Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса - Коллектив авторов - Страница 125

Однажды ночью Рафаэль подслушал разговор мамы с папой. Он вышел на крыльцо, его круглое лицо блестело.

– А у меня новость. – шепнул он мне. – Мамамими и папаша продали Эндрю!

Впрочем, «продали» оказалось преувеличением. Они приставили его к работе и получали его зарплату. Взамен он жил в доме с кондиционером. Рафаэль хихикнул:

– Как гадко с их стороны!

Он взял меня за руку и потащил за собой прямо в родительскую спальню.

Они уже умолкли, вели себя прилично, лежали в постели с книгами. Очень довольный собой, Рафаэль провозгласил:

– Вы не просто продали моего брата в услужение. Он был ошибкой, вы оба не хотели его так поздно, вот и решили избавиться от него.

Мамамими кинулась на него. Он побежал, громко хохоча и размахивая руками. Я заметил только, что в кулаке у него зажаты ключи от джипа. Он выволок меня во двор, а потом толкнул вперед:

– Открывай ворота!

Рафаэль юркнул на место водителя, тут же взревел двигатель. Мамамими ковыляла следом. Машина рванулась вперед, железные ворота со скрипом распахнулись, залаяли собаки. Рафаэль вывел подпрыгивающий джип со двора и открыл дверцу для меня. Мамамими была совсем близко, и мне не хотелось, чтобы наказали меня одного, так что я сиганул в машину.

– Пока-а-а-а-а! – пропел Рафаэль, ухмыляясь прямо в лицо матушке.

Каким-то образом мы добрались до Абуджи живыми. Водить Рафаэль не умел, попутки то и дело, бибикая, обгоняли нас. Мы виляли из стороны в сторону, уклоняясь от смерти, оставляя позади трупы выстроившихся вдоль обочины старых машин. Даже я хохотал, когда грузовики, завывая, проносились в считаных дюймах от нас.

Повинуясь GPS-навигатору, Рафаэль добрался до дома той женщины. Эндрю впустил нас; одет он был здорово: белая рубашка, джинсы, кожаные плетеные сандалии. Мы вошли, и Рафаэль заговорил, поначалу весьма вежливо:

– Здравствуйте! M’sugh! Как ваши дела? Я сын Джейкоба, брат Эндрю.

Я сразу увидел, какая это милая леди. Огромная, как воздушный шар, с чадолюбивой улыбкой, она приветствовала нас и прижала Эндрю к себе.

– Вы заплатили моим родителям сколько-нибудь вперед за работу Эндрю? Потому что они хотят, чтобы он вернулся, они так по нему скучают.

Похоже, она поверила.

– О, они передумали? Ну конечно же, Эндрю ведь такой прелестный молодой человек. Что ж, Эндрю, кажется, твои братья хотят забрать тебя.

– Это я за них передумал, – сказал, как отрезал, Рафаэль.

Смущенный Эндрю не отрывал взгляда от прострочки на своих джинсах.

Он, должно быть, понял, что произошло, потому что не спросил, почему мы двое явились за ним. Рафаэль спас его, Рафаэль, а не первенец Мэтью – если, конечно, он желал быть спасенным от приличной одежды и магазинов Абуджи.

Когда мы вернулись домой, никто никому ничего не сказал. Только Рафаэль – мне, позже:

– Интересненько, правда, что они будто воды в рот набрали? Потому что знают, что поступили неправильно. Как бы им самим понравилось – быть ребенком и понимать, что твои родители отослали тебя на заработки?

Мэтью тоже промолчал. Прежде мы были богаты; теперь бедны.

Мы с Джайдом измерили ухудшение воспроизведения.

Наш старый эксперимент мы проводили снова и снова, наблюдая, как без какой-либо видимой причины падает уровень метила. Затем мы подняли планку стресса. Бедные мышки! Во имя науки мы лишили их матерей и вообще всякой опеки. Мы кормили их нерегулярно, бессистемно чередовали свет и тьму, подвергали воздействию электрического тока – жестокий режим, что и говорить.

Сомнений не было. Неважно, какие потрясения мы им устраивали, после первых показательных результатов уровень метила падал с каждым последующим экспериментом. И не только – связь между метилом и подавлением нейротрофина тоже слабела – объективные измерения показали, что количество метила и его воздействие на производство нейротрофина уменьшаются на каждом этапе. Мы получили доказательство эффекта снижения. Истина истощилась. Или, по крайней мере, научная истина.

Мы опубликовали результаты. Идея людям понравилась, нас широко цитировали. Джайд стал читать лекции, его считали ценным сотрудником. Начались разговоры о некоем Всеобъемлющем Привыкании. Старые методы больше не работали. И мне было тридцать семь.

С гостями Рафаэль был совсем другим, вежливым и любезным, ему это нравилось. Дружески мило он говорил:

– M’sugh, – что по-нашему «привет», «пока» и «извините» в одном флаконе.

Он с удовольствием притаскивал на подносе холодную воду из морозильной камеры. Он помнил имена и дни рождения каждого. Он ненавидел танцы, но любил одеваться для вечеринок. Портной Муса шил ему чудные балахонистые рубахи с длинными рукавами, и брюки к ним, и шейные платки.

Мой отец тоже любил гостей, а после своего Падения так еще сильнее. Он мог внезапно вскочить и заулыбаться во весь рот. Клянусь, его рубашка вдруг становилась будто отутюженная, и ботинки казались начищенными до блеска. Я завидовал их компании, обычно это были коллеги с его старой работы. Они могли рассмешить отца. Смеясь, он выглядел молодым, веселым, он хлопал в ладоши и оживленно обносил всех пивом. Мне хотелось, чтобы он смеялся вместе со мной.

Неожиданно Мэтью объявил, что женится. Мы понимали, что он нашел свой способ сбежать. После свадьбы они с невестой уезжали к мужу ее сестры. Мэтью должен был помогать на их рыбной ферме и на плантации. Мы уж постарались для него: правда, оркестра не было, зато всякой еды – вдоволь. Отец все хвастался Мэтью, называл его настоящим командиром. Рассказывал, что с двенадцати лет он читает новости бизнеса, как иные мальчишки – приключенческие романы. Мэтью, говорил отец, рожден для лидерства.

Тут отец заметил, что я приуныл, и вдруг вскинул руки:

– А этот тихоня – мой Патрик. Вслед за сильным сыном у меня родились двое умных.

И я почувствовал тепло его руки на своей спине.

К полуночи стало прохладно, и все танцевали во дворе, даже Рафаэль, ухмыляясь, вертел локтями и притоптывал негнущимися, как опоры автострад, ногами.

Отец колыхался, как мираж в пустыне, со своей банкой «Хай-лайф». Он стоял рядом со мной, глядя на танцующих и на звезды.

– Знаешь, – сказал он, – твой старший брат был послан тебе Иисусом.

Сердце мое упало: да, знаю, чтобы возглавить семью, чтобы быть примером.

– Он так расстроился, когда ты родился. Увидел тебя на руках у матери и взвыл. Ты представлял для него опасность. Иисус послал тебе Мэтью, чтобы ты понял, что за себя надо бороться. И ты понял. Ты становишься собой.

Так он выразил мне свою благосклонность; внезапно, когда никто больше не слышал, словно доброты следовало стыдиться.

Я вернулся на крыльцо, там стоял Рафаэль – большой, согбенный, как престарелый патриарх. Уж он-то слышал слова отца.

– А кто, интересненько, научил Мэтью глупости? Почему папенька никогда не просил его оставить тебя в покое?

Кожа отца побледнела. Она всегда была очень черной, такой черной, что он мог бы пользоваться осветлителем как кремом без малейшего результата. И вдруг она обрела медовый оттенок, а волосы свалялись в грязно-бурый ком. Подсохшие белесые комки слюны грозили навечно склеить губы, глаза стали нехорошими, громадными шарами, окруженными распухшей плотью, как у лягушки. Он завел толстые очки и, чтобы разглядеть что-то, закидывал голову назад, постоянно моргая. Он уже не помнил, как, выйдя из гостиной, найти туалет. Завел привычку сидеть на корточках позади бунгало вместе с курами, а потом, когда ситуация ухудшилась, то и на крыльце перед домом. Мамамими сказала:

– Я начинаю думать, что без колдовства тут все-таки не обошлось.

Лицо ее опухло и затвердело, стало будто каменным.

Во вторник ночью, перед смертью, отец на короткое время вернулся к нам. Высокий, в одних трусах, кожа да кости, он снова выглядел почти молодым. Обед съел, вел себя совершенно прилично, дул на суп аккуратно, не пролив ни капли. Снаружи, на крыльце, заговорил, перечислив поименно всех своих братьев.