Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса - Коллектив авторов - Страница 162

– Значит, мы живем в зоопарке, – сказал Блох.

– «Зоопарк» – тоже паршивое словечко, но примерно так все и было устроено до сих пор. – Мэтт повернул на перекрестке, выбрав не ту дорогу, какой Блох обычно ходил в школу. – Законы и правила – вот что объединяет все живое. Эта система старше наших гор. Она охраняла Землю от вторжений. Но не всегда. Если хочешь знать, это не первый случай, когда Землю захватывали пришельцы. Думаешь, динозавры погибли из-за падения метеорита? Такого не могло случиться. Если какая-нибудь комета представляла опасность, ее слегка отталкивали в сторону, и все снова было в порядке. Это еще одно преимущество жизни в зоопарке, и думаю, что нам стоило бы поблагодарить своих защитников. Если бы мы знали об этом, разумеется.

– Так кто же их убил?

– Ти-Рексов? Ну, это с какой стороны посмотреть. Корабль прилетел из глубин космоса, и ему удалось проскользнуть сквозь защитную сеть, которая, между прочим, никогда не была настолько безупречной, как задумывалось. Разве не так всегда и случается? Динозавры оказались заражены активными аспектами, увеличившими их мозг и обучившими новым навыкам. Но потом сюда прислали защитников, и началась битва. Всемирная война в целом шла успешно для защитников, но не совсем. На какое-то недолгое время создалось впечатление, что, возможно – всего лишь возможно, – перестроенная Земля сумеет отразить любую атаку.

Но машинам из космоса удалось провести зачистку. Зачистка – это отвратительная и жестокая тактика. Защитники вызвали вспышки на Солнце, направили всю энергию на Землю и выжгли ее до коры. Но это была самая легкая часть задачи. Требовалось еще многое сделать, чтобы восстановить все заново, и вероятный сценарий восстановления отпечатан в горных породах. Динозавры оказались дефектными и ненадежными. Вот откуда взялись кратеры. Вот откуда взялся иридиевый слой[93]. Вот почему группа маленьких животных, таких как ты и я, получила свой шанс, и этот мир продлился примерно шестьдесят пять миллионов лет.

Невысокие дома и сбросившие листву деревья вдоль улицы оборвались у высокой, увитой поверху колючей проволокой ограды из металлической сетки.

– У этой войны две стороны, – продолжал Мэтт. – В ней много всего хорошего и никакого зла. Забудь о зле. Космический корабль, несущий новые возможности, атаковал Землю и занял половину планеты в считаные минуты. Сто миллиардов мин спрятаны глубоко в грунт. Каждая из них – это микроскопическая машина, и она ждет, ждет, ждет своего часа. С тех пор мне неоднократно приходилось сражаться с минами-ловушками. В моем нынешнем восприятии эта война длилась сто лет. Я видел всякое, и всякое случалось со мной. Я встречал существ, каких ты даже представить себе не можешь, и машины, принцип действия которых я сам не могу представить, и ничто не давалось мне легко. А теперь я повторю свой вопрос: знаешь ли ты, что такое приключение?

– Думаю, что знаю.

– Нет, мелюзга, пока ты еще ничего не знаешь.

Сетка ограждала восточную границу зоопарка. Гвардейцы проделали в ней дыру, чтобы затащить громоздкое оборудование, не проходившее в служебные ворота. В ближней к ограде клетке стоял на открытом месте верблюд-бактриан – лохматый, невозмутимый, безмозглый.

Блох пролез в дыру, но брат остался снаружи.

– Ну хорошо, скажи мне: что такое приключение?

Голос Блоха стал несколько глубже, да и сам он приободрился.

– В жизни случается много всякой ерунды, иногда забавной, но чаще всего скучной. Так бывает со всеми, и со мной тоже. Последние сто лет моей жизни были увлекательными и обычными, опасными и совершенно унылыми – когда как. Я часто сражался и уверен, что именно этого я всегда и хотел. У нас полно преимуществ: мы атаковали неожиданно, противник хуже нас вооружен, к тому же мы выбрали для вторжения восьмую или девятую позицию в списке самых выгодных целей.

– А какая первая? – спросил Блох.

– Самый лакомый кусок – это Юпитер. И не только из-за размеров. Его биосфера в тысячу раз интересней земной.

Мэтт стоял, подбоченившись, напротив дыры в ограде.

– Да, на нашей стороне неожиданность и скорость, но, возможно, этого не хватит, чтобы достичь цели. Мы справимся с минами-ловушками и с укреплениями защитников, но боюсь, нам не устоять против зачистки. Если хочешь знать, все закончится так же ужасно, как в пермском периоде[94]. За четыре дня Земля стала могущественной, а потом почти все погибло. Вероятно, то же повторится и теперь. И знаешь, что самое противное? Скорее всего, фальшивые окаменелости представят людей злодеями, будто мы сами виноваты в том, что загрязнение и жара уничтожили наш мир. И теперь свой шанс получат заборные игуаны и тараканы.

У Блоха по щекам потекли слезы.

– Приключение, – усмехнулся Мэтт. – Нет, это не те безумные героические глупости, которые ты вытворял всю свою жизнь. Приключение – та история, которую ты сможешь потом рассказать. То, что ты выберешь из обычных и скучных событий, потом сплетешь из них узор и отдашь в подарок другому. Твоя история.

Блоху стало совсем не по себе.

– Ну что, мелюзга, страшно?

– Нет.

– Хорошо, – сказал брат, вытащил из кармана бусы и протянул Блоху. – А теперь иди. Тебе здесь кое-что нужно сделать.

Приключение Блоха

Верблюд, казалось, что-то жевал, но так только казалось. Его губы не двигались, бессмысленные глаза замерли в полузакрытом положении, а вдох, который начался вечность назад, так и не осчастливил легкие глотком свежего воздуха. Верблюд превратился в статую, сделался неживым и холодным, неподвластным гниению и силе притяжения, стоя посреди загона, украшенного отпечатками копыт, кучками дерьма и похожим на дерьмо кормом, предназначенным для чудесного верблюжьего желудка, – словно император в своем маленьком королевстве.

Блох оглянулся, надеясь получить от брата объяснения. Но Мэтт уже исчез, или его там никогда и не было. Блох медленно прошел по большому кругу, сообразив наконец, что мир застыл в каком-то мгновении, которое явно не торопится смениться другим. Но время должно двигаться, пусть даже медленно. Иначе как он мог бы что-то увидеть? Отраженный от каждой гладкой поверхности свет остановился в воздухе, а если свет неподвижен – это то же отсутствие света, и разве не здорово, что его мозг так легко научился управлять новыми способностями?

Белая нитка с только что полученными бусами лежала на его широкой бледной ладони. Блох поднес ее к лицу. Маленькая, как леденец, бусинка выглядела совершенно настоящей – и на ощупь тоже, когда он покатал ее пальцем.

– Круто, – сказал Блох, и его новый голос звучал скучно и монотонно, как звук дешевого колокольчика.

Зато его руки и туловище вернулись в прежние размеры, а вместо повязки из стекловолокна он снова был одет в джинсы и корнеллскую толстовку. «Фигня какая-то, – подумал Блох. – Но веселая фигня». Затем без какой-либо причины он лизнул языком зеленую бусинку, и она была сладкой, так что он не смог остановиться, пока не запихал в рот все бусинки вместе с грубой толстой ниткой.

Каждый из этих «леденцов» был аспектом, а нитка – сразу десятью аспектами, соединенными вместе, и Блох проглотил их, гадая, какие еще чудеса с ним произойдут.

Но, похоже, ничего не изменилось – ни в нем самом, ни вокруг него.

Верблюд стал чуточку ближе к счастью и завершению вдоха, когда Блох приблизился к нему. Именно приблизился, а не подошел. Он только подумал – и тут же оказался на другом конце бетонной дорожки. Затем он подумал, что хочет двигаться быстрее, и перенесся к западной границе зоопарка. Его школа – большое, обшитое металлом здание – пряталась за фальшивым пожарным депо и красной бытовкой. Блох знал, куда ему нужно идти, но не пошел туда. Он поднялся в свой класс, где мистер Райтли вместе с его матерью сидели рядом на постели, сложенной из старой одежды. В ногах у них стояла переносная лампа. Мама держала учителя за руку и что-то говорила ему. Мистер Райтли всегда казался таким же старым, как она, хотя на самом деле был молодым. Молодой седой мужчина, сидящий рядом с измученной заботами женщиной на десять лет старше него. Блох наклонился к матери и рассказал, как только что встретился с Мэттом. Рассказал, что Мэтт живой и сильный, а еще объяснил, что собрался сделать ее младший сын. Прошло немало времени, прежде чем ее печальное лицо начало меняться; возможно, она узнала того, кто стоит перед ней, или, по крайней мере, испугалась тени, которую он отбрасывал.