Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 82

С пола меня подняла очень строгая бабушка в синем платке, наверное, одна из тех, что так раздражают посетителей. Но знали бы вы, каким бальзамом на мою душу пролились её слова…

 — Бедный ты мой ребёнок, наверное двоек наполучал. Ничего, двойки — это тоже испытание. И ты его преодолеешь.

 — Спасибо. Хотел бы я так думать, матушка, — с болью в голосе ответил я.

Мне было лет восемнадцать, и я после того случая даже попытался исправиться и наладить отношения с близкими. Но никто не пошёл навстречу. В итоге я впал в отчаяние, а едва зажёгшийся в сердце огонь постепенно погас и вновь загорелся только сейчас, в восемнадцатом веке, во время богослужения в амфитеатре.

Находясь на нижнем ярусе и не имея возможности примкнуть к этому ангельскому хору, я невольно сравнил себя с Адамом, изгнанным из рая за свои грехи. Я это понял только сейчас. Не кардинал Фраголини лишил меня доступа в Капеллу за нежелание менять конфессию, но сам Господь, за мою чёрствость и вредность, проявлявшуюся по любому поводу. Скольких людей я довёл до слёз? Скольким испортил жизнь, обижаясь на весь мир из-за своих проблем?

Кто дразнил сестёр за девчачьи разговоры и рисовал усы с клоунским носом на всех плакатах с их любимыми поп-звёздами? Кто пьяным вламывался к ним в комнату и читал матерные стихи? Кто намазал горчицей и кетчупом коржи в свадебном торте для Оли и Алтти? Кто того же Алтти спаивал, в конце-концов? Ведь у парня непереносимость спирта! И после этого я ещё смею в чём-то обвинять беднягу Ратти? Да ведь я ничем не лучше его. Пожалуй, даже хуже.

Зачем я в открытую хамил пожилым хореографу и костюмеру? Что они такого сделали, что я всю неделю над ними издевался? Вёл себя, как старый заносчивый «виртуоз», которому все должны, потому что он кастрат! Нет, товарищ Фосфорин. Это ты всем обязан и должен. Особенно Доменике, которая по доброте своей подобрала и приютила нищего бродягу, потратив столько сил, нервов и времени на трёхчасовые уроки вокала и, наконец, почти что за руку втащив меня на оперную сцену. Какой ценой она этого добилась — навсегда останется за кадром. Я более не желаю никого осуждать.

Вспомнил свою старую добрую IT-фирму, тимлида, которому тоже хамил, несмотря на его возраст и учёную степень. Вспомнил коллег, которых в открытую игнорировал и презирал, через раз здороваясь и не отвечая на предложения «попить чайку» вместе. В итоге меня перестали звать на чаепития. Но моё воображение тотчас нарисовало мне странную схему. Мне казалось, что коллеги собираются в столовой и обсуждают меня, сплетничают на тему моего голоса и внешности, приписывая мне девчачьи увлечения и нетрадиционную ориентацию, а может быть, даже отпускают неуместные шуточки про больницу и операцию?.. Узнав, что мой сосед по open-space слева от меня является геем, я потребовал у тимлида, чтобы меня пересадили через два стола от него. Я его боялся, не здоровался за руку, а в туалет ходил с перцовым баллончиком на всякий случай. Хотя Лёха сидел молча, работал и никого не трогал.

На деле же до меня наконец дошло, что все эти предположения были на пустом месте, это были домыслы законченного параноика. Нет, Санёк. Так нельзя. Ты проигрался до минус сто-пятисотого уровня и не осознаёшь, что завяз в болоте. И если тот же Адам, первый человек, был повержен в трясину греха благодаря женщине, то в моём случае всё с точностью до наоборот. И я благодарил Бога за то, что наконец нашёлся человек, который усиленно и самоотверженно вытаскивает меня из этого болота. Моя Доменика. Моё воскресение и возрождение.

Все эти мысли не покидали мой ум на протяжении почти всего богослужения, когда я слышал прекрасные, недосягаемые голоса с верхнего яруса. Но внезапно муки раскаяния были словно сняты обезболивающими таблетками. Я услышал голос, по которому так истосковался за все эти дни.

Lauda Jerusalem Dominum, lauda Deum tuum Sion…*

Тёплое, мягкое контральто, словно луч солнца, который прошёл сквозь ледяное пронзительное пение-плач «виртуозов», смягчая сердечную боль и даруя надежду на утешение. Так могла петь только женщина, способная к состраданию и сопереживанию, стремящаяся хоть немного облегчить боль от незаживающей раны. Да, несмотря на то, что «виртуозом» из нас двоих был я, она понимала «виртуозов» гораздо лучше, прожив с ними почти двадцать пять лет и проникнувшись этой болью и отчаянием.

После богослужения я остался у входа в амфитеатр, ожидая, когда бывшие коллеги спустятся с третьего яруса. Как же я соскучился по вам, ребята!

Вскоре моё ожидание стало невыносимым в прямом смысле. К середине дня северный ветер усилился, стремясь унести меня куда-нибудь подальше, в Неаполь, а песок слепил глаза. Поэтому неудивительно, что я так и прошляпил почти всех своих коллег, у которых, видимо, тоже распознаватель изображений временно отключился.

 — Идём скорее отсюда, Алессандро! — услышал я резкий высокий голос, по которому узнал Стефано Альджебри. Как я позже выяснил, сопранист сумел разглядеть меня благодаря тому, что надел отцовское пенсне, и стекло препятствовало попаданию песка в глаза.

 — Зачем ты надел очки? — первое, что спросил я, когда мы вдвоём покинули это песчаное царство.

 — Никколо сказал, что я выгляжу несерьёзно. От этого и все проблемы в отношениях с девушками. Они думают, что я юный дурак и не воспринимают как математика в десятом колене.

 — Глупости сказал Никколо. Надо не очками брать, а взглядом. Ты на них смотришь снизу вверх, будучи на полметра выше. А надо наоборот.

 — Не понял. Что значит «снизу вверх»?

 — Неуверенно. Я знаю, о чём говорю, ибо сам зачастую сдаю позиции.

 — Как можно быть уверенным в успехе, если ты… — Стефано не договорил, но я его понял.

 — Как сказал один мой знакомый инженер: «Если нет инструмента, нужного тебе в работе, значит нужно его создать». Ты, должно быть, не знаешь, что такое «виртуализация». Так я тебе объясню. Это создание представления чего-либо вместо физической реализации. То есть, ты просто додумываешь себе нужные качества, убеждаешь себя, что они реальны, и, исходя из этого, действуешь.

 — Что-то слишком сложно, — после небольшой паузы ответил Стефано. — Мой разум до сих пор не остыл после той задачи о струне. Я, кстати, её решил, но отец сказал, что неправильно.

 — Покажешь результат? — вырвалось у меня, так как я безумно хотел посмотреть на альтернативное решение, полученное независимо от Эйлера и Даламбера.

 — Нет. Нельзя, — покачал головой Стефано. — Задача считается нерешённой, результаты никому не показываются по правилам математического общества.

 — Думаешь, у меня хватит ума украсть твоё решение? — обиделся я.

 — Не думаю. Но правила есть правила, — гнул свою линию сопранист. — Алессандро, могу я задать тебе один вопрос?

 — Да, конечно. По математике? — уточнил я.

 — Нет. Хотя отношения тоже подчиняются математическим законам, недоступным пониманию человека.

 — Так что ты хотел узнать?

 — Из-за чего вы поссорились с Доменико? — вдруг спросил любопытный во всех отношениях сопранист-математик.

Вот так вопрос, подумал я. Оказывается, слухи о нашем якобы разрыве вышли за пределы дома Кассини и проникли в Капеллу.

 — Кто тебе об этом сказал? — настороженно поинтересовался я.

 — Так Доменико сам сказал, — как всегда простодушно ответил Стефано. — Пришёл на прошлой неделе на хор и давай вздыхать о потерянном счастье, сравнивая себя с Орфеем, потерявшим Эвридику.

Да уж, Орфей, усмехнулся я. Интересно, какова её версия, которую мне нужно было узнать, чтобы потом не было несовместимости «двух веток при слиянии».

 — Извини, Стефано, но это личное, — всё-таки ответил я. — И не все поймут.

 — Почему же? Разве я не друг тебе? Разве не делился сокровенным с тобой? — на этот раз обиделся уже Стефано.

 — Прости, не хотел тебя обидеть. Но я не люблю обсуждать конфликты.

 — Но, может быть, я смогу вам помочь? — искренне предложил свою помощь «семейного психолога» Стефано.