Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 126

Как бы ни хотелось мне не нарушать сон моей «поющей лисички», я всё же не мог допустить, чтобы она простудилась на каменном полу, поэтому я осторожно коснулся её плеча и тихо шепнул:

 — Проснись, любимая. Всё хорошо. Вставай, на полу холодно, простудишься.

 — Алессандро… сокровище моё, — с грустной улыбкой Доменика провела рукой по моей щеке, приподнимаясь с пола. — Ты в порядке?

 — Да, — отвечал я, хотя, судя по усталости в голосе и интонации, этого сказать было нельзя.

 — Всё ещё хочешь сбежать? — осторожно спросила Доменика, поднимаясь с пола.

 — Какое там, — с грустью вздохнул я, подходя к кровати. — От своей судьбы не убежишь. Я надеюсь, ты понимаешь, о чём я говорю.

 — Понимаю, — опустив глаза, отвечала синьорина Кассини, забираясь под одеяло и ёжась от холода: видать, всё-таки замёрзла на полу, в сыром помещении.

Ничего не говоря, я просто разделся и лёг рядом с ней, стараясь согреть, передать ей частицу своего тепла, обнимая за талию. Я прижимал её к себе и не хотел отпускать, и лишь в этих прикосновениях я находил утешение и успокоение той боли, которая раздирала моё сознание. Ты — моя, и всегда ею будешь, с кем бы ни пришлось тебе разделить ложе, знай, не ты мне, но я принадлежу тебе. Всецело твой.

 — Ты такой тёплый, Алессандро, — шептала Доменика, глядя в окно. — А Луна — нет. Луна холодная, хоть и светит. Посмотри, какое у неё несчастное лицо…

 — Это не лицо, это лунные моря и океаны. Океан Бурь, море Ясности, море Дождей… Да их много, и я все не помню, — также тихо шептал я ей на ухо. — Но эти моря необычные, в них нет воды. Однако, они имеют право называться морями.

 — Вот и я о том же тебе говорила. Можно светить и не согревать, а можно быть морем, и не омывать водой берег… Желание без любви ничто, Алессандро. А любовь и без желания самодостаточна.

 — Но я… испытываю его, Доменика, — прошептал я. — Послушай, как колотится моё сердце. Разве не оно источник желания? Или ты… не веришь мне?

 — Я верю тебе, моя радость. И таю под твоими прикосновениями.

 — Доменика, — осторожно шепнул я. — Можно я поцелую твою грудь?

 — Нет, прошу. Не сейчас, — прерывисто отвечала синьорина Кассини. — Надо подождать.

 — Боюсь, что ждать придётся слишком долго, — вздохнул я. — Возможно, все двести восемьдесят семь лет…

Когда я проснулся, Доменика уже одевалась и приводила себя в порядок за ширмой, и я решил не мешать ей. Одевшись и выйдя из комнаты, я увидел Стефано, который, как безумный Паутиныч, нёсся по коридору и махал руками.

 — Ах, Алессандро! Ты не представляешь, как я испугался! Только вышел я утром из своей комнаты, дабы вынести ночную вазу, вдруг слышу крики на вашем языке! Это был князь Микеле, а с ним ещё доктор приехал! Они направлялись в комнату дона Пьетро! Я поставил вазу на пол и побежал за ними, но меня не впустили и захлопнули перед носом дверь! До меня дошло, что князь плохо себя чувствует! Я разбудил Паолину и всё ей сказал, она сейчас в комнате вашего отца, вместе с Микеле и доктором!

Я в очередной раз удивился, с какой скоростью работает мозг этого научного деятеля, раз он за одну секунду успевает выдать целое предложение! Тем не менее, не желая терять время, мы вдвоём отправились в княжеские покои.

 — Стефано, успокойся. Мы уже приняли все необходимые меры. Дальнейшее лечение пусть прописывает врач, — спокойно ответил я.

 — Но что произошло? Я ночью слышал вопли и рыдания из кабинета, и, да не изменит мне музыкальный слух, голос был твой. Судя по всему, вы всё-таки подрались из-за Доменико?

 — Какой ты любопытный. Нет, мы просто играли в шахматы, и князь поставил мне мат. Ну, я обиделся и устроил истерику, — как мог, объяснил я.

 — А, ясно, — понимающе кивнул сопранист. — Дело обычное. Я тоже не люблю проигрывать.

«Кто же любит?», — с горькой усмешкой подумал я. Но потом мне в голову пришла одна мысль: я решил всё-таки выяснить у товарища по несчастью один уже наболевший вопрос.

 — Слушай, Стефано. Давно хотел спросить, но как-то всё не решался. У тебя… да вообще, у «виртуозов», может происходить реакция на возбуждающий фактор? И если да, то при каких условиях?

 — Понял, что ты имеешь в виду. Что ж, буду с тобой откровенен. Реакция возможна, но вот условия тебе не понравятся.

 — Я согласен на любые, только чтобы спасти свою репутацию и не ударить в грязь лицом перед… Доменико.

 — Любые? — усмехнулся сопранист. — Ладно, я тебе скажу, что ты должен сделать.

Он сказал. На ухо, шёпотом. После чего мне как-то расхотелось даже заикаться на эту тему.

 — Ну нет. Обойдутся, — наконец изрёк я. — Ещё не хватало.

 — Напрасно возмущаешься. Поверь, подобная процедура не сделает тебя «дамой в постели». Наоборот, тебе откроются новые горизонты.

 — Всё равно не буду. И точка, — наотрез отказался я. — Был девственником и умру девственником. А остальные пусть думают, что я импотент.

 — Каждый выбирает для себя своё оптимальное решение, — заключил Стефано.

Когда мы вошли в покои Петра Ивановича, то узрели трогательную картину: Паолина, в светло-зелёном утреннем пеньюаре сидела на краю княжеской кровати и заботливо, правда, на итальянском, пыталась уговорить отца, чтобы тот съел ложку овсянки: «Вот, а теперь ложечку за Микеле, ложечку за Алессандро, ложечку за мою маму, ложечку за донну Софию…»

«Ну прямо сцена из «Собаки Баскервилей»!», — вдруг подумал я, созерцая семейную идиллию.

Князь за ночь окончательно пришёл в себя, хотя и выглядел неважно: позже Кузьма сказал, что врач всё-таки сделал ему кровопускание, но в данном случае оно было на пользу.

Чуть позже к нашей компании присоединилась Доменика, опять с пузырьком горького лекарства, вызвавшего у князя горькую усмешку. Бледный, осунувшийся, в «дурацком ночном балахоне», он страшно напомнил мне призрака отца Гамлета. Впрочем, я даже предпринял попытку примерить на себя роль последнего, схватив с тумбочки огромную морскую раковину и картинно воскликнув: «Бедный Йорик!». Все дружно засмеялись, кроме Кузьмы: он сидел в кресле и сосредоточенно толок в ступке какое-то снадобье по народному рецепту.

Вскоре пожилой маэстро откланялся, выдав мне, как старшему отпрыску, список лекарств и расписание их приёма, Мишка вновь вызвался отвезти его на карете в город. Бедный Михаил Петрович: приехал, называется, студент на выходные!

Найдя в себе силы и собравшись с мыслями, я попросил «брата» выйти со мной в коридор на пару минут.

 — Что сказал врач? Надеюсь, всё не так серьёзно?

 — Ну как, серьёзно, — вздохнул Мишка. — Сказал, избегать сильных потрясений. А ты тут… Приехал и балаган устроил.

 — Знаю, виноват, сорвался. Но дело было неприятное. Скажи, до этого подобные приступы были?

 — Были, — угрюмо ответил мнимый брат. — Первый раз, когда Ваньку хоронили, второй, как Настасья родилась.

«Значит, не симулировал, — с грустью заключил я. — Значит, и вправду всё серьёзно, и нам нельзя его тревожить сейчас. Главное, впоследствии как можно более аккуратно убедить, что нам необходимо вернуться в наше время».

 — Кто такой Ванька? — осторожно спросил я.

 — Брат наш, — отвечал Мишка. — В пять лет от скарлатины скончался, Царствие ему Небесное. Ну, а с Настей тоже что-то не так было, отец сказал, после неё уже детей не будет. Ну, разве что Гришка. Но он не то, он от дворовой девки, — с долей презрения добавил юный князь.

«Ну, Пётр Иваныч, ну, погоди! , — мысленно процитировал я беднягу волка из известного мультика. — Всё-таки, что за нравы у этой аристократии!»

 — Слушай, ты уже устал взад-вперёд кататься, да и на учёбу завтра. Оставайся с отцом, а доктора я сам отвезу во Флоренцию, — вдруг предложил я.

 — Неплохо бы, — заметил Мишка. — И учителя своего забирай, а то я за себя не ручаюсь, — добавил чуть погодя.

 — Эх, дурак вы, Михаил Петрович, — вздохнул я. — Ведь это благодаря Доменико и его настойке его светлость пришли в себя. Да и тебе он ничего плохого не сделал.