Великие голодранцы (Повесть) - Наседкин Филипп Иванович - Страница 17

— Слушаю, товарищ начальник!

Малинин решительно махнул рукой.

— Комарова!..

Мельник вошел спокойно и уверенно. Остановился посреди комнаты и угодливо улыбнулся. Но Малинин ничего не заметил. Подойдя к Комарову, он качнулся на скрипучих сапогах, будто собираясь ударить, и насмешливо сказал:

— Так, так. На других — с жалобой, а сам — за рукоприкладство?..

Комаров попытался было что-то возразить, но Малинин остановил его:

— А ну-ка, гляньте на свою работу. Гляньте хорошенько…

Я повернулся к мельнику щекой. Тот побледнел и потупился.

— Нечаянно, гражданин начальник!

— Ага, нечаянно! — злорадно повторил Малинин. — Метил в жеребца, а угодил в комсомольца! Да еще в секретаря ячейки? Ну, знаете!.. — Он зашел за стол, костяшками пальцев постучал по нему. — Жалуетесь на беззаконие, а сами… Или законы только для нас, а вы от них свободны?.. — Он опять вызвал Музюлева и приказал составить протокол. — И арестовать. Арестовать обоих. До особого распоряжения!..

Музюлев водворил нас в одну камеру. Пожелав арестантам всего хорошего, он закрыл дверь и звякнул замком.

Комаров злобно хихикнул и сказал!

— Вот уж никогда не думал, что придется сидеть с каким-то комсомольцем.

— А мне никогда не приходило в голову, что буду наедине с кулаком под запором.

— Я не кулак! — рассвирепел мельник. — Слышишь ты, голодранец? Я хозяин! И всегда буду хозяином!

— Что кулак, что хозяин — одна сволочь, — выпалил я. — А вот будете ли вы хозяином всегда, это еще мы посмотрим.

— Кто это — мы? — зашипел Комаров, покрываясь красными пятнами. — Кто, я спрашиваю?

— Народ, — стараясь быть спокойным, ответил я. — Народ решит, хозяйничать вам или нет. А скорее всего выбросим мы вашего брата на свалку и сами станем хозяйничать.

Комаров весь затрясся. И сунул мне под нос кукиш.

— А вот на-ка, выкуси! Сам и со своими бандитами. Не быть тому, чтобы вы добром моим пользовались! Никогда не быть! Ишь, чего захотели! Хозяйничать! Да мы вас скорее в порошок…

— Но, но, гражданин Комаров! — сказал я, — Осторожней. Вы не на мельнице, а в милиции. Держитесь поприличней.

Комаров зло расхохотался.

— Слыхали? Щенок учит меня! Меня, Комарова!.. — Он подступил ко мне и заскрежетал зубами. — Я вот сейчас возьму и удавлю тебя, как… как… как… — И протянул руки с пальцами, похожими на когти. — Вот сейчас покажу тебе народ.

Я отступил в угол и невольно оглядел камеру. Тесная, с маленьким оконцем, забранным железной решеткой. Ускользнуть в такой тесноте немыслимо. В самом деле, схватит и удавит. Вон они у него какие, ручищи! Да и сам — крупный, плотный, как дуб. Нет, с таким не справиться!

А Комаров шипел, брызгал слюной.

— Всех порешим! Всю коммунию и комсомолию! Чтобы никогда не соединились пролетарии!

Глаза его наливались кровью, грудь ходила ходуном. Казалось, он лишился рассудка. И готов на что угодно. Надо было как-то оглушить его, чтобы пришел в себя. И я, собрав всю выдержку, спокойно сказал:

— А пуля, пуля в лоб?..

Комаров вздрогнул, как от выстрела, сжал кулаки и опустил их.

— У-у-у, дьяволы! — простонал он. — Холеру бы на вас! И всех до одного!..

Он тяжело опустился на топчан и затих. А я вышагнул из угла и насмешливо спросил:

— Что же вы, гражданин Комаров? За собственную шкуру сдрейфили?

Комаров не ответил. Он будто сразу оглох. Я присел на противоположный топчан.

— Времена ваши улетучились. И вам уже не сладить с нами. Руки стали короткими. А у нас выросли. И еще будут расти…

Комаров молчал. Весь съежившийся, он уже не казался страшным. Я вытянулся на голых досках, подложил руки под голову. Хотелось подчеркнуть независимость. Но причиной была усталость. Она валила с ног. Сколько труда и волнений. И все за один день.

Вспомнились ребята. Конечно, они уже разорили внутренность школы. Остались стены, пол да потолок. Скоро эту коробку мы наполним новым делом. Каким будет это дело, я еще не знал. Но твердо верил: оно будет интересным и полезным.

Я снова бросил взгляд на Комарова. А может, и правда, народ скоро расправится с богатеями? И станет сам распоряжаться их богатством, нажитым чужим трудом? Словно почувствовав мой взгляд, Комаров выпрямился, посмотрел на меня и скривился, будто проглотил какую-то гадость.

— Слушай ты, малый! Тебе говорю, хамлетина!

Я ничем не показал готовности к разговору.

— Оглох, что ли? — продолжал мельник. — Или язык прикусил от страху?

Я презрительно фыркнул.

— Ошибаетесь, гражданин Комаров! — Я-то не испугался. А вот вы дали трепака. И сразу — в кусты!

Комаров что-то проворчал, должно быть, выругался. Потом сказал, поерзав на шершавых досках:

— Ладно, черт с тобой! Слушай, что говорю…

— Между прочим, у меня есть имя.

— Зато у тебя нет учтивости, босяк!..

Я не отозвался и продолжал пялить глаза в потолок. Мое равнодушие бесило мельника. А мне это и надо было. Не всегда сила солому ломит. А дух возвышает даже немощных. Но Комаров тоже умел сдерживаться.

— Хорошо. Как тебя там? Ну, Хвилька.

— Не Хвилька, а Филька, раз на то пошло, — разозлился я. — И без всякого ну. Я вам на батрак, чтобы нукать.

Комаров весь передернулся. Даже расправил пальцы, как стервятник когти. Но снова сдержался, подавил ярость.

— Ну, слушай же, Филька, — с шумом выдохнул он. — Я предлагаю мировую.

— Мы непримиримые враги.

— А, дьявол! Ну, не мировую, а так… Сделку, что ли?

— На сделку с классовым врагом не пойдем.

— Да чтоб тебе, поганец! — прохрипел мельник. — С ума сведешь, собака! Ох, ты, мать божья!

Ну, как там? Договор, что ли? Давай договоримся. Отдадим школу. Делайте с ней что хотите. А за это скажешь, что ударил нечаянно.

— Как же нечаянно, когда с умыслом? — возмутился я.

— С умыслом, — подтвердил Комаров. — А почему? Обозлил ты меня. Расселся в тарантасе, как барин. А меня в кучера превратил. Вот и взяла злость. А ты скажи, что ненароком. И будем квиты… — Он подался ко мне, словно хотел, чтобы я понял все. — Ну, подумай, какая тебе выгода, что меня упрячут? Да и упрячут ли? Свидетелей-то не было. Отопрусь и выкручусь. Но школу тогда уж дудки. Ни за какие деньги…

Он четко выговаривал слова, будто хотел поглубже вогнать их в мою голову. Но этого и не требовалось… Я хорошо понимал его намерение. Выиграть на проигрыше. И все же не хотелось поднимать шума. Подумаешь, какой-то рубец! Мало ли их было, рубцов? Пройдет несколько дней, и от него не останется следа. Да и в суд тащиться из-за этого охоты не было. Тем более что там и меня самого по головке не погладят. Школу-то разорили мы самочинно. Нет, уж лучше обойтись без суда и прочего разбирательства. Но унижаться соглашением с кулаком тоже не было никакого желания. И потому я решительно заявил:

— Договариваться с вами тоже не намерены. А школу все равно заберем. Она не ваша, а народная. Понимаете? А вам лучше всего не противиться. И отдать ее подобру-поздорову. А что до вас лично… можете не трусить. Мы не такие, как вы, жлобы. Не занимаемся тяжбами.

— Спасибо, — пробурчал Комаров. — Я вижу, ты хоть и комсомолец… И в случае нужды…

— Благодарствуем, — в свою очередь, сказал я. — Лично от вас нам ничего не требуется. И на этот счет можете быть спокойны…

После обмена такими любезностями мы снова замолчали. А рыжие пятна на потолке уже расплывались. Камера затягивалась мглою. Наступал вечер.

Снова подумалось о ребятах. Как-то они там? Наверно, и не подозревают, что секретарь — в каталажке? В душе заворошилось беспокойство. Долго ли еще будут держать? И за что арестовали? И посадили под замок? Да еще вместе с заклятым врагом!

Но вот за дверью послышался скрежет, и она, взвизгнув, открылась. Из темноты выплыл Музюлев. Я обрадовался и кинулся к нему.

— В чем дело, Максим? За что меня посадили?

— Арестованный! — строго сказал Музюлев. — Здесь нет Максимов.