустанку, сворачивая из газеты очередную самокрутку, уже подумывал набрать Февральск, чтобы справиться о Каратаеве, которого он любил, как родного, когда в дверь кто-то постучал.

— Не заперто, — крайне недовольно пробурчал дедушка Вася.

Стук повторился, но уже более ожесточенно и нагло.

— Да не заперто, войдите же! — надтреснутым старческим голосом крикнул дежурный.

Дверь резко раскрылась, и на пороге показался мужчина жуткого вида: заляпанная кровью телогрейка, очевидный зоновский клифт, холодные, безжалостные глаза, тяжелый, словно придавливающий, взгляд…

Конечно же, дежурный сразу сообразил, кто перед ним, но, как человек достаточно умудренный жизненным (прежде всего лагерным) опытом, виду не подал.