Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович - Страница 68

Солодков, увидев Лебедева, весь засиял. Его добродушное лицо с полусмытыми рябинами враз расплылось в широкой улыбке.

— Григорий Иванович, — кинулся он к Лебедеву. — Гриша! А я ведь не придавал значения появлению нового комбата со знакомой мне фамилией. Мало ли у нас Лебедевых, Гусевых, Уткиных? Откуда ты к нам?

— По протекции Чуянова, Александр Григорьевич. Это он пристроил меня сюда.

— Что же это мы встретились не по русскому обычаю? — Солодков, точно медведь, облапил Лебедева, потискал своими жилистыми ручищами.

— Не усох. Нет, не усох, — весело посмеиваясь, говорил Солодков.

Лебедев с Солодковым вышли по траншее на берег Волги, присели на вольном воздухе и долго беседовали о делах, далеких от войны. Григорий удивлялся тому, как мало изменился сталевар. Александр Григорьевич, как и в мирное время, на все смотрел с природным оптимизмом. «Такому легко жить в любом вихре жизни, — думал Лебедев. — Такого не собьет с пути никакая буря. У таких вера во все доброе так же естественна и необходима, как естественно и необходимо дыхание».

Когда Солодков с жадностью и неистребимым интересом расспросил Лебедева о том, что он видел в тылу, с кем встречался, чего наслушался, тогда и он распахнул свою душу перед Григорием, раскрыл все свои тайные помыслы.

— Тоскую, Григорий Иванович. Тоскую по гражданке. И зачем я только остался здесь? — махнул рукой, сердито кашлянул и снова заговорил с жаром: — Не могу забыть мартена. Всегда печь стоит перед глазами. Гоню, ругаю, злюсь, и никакого с ней сладу — стоит и лыбится. Честное слово не вру. В драке, в бою забываюсь, а как только остынешь от схватки, так печь опять рядом с тобой, — повернул голову в сторону заводов и долго молчал, будто прислушивался и ждал, не загудит ли родной завод. — Ночью еще терпимо, а как чуть проглянет день, так и кручу башкой, ищу в небе заводские дымы, угадываю трубу своего мартена. У моей-то печки труба выведена первоклассными мастерами. Я ее за сто верст угадаю. Эх, Григорий Иванович, не знал я настоящей сладости в труде. — Помолчал. — Хватит об этом. Одно только расстройство.

— Верно, — согласился Лебедев. — Все мы теперь поумнели.

Задолго до рассвета к месту работы доставили тачки, лопаты, ломы. Пришли от Елина и люди. Бойцов накормили, дали немного отдохнуть и объяснили задачу. Солодкову в помощники дали Уральца. Лебедев, беседуя с бойцами, сказал им, что за их работой будет наблюдать командир дивизии, о их деле узнает сам командующий армией. Бойцы повели подземный ход из блиндажа командира первой роты. Комбат часто звонил ротному, вызывал Солодкова.

— На сколько метров ушли? — спрашивал он. — Грунт какой? Люди как себя чувствуют?

Солодков коротко докладывал:

— У нас все ладно. Люди — на подбор. Из каждого можно вышколить первоклассного сталевара.

— Никого еще не завербовал на свой завод?

— Двое уже дали согласие.

— Я так и знал. Ты действительно агитатор-самородок. Тебя следует направить в военно-политическую академию на учебу.

— Я, Григорий Иванович, без политики — ни шагу. С пионерских пеленок, можно сказать, не расстаюсь с политикой.

— К полночи до каменного домика дойдете?

— Мы уже обсудили и решили ночью дом заселить.

…День был обычным, похожим на вчерашний. Солдаты дрались за подвал, за изуродованные лестничные клетки. Артиллерия долбила и прошивала стены сгоревших зданий. Стены с грохотом рушились и заваливали подвальные перекрытия. Солдаты лезли на завалы, на груды камней и щебня, выкладывали себе окопчики, возводили новые редуты. Ночь уходила на вылазки и диверсии в тылу врага. Ночью опутывали землю проволочными заграждениями, маскировали огневые точки, засевали каждый метр минами. Ночью хоронили убитых, переправляли за Волгу раненых. Ночью солдаты становились каменщиками, землекопами, строителями. По ночам, от зари до зари, трещали над развалинами «кукурузники», прозванные немцами «рус-фанер».

В 23.00 Солодков доложил Лебедеву, что команда вошла в дом и приглашает его на новоселье. Лебедев ждал этого часа.

— Иван Петрович, — радовался комбат, — наши вошли в дом!

На правом фланге батальона, там, где, казалось, все шито-крыто, с треском разорвались мины.

Лебедев всполошился.

— Что это значит? — вскрикнул он удивленно. — Обнаружили?

Раздались минные взрывы. Он выскочил из блиндажа, прислушался. Противник обстреливал ничейный дом, теперь занятый бойцами Солодкова. Комбат вернулся в блиндаж, позвонил в подземку. К телефону подошел Уралец.

— Огня не открывать, — приказал ему комбат. — Людей спрятать в траншею. — Потом Лебедев позвал к телефону Грибова. — Поднялся? Бери пулемет, автоматчиков и осваивай дом. В драку не ввязывайся. Сиди молчком. Путай карты противнику. На рассвете все разъяснится. Возможно, противник из предосторожности затеял эту канитель. Утро все покажет.

Враг действительно скоро прекратил обстрел занятого дома, и Лебедева это несколько успокоило, он мало-помалу утверждался в той мысли, что его секрет не раскрыт и он может продолжить подкоп. Комбат, чтобы убедиться в этом, отправился в нейтральный дом. Туда уже заявился Грибов со своими людьми. Лебедев приказал Солодкову работу продолжать. Вернувшись в блиндаж, он застал у себя Елина. Лебедев был не рад этой встрече. Его доклад полковник не стал слушать.

— Ну что — провалились? — прервал он Лебедева.

— Никак нет, товарищ полковник.

— А как понять вражескую тревогу?

— Допускаю, товарищ полковник, что противник что-то почуял, что-то приметил, но и в этом случае начатого ни в каком разе не бросим. Напротив, под шумок будет легче завершить подкоп.

Полковник подумал.

— Пожалуй, так, — согласился он. — А я пришел к вам недобрым, хотел поссориться. О начатом доложил генералу. Он приказал дивизионному инженеру помочь вам. Саперы вам нужны?

— Без саперов никак не обойтись. Подготовить минную галерею, забить ее взрывчаткой я не берусь. Моя задача проложить дорогу саперам.

— И не только дорогу, — прервал полковник, — но и штурм дома за тобой. И к нему готовься уже теперь. Вы не подсчитали, сколько потребуется саперного огонька?

— Взрывчатки? Две-три тонны.

— Не много? — удивился полковник. — Тогда и с этим надо спешить. Адъютант, ординарца комбату подыскали?

— Никак нет, товарищ гвардии полковник.

— Почему?

— Приказания не было.

— Ну вот я вам приказываю. У вас есть что-нибудь закусить?

Флоринский назвал мясные щи, но, вспомнив, что щи были третьего дня, заменил это блюдо консервами и чаем с заваркой.

— Эка удивили — чай с заваркой! Ну вот что, товарищи офицеры, я вас с хитростью пытал о щах и каше. Живете вы беднее пустынников. Питаетесь диким медом и акридами. Есть я не хочу и прошу помнить о чае с заваркой. — Полковник встал и, посмотрев на часы, сказал Лебедеву: — Через час тридцать минут я буду у генерала. Что ему доложить?

— Через сутки подземку передадим саперам.

Гитлеровцы проснулись до рассвета. Они вновь открыли пальбу по ничейному домику. Лебедев понял, что противник задумал если не занять, то выбить из домика его бойцов. Мины рвались сосредоточенно. В предрассветных сумерках противник небольшими силами пошел в атаку. Его не подпустили к домику, скосили из пулеметов. Спустя полчаса, собравшись с силами, противник повторил атаку. И на этот раз лишь немногим удалось заскочить в дом, но там они и распрощались с белым светом. Третья атака началась с рассветом. В этой схватке Уралец пришиб саперной лопаткой двух гитлеровцев. Попытки отбить дом повторились и на следующий день. Лебедев, предвидя это, за ночь перекинул в дом противотанковые ружья, несколько пулеметов, приказав Солодкову не ввязываться в бой, но работы продолжать. И подземка шаг за шагом уходила в сторону противника. Солдаты-шахтеры не раз слышали над собой тяжелую солдатскую беготню, глухие взрывы мин, и тогда Солодков, поднимая своих друзей, в шутку говорил: