Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович - Страница 32

Лебедев долго вглядывался в просторы бурой степи. Он стал молчаливым. Правда, он и раньше не был многословен во всех случаях, кроме одного, когда речь шла о строителях. «Сооружая новые дворцы, мы создаем нового человека, с новой моралью, исключающей неравенство между народами, большими и малыми, осуждающей войну, как средство грабежа и насилия одного народа над другим, — говорил он. — Чтобы на это можете возразить?» — спрашивал он своего собеседника. Сейчас ему было горько. Сосала сердце тупая ноющая боль. Горечь неистребимо въелась ему в душу. Одна у него теперь жизненная линия к утверждению на земле человеческой справедливости — биться за правду до последнего удара сердца.

От разрывов бомб, снарядов и мин сгустились дымовые тучи: они нависли над израненной и перекопанной на сотни верст степью, загрязнили солнце и небо.

Враг, не переводя дыхания, стремился отнять свет и солнце, радость и счастье у сотен миллионов народов, и война, неустанно гремя, двигала к фронту свежие полки. Войска шли ночами, глухими дорогами, с ходу вступали в сражение. Фашистское главное командование непрерывно гнало к Сталинграду дивизию за дивизией из Франции, Норвегии, Голландии и, как хворост в костер, бросало в битву свои полки. На исходе был август, а город не раскрывал своих ворот, не подносил врагу ключей. И гитлеровское командование, теряя голову, сыпало, точно зерно, своих солдат под сталинградский жернов.

Две громады столкнулись на историческом перекрестке. И нет для них другого выхода, как только смертная схватка. Над советской громадой светило мирное солнце, шумели леса, люди жили счастливым трудом. А на коричневой земле, закованной в цепи и тюремные решетки, день и ночь стояла черная туча слез и печали, топор и финка сверкали в свете смрадных костров. Коричневая чума, оплывшая вонючим жиром, слепая и бескостная от рождения, подняла кровавый меч на сияющую громаду, поднявшуюся над миром вторым солнцем.

Так думал Григорий, всматриваясь в задымленную степь, прислушиваясь к грохоту войны. С соседнего участка к Лебедеву приползли два матроса.

— Не подведете нас, товарищи? — спросили они.

— Бой покажет, а наш генерал рассудит, — коротко ответил Лебедев.

— Есть, — согласились моряки. — А ну, Микола, отваливай. Я флагманским, а ты — в кильватере.

Когда моряки скрылись из виду, сержант Кочетов спросил Лебедева:

— Зачем приходили?

— Хотят знать, на что мы пригодны.

— Э-ге. А давно они тут? — покручивая черные усы, проговорил сержант.

— Я им сказал, что гитлеровцы нас уже знают.

Сержант одобрительно крякнул и весело качнул головой.

— Конечно, моряки — это моряки, — отдавая должное морякам, говорил сержант. — Ничего не скажешь, но и мы тоже русские.

Кочетов без суеты осмотрел пулемет. За пулеметом он присматривал с редкостным усердием. Будучи молодым солдатом, он в сражении у озера Хасан до полуроты скосил японских солдат, и тогда-то он уверился в том, что лучшего оружия, чем пулемет, в свете не сыщется.

— Ну, «макся», готовься. Скоро мы с тобой заиграем, — говорил сержант без шуток. — Сколько ему, товарищи, сегодня назначим упокоить гитлеровцев? Полсотенки хватит? Как твое мнение, Максим Петрович? Молчит. Значит, согласен. А воды, товарищи, наготовили? До воды нынче «макся» будет жадный, как пьяница до рассолу. Дядя Миша, ленты все набил?

— Сполна сготовил, Степа. С запасцем, — ответил немолодой добродушный солдат Кладов, с выцветшими бровями, с несмываемым загаром на бесхитростном лице.

Отношения между Кочетовым и Кладовым сложились больше чем дружеские. Кладов, будучи много старше сержанта, баловал Кочетова разными услугами, а в часы жаркого боя исполнял приказания сержанта с примечательным усердием. Дяде Мише (так он представился товарищам, и так стали его звать) Кочетов нравился смелостью, хладнокровием, редкой выдержкой в жаркие часы боя. Дядя Миша, не раз восхищаясь Кочетовым, говорил:

— Степа, в тебе живет два человека. Ты этого не замечаешь? Один — горячий, как огонь, а другой — добрый, как хорошая теща. Согласен?

— Согласен.

Дядя Миша внезапно притих, к чему-то прислушался.

— Наш ротный идет, а у нас не прибрано.

Общеизвестно, что солдаты хорошим командиром гордятся, привязываются к нему, как дети к родному отцу. В командире бойцам нравится строгая справедливость, волевой характер, забота о них. Кочетов ревностно оберегал свою особую близость к Лебедеву. Добрые чувства к нему возникли с первой встречи на строительстве оборонительного рубежа. Заслышав в траншее шаги Лебедева, сержант пошел ему навстречу. Кочетов доложил, что пулеметный расчет к бою готов.

— Здравствуйте, товарищи. Как себя чувствуете?

— Хорошо, товарищ лейтенант.

Дядя Миша оторвал от газеты, помятой и загрязненной, клочок бумаги и нарочно, чтобы видел Лебедев, начал свертывать длинную цигарку из сухих листьев разнотравья. Лебедев это заметил и тотчас спросил:

— У вас нет курева? — Он вынул из кармана пачку махорки и поделил ее с бойцами.

— Вот это да-а, — обрадовался дядя Миша. — Эх, махорочка, ладан душистый. — Он развернул папиросу, вытряхнул из нее сенную труху и в ту же газету насыпал щепотку табачку.

Кочетов, внимательно следя за дядей Мишей, строго заметил:

— Поэкономней завертывай.

— Я общую, Степа.

Лебедев осмотрел пулемет, проверил сектор обстрела.

— Позиция удачная, — одобрил он. — А запасную имеете?

— Так точно.

От пулеметчиков Лебедев прошел к стрелкам.

— Живы, товарищи? — крикнул он им. — Драка будет серьезная. Правее нас моряки. Приходили узнать, что мы за люди.

— Вон как! Учтем, товарищ лейтенант.

— На вас я надеюсь.

— Не подведем. Вот разве новички…

Недалеко от новичков, куда пробирался Лебедев, упал и разорвался снаряд, вскинувший фонтан глинистых комьев. Григорий отряхнулся и продолжал свой путь. «В новичков я верю», — думал он, приближаясь к своему пополнению из рабочих сталинградских заводов.

— Здорово, сроднички, — приветствовал Лебедев земляков. — Воюем?

Лебедев, знакомясь с бойцами, спрашивал, умеют ли они бросать гранаты. И тут же рассказывал, как некоторые новички, завидя издалека противника, бросали гранаты, а когда встречались с врагом лицом к лицу, оставались с одним штыком и лопатой.

— В бою будьте как можно хладнокровней. Не забывайте: противник вас тоже боится. Скажите, товарищ, — обратился Лебедев к бойцу средних лет, — куда надо бросать противотанковую, чтобы подорвать вражеский танк?

Солдат ответил правильно. Лебедев похвалил бойца.

— Штыком владеешь? — спросил он другого. На тебя нападают два гитлеровца — какого колоть первым?.. Нет, не того. Мгновенным прыжком занимай такую позицию, при которой ты остаешься один на один. Ты колешь ближнего. Другой будет вне боя. В штыковом бою решают дело быстрота и меткость удара… Ко мне есть вопросы?

— Разрешите, товарищ лейтенант, — обратился младший сержант. — Что слышно о втором фронте?

Лебедев нахмурился.

— Разговоров о нем больше чем надо, — ответил он. — Мы хотим второго фронта, но мы с вами солдаты, и нам прежде всего положено полагаться на самих себя. Русская армия всегда находила достаточно собственных сил для разгрома захватчиков. А что касается наших союзников, то время покажет, насколько они честны. Вы понимаете меня?

— Так точно, товарищ лейтенант.

Вдали задымилась степь.

— Товарищ лейтенант, — заволновался наблюдатель. — Танки.

Танки, утюжа степь, чадили смрадом, куделили редкие кустарники, чахлые и низкорослые, с мелкой листвой, пожелтевшей раньше времени. Серо-пепельное облако пыли, гонимое ветром, клубясь и густея, двигалось вместе с танками. По земле катился глухой низкий гул.

Необстрелянный солдат, пугливо озираясь вокруг, сказал:

— На нас идут. Сюда поворачивают. Прямо на нас.

— А на кого же больше? Конечно, на нас, — невозмутимо проговорил Кочетов. — Боишься? Живой останешься, привыкнешь.