Моногамист (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна - Страница 146

— Алекс, к чему такая спешка? Ведь наверняка же из-за бабы! Так ни одна из них не стоит таких измывательств над собой!

— Одна стоит, — сообщаю уверенно.

— Тааак. Ладно. Будет больно.

— Я понял, потерплю.

Конечно, потерплю: ни одна физическая боль не сравнится с той болью души, в какой я проживал большую часть своей жизни, так что я уже привит, и надо этим пользоваться — хоть какой-то толк от моей горемычной прошлой жизни.

— Что набивать будем? Эскиз есть?

— Нет. Ничего нет. Набивай что хочешь, мне важно шрамы закрыть, а что там будет… неважно.

— Тёлочку с большими сиськами хочешь и смеющийся череп? — Кай любит пошутить.

— И того и другого у меня в жизни навалом, давай что-нибудь нейтральное. На твой выбор.

— Орнаменты племени тумба-юмба уже в печёнку въелись… — вяло тянет Кай. — А давай нарисуем тебе цветы и… бабочек, хочешь?

— Бабочки — это для девочек, нет? Ты б мне ещё кошечку предложил! — хмурюсь.

— Тогда птиц. Стаю разлетающихся птиц — это то, что надо, друг! Это будет круто, и как раз самые страшные места и закроем! — глаза Кая блестят, воодушевлённые его уверенностью в своей гениальности. И он действительно талантлив, только слишком болтлив.

— Давай птиц. Птицы так птицы, — соглашаюсь.

В тот день на моих руках зацвели белые цветы сакуры и разлетелись живые птицы, скрывая под собой моё неблагоразумие и малодушность, оставаясь, тем не менее, напоминанием о совершённых ошибках и их цене.

Ровно месяц ушёл у меня на приведение своей жизни и самого себя в порядок, ровно тридцать дней отделяли период мрака от очередной порции счастья, уготованного мне судьбой.

Я приехал за своей семьёй, когда Леры ещё не было дома. Это был красивый июльский вечер, днём прошёл дождь, но тротуары уже высохли. Мягкий и совсем не палящий в это вечернее время солнечный свет щедро заливал широкую улицу Ботелла — городка, в котором всего один месяц прожила моя сбежавшая невеста.

Да, сегодня у нас очередная свадьба, на которую, как обычно никого не позовём, воссоединение заблудших душ.

В её синих глазах не было удивления, когда она заглянула в мои, чтобы узнать, зачем явился, и я понял: она ждала! Она всё это время ждала меня, своего мужчину.

— Прости меня, я виноват. Я оступился, но ты не дала мне упасть. Твоя рука, как всегда была рядом, как всегда дала мне ухватиться за себя и жить дальше. Позволь мне вернуть тебя, позволь мне жить с тобой!

Но Лере оказалось мало этих слов, ей, очевидно, нужно было выговориться, вывалить на мою голову все мои грехи, но у меня в тот действительно счастливый момент не было желания выслушивать её причитания. Мне хотелось петь, и я пел нашу песню, ту самую, которая когда-то соединила нас, которая однажды стала моим проводником в лабиринте жизни и смерти, которую не так давно мы подарили Марку в день его счастливого бракосочетания.

И она простила, как всегда… Простила давно, давным-давно, а в тот солнечный день только покорно приняла меня — свою судьбу, теперь уже навсегда. Мы оба знали, что ошибок в нашей жизни больше уже не будет, по крайней мере, таких страшных.

Глава 74. Rebuilding

Lights & Motion — Aural

Следующие два года моей жизни сложно назвать полноценным счастьем — слишком много всего осталось позади, но определённо, это всё-таки было счастье. Не такое, какое мы знали раньше: сумбурное, страстное, несдержанное, теперь оно было другое — спокойное, размеренное, мудрое. Меня не рвало на части от вечно неудовлетворённого сексуального голода, но в моём сердце теперь жила настоящая любовь, не та, которая бывает в юности, а та, которая возможна лишь в зрелости — осознанная, испытанная, измученная, но верная. Хотя, что в юности, что в зрелости, я всегда чётко знал, чего хочу — простой жизни с одной единственной любимой женщиной, моей женой, Валерией.

Лера простила. Нашла в себе силы, отыскала для нас обоих единственно возможный путь и повела по нему обоих.

Я слаб. Духовно слаб. Изломан внутри. Но знает об этом лишь один человек — моя Лера, больше никто. Но даже ей известно не всё. А если бы знала, хотела бы она меня, как прежде? Теперь уверен, что да.

Мы живём тихой спокойной жизнью, ничего не планируя, не загадывая. В первые месяцы даже думать боимся о планах, просто живём, просто спим вместе, просто занимаемся любовью, и оба стараемся ни о чём не размышлять. Это помогает: дни проходят, боль забывается и физическая, и духовная, всё случившееся отдаляется, растушёвывается на подложке жизни, называемой «прошлым».

Мы рядом, мы вместе — это главное. Каждый новый день приносит облегчение и радость, уверенность в благополучном совместном «завтра», но главное, самое важное — у нас теперь есть доверие!

Я доверяю женщине, делю с ней всё, что можно разделить, и планирую, всерьёз обдумываю разговор, в котором сознаюсь во многом, открою ей то, о чём сам боюсь даже думать и вспоминать.

Но что действительно важно — теперь у нас есть ЕЁ доверие! И самое нелепое, это то, что его породило: мои руки, вернее только предплечья, исполосованные шрамами от бесчисленных разрезов — напоминание нам обоим о его цене. Мне нужно было всерьёз убить себя, чтобы Лера, наконец, поняла, что она значит для меня, какое место отведено ей в моей жизни, и какой смысл я вкладываю в свои слова, называя её «своей женщиной».

Теперь она знает, кажется, всё поняла и… и стала другой, совершенно другой, такой, какой я никогда ещё её не видел. Я всегда любил её и всегда безмерно, но то, как она изменилась теперь, поменяло и мои чувства — они вышли на новый уровень, достигнув той самой грани, за которой начинается «духовная близость». Секс остаётся для нас потрясающе волшебным способом соединяться физически, семейная жизнь, так же, как и прежде совершенно лишена ссор и конфликтов, мы живём в унисон, тонко чувствуя не только приближение оргазма друг друга, но и малейшие перемены в настроении, состоянии духа, сердечных устремлениях, потребности в бытовом и социальном комфорте — каждый из нас стремится сделать жизнь другого лучше, счастливее, безопаснее, удобнее. Но то, что есть у нас теперь, не сравнить ни с чем — мирное, спокойное, неспешное прорастание друг в друга, в мысли, идеи, устремления.

В наших способах и средствах коммуникации появилась простота, и эта самая простота сделала нас настоящими, искренними, чувствующими ещё более тонко и ещё более глубоко. Стало открываться многое из того, что было скрыто ранее…

В июне замечаю, что Лера стонет, жалуется на свои почки — начинаю беспокоиться, нервничать, настаивать на госпитализации, на что получаю неожиданное:

— С какой стати в больницу?

— Тебе явно резко стало хуже!

— У меня всегда летом обострение! Каждый год, сколько себя помню, и сейчас оно ничем, абсолютно ничем не отличается от прошлогоднего и от того, которое было, скажем, лет 10 назад!

— Но ты никогда раньше не жаловалась… не пила лекарств, как сейчас!

— Пила, просто ты не видел…

И я вдруг осознаю весь ужас иллюзорности моего трёхлетнего счастья.

— Почему? Почему ты скрывала это?

— Как почему? Элементарно, Ватсон! Чтобы не терять конкурентоспособность на рынке!

Господи… конкурентоспособность!? Ты серьёзно, Лер? Вот так всё было у нас? Ты каждую секунду пеклась о том, как выглядишь на фоне других? Каких других?

Вслух спрашиваю только:

— А что изменилось теперь?

— Рынка больше нет.

— Куда ж он делся?

— Никуда, остался только один игрок — монополия, конкуренция уничтожена, и в ход пошла монополистическая дискриминация, — улыбается, искренне уверенная в том, как здорово получается у неё шутить.

— А что стало с другими игроками?

— Их не было и раньше, как оказалось, просто монополист прозрел и вдруг понял, что он один на рынке…

Мне хочется рыдать… Клянусь, захотелось умыться слезами от этого заявления и воскликнуть: «Аллиллуя!»