Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 67

 — Нет, просто с улицы дерьмом несёт, — как ни в чём не бывало ответила моя дама из галантного века, в очередной раз убив меня наповал своей непринуждённой прямолинейностью.

 — Понимаю, — ответил я. — Не самая приятная здесь атмосфера, надо сказать.

Бедная девочка, попав в прошлое в довольно сознательном возрасте, уже не смогла адаптироваться к «ароматам ночного города». Увы, я родился и вырос на Петроградке, где в девяностых постоянно возникали проблемы с трубами, поэтому у меня выработался своего рода иммунитет к неприятным запахам. Можете себе представить, в каком состоянии находилась «пещера неаполитанского хиппи», раз даже я не смог там находиться, не сдерживая всеми силами рвотный рефлекс.

 — Ты прав, Алессандро, — грустно улыбнулась Доменика. — Мне стоило большого труда привыкнуть к условиям нашего теперешнего времени. Но я была ещё той маленькой оторвой. Едва освоившись, я установила здесь свои порядки, — усмехнулась она. — Помню, донна Катарина была крайне недовольна моим пристрастием к водным процедурам, считая это проявлением эпикурейства. Но маэстро Кассини, да упокоит Господь его несчастную душу, всячески защищал мои интересы и собственноручно изготовил тот деревянный ушат.

 — Маэстро был поистине талантливым человеком, чем бы он не занимался, — заметил я.

 — Да, я очень благодарна ему за всё, что он для меня сделал до того, как окончательно возненавидел. Стыдно за себя, маленькую капризную эгоистку, привыкшую с детства к роскоши. У меня было всё: дорогие игрушки, кукольный домик, загородная вилла с бассейном, в котором я просто обожала плескаться солнечными летними днями…

Взглянув на Доменику, я увидел, как выражение лица её становится всё печальнее и печальнее. Как же я тебя понимаю, мой ангел, ведь я сам потерял всё, к чему привык за свою жизнь. Пусть для меня игрушками были старые отцовские солдатики и китайские пластиковые машинки, но я гордился ими; пусть слово «бассейн» ассоциируется у меня лишь с хлоркой и ненавистными уроками физкультуры, на которых одноклассники в открытую смеялись над моим несовершенством, но всё же, это были незабываемые моменты, когда я, наплевав на всех, прыгал с вышки, поднимая брызги до потолка; пусть… количество солнечных дней в моём детстве я мог сосчитать по пальцам, но о них у меня самые тёплые воспоминания. И всё осталось там, в далёком прошлом-будущем.

 — Не будем о грустном, Доменика. Обещаю, что как только я стану великим оперным примо, обязательно построю тебе дворец с бассейном и всем, что ты только пожелаешь.

 — Фантазёр ты, Алессандро, — сквозь грусть, засмеялась она. — Такую роскошь у нас даже аристократия не всегда может позволить.

После трапезы мы сидели на кровати, закутавшись в одеяло, и допивали уже остывшее вино. При лунном свете стаканы, наполненные тёмно-красной прозрачной жидкостью, сверкали рубином.

 — Расскажи, как там в Неаполе, — попросила моя фея музыки.

Но что я мог ей рассказать? Что, кроме ужаса, пережитого позапрошлой ночью? Я решил рассказать ей частичную правду.

 — Собственно, ничего интересного. За столь непродолжительное время я не успел как следует погрузиться в атмосферу города. Правда, я побывал в одном месте, которое до сих пор внушает мне ужас.

 — Старый дом с красными колоннами? — вдруг ни с того, ни с сего предположила Доменика.

 — Ты… откуда знаешь? — опешил я. — Ты там была?

 — Да, Алессандро, — с какой-то едва заметной грустью прошептала Доменика. — И по праву могу сказать: тот, кто там был, никогда не возвращался прежним.

 — В каком смысле? — возмутился я. — Не понимаю.

 — Не возмущайся и послушай меня. Я расскажу тебе.

Преисполненный вниманием, я воззрился на Доменику. Казалось, она что-то знает, что недоступно мне.

 — Много лет назад, когда мы с Алессандро Прести учились в Неаполитанской Консерватории, Алессандро рассказал мне одну историю.

Маэстро Прести, будучи в юном возрасте, тоже учился здесь, в Консерватории. Несмотря на любовь к музыке, пытливый ум его искал чего-то нового и удивительного, но книжные знания не приносили ему удовлетворения, казалось, он знал наизусть всё, о чём долгие годы спорили учёные мужи в университетах.

Однажды юный Альберто вместе со своим другом — кастратом Паолино — как-то ночевали в том доме. Синьор Прести сразу уснул, а товарищ его всю ночь мучился кошмарами, которые впоследствии сбылись: спустя несколько лет бедного певца зарезал собственный отец-пьяница. Но не будем забегать вперёд. Синьор Прести, видимо, смог объяснить увиденное и рассказанное другом, и на другой день отправил туда Паолино, вручив ему список интересовавших его вопросов, приказав записать все ответы. Многие годы Альберто и его друг оставались в том доме, и «виртуоз» записывал всё, что хотел знать Альберто. Но в какой-то момент Паолино перестал слышать правду. Синьор Прести говорил, что произошло это сразу после того, как у певца появился покровитель.

 — Всё это звучит немного… странно, — заметил я.

 — Не перебивай меня и выслушай до конца. В течение многих лет Альберто посещал «страшный» дом, но не один, а вместе с друзьями-«виртуозами». Он говорил, что только они понимают то, что там происходит, но далеко не все из них. По словам Алессандро, отец его утверждал, что «видеть незримое» способны лишь девственные юноши-кастраты. За эти годы маэстро совсем переменился в характере, превратившись в своего рода безумного учёного, который менял ассистентов как перчатки. Как-то раз мы с Алессандро решили остаться там на ночь. Так вот Алессандро ничего не услышал, а я и услышала, и увидела… слишком многое. Слишком многое, что должна знать обычная женщина.

 — Что ты там видела? Что такого ужасного?

 — Ничего, — с показным равнодушием ответила Доменика. Было видно, что она не готова рассказать об увиденном сейчас. — Тебе лучше этого не знать.

 — А вот я видел. Сущий кошмар. В котором был «виртуоз» Прести. И мы с тобой.

 — Пару лет назад в страшном доме из любопытства побывал Спинози. Вернее, его туда притащил Алессандро. После чего начал планомерно сходить с ума. То, что он говорил три дня назад, во время нашего визита, хоть и было принято остальными за бред, но мне казалось пугающе правдоподобным.

 — Что он тебе наплёл? — в раздражении спросил я.

 — Ничего. Он говорил гадости про аристократию, про духовенство и даже про Папу. А потом вдруг ни с того, ни с сего ляпнул: «Поделом тебе, напыщенный принц с балалайкой! Встречай своего последнего потомка!» и громко рассмеялся при этих словах.

 — Жуть! Это же он про меня сказал, — мгновенно догадался я. — Интересно, как он узнал, что я последний представитель династии князей Фосфориных?

 — Ты ещё не понял, Алессандро? В том доме каждый видит то, что его интересует — в настоящем или будущем. Почти каждый.

 — Почти? Я, кажется, догадываюсь, у кого есть доступ к этой неизвестно каким образом работающей системе получения информации — прямиком из своего же сознания! Да, это по-настоящему диалог с самим собой, и, как я понял, способны к нему лишь те, чьё сознание не «замусорено» лишними всплесками. Я имею в виду нас, «виртуозов». Но тогда странно, почему что-то видела и слышала ты?

 — Я была невинной девочкой. Достаточно маленькой для того, чтобы «слышать» и достаточно взрослой для того, чтобы понимать.

 — Значит, Прести был убеждён, что информация доступна лишь девственникам, не достигшим зрелости? Но, а как же Спинози, ведь я слышал от твоей же приёмной матери, что все римские «виртуозы» порочны до безобразия.

 — Только не Спинози. Он не приемлет никаких отношений, считая мужчин козлами, а женщин шлюхами.

 — Да уж, тяжёлый случай, — почесав репу, я отхлебнул вина, чтобы успокоиться. — Неудивительно, что Антонино совсем умом повредился после такого «визита». Ведь все видения были столь красочными и объёмными, как наяву…

 — Бедный Алессандро, — вздохнула Доменика. — Такое пережил. Даже седые волосы появились.