Последняя рукопись - Тилье Франк - Страница 7

Она надела пальто, подхватила сумку и, не обернувшись, стремительно вышла из кафе. Пэм поймала ее на тротуаре.

– Мне очень жаль, Лин. Вот уж не думала, что она коснется этой темы.

– Ты ведь к этому причастна, верно?

– Да никогда в жизни! Черт, неужели ты считаешь, что я на такое способна? Ты же знаешь Скордель, она профи. Я все улажу, она ничего такого не скажет, если ты не хочешь. Но если…

Лин остановила такси.

– Вот именно, не хочу! И никаких «но если», Пэм! И речи быть не может. Не для того я десять лет скрывала, кто я на самом деле, чтобы теперь все разрушилось из-за такой мерзкой истории. Больше никогда не будем касаться этой темы. И точка.

– Как скажешь. А что насчет интервью для «Либерасьон» в восемнадцать двадцать?

– Нет.

– Мы не можем так поступать.

– Нет, можем. И случай с этой Скордель тому доказательство. Смотри, чтобы ничего не было предано огласке. Иначе я буду считать, что виновата ты.

Романистка села в машину, назвала водителю адрес и откинулась на спинку сиденья. Какой кошмар! В глубине души она ожидала чего-то подобного. Рано или поздно какая-нибудь лучше других осведомленная журналистка непременно коснулась бы этой темы. Успешная романистка, сочиняющая истории об изнасилованиях, убийствах и похищениях, сама проживает трагедии, которые описывает в своих книгах. Такой сюжет наверняка будет отлично продаваться.

Такси доставило Лин на авеню Президента Вильсона в Шестнадцатом округе, поблизости от Дворца Токио и Музея современного искусства. Едва оказавшись в своих шестидесяти квадратных метрах, она механически включила радио и налила себе бокал белого вина. Она уже знала, что до заката выпьет еще два. Напиться было лучшим способом не бояться смертной пустоты ее вечеров. Она ненавидела приемы, коктейли, встречи, куда люди приходят, чтобы заявить о себе. Блеск и фальшь не привлекали ее. Даже эта квартира и Париж с его огнями казались ей чужими.

Несмотря на усталость, Лин зашла на свою страничку в «Фейсбуке». Нил Мирор, восемьдесят тысяч почитателей, в основном женщины. На фотографии профиля, которую ее издатель приобрел в банке изображений, Нил представлен коротко стриженным брюнетом лет сорока, вроде Клинта Иствуда. Лин была блондинкой с волнистыми волосами до плеч, изящным вздернутым носом и голубыми глазами, меняющими оттенок в зависимости от освещения.

Что касается незаконного присвоения личности, тут журналистка не ошиблась, но Лин было необходимо влезть в шкуру Нила, ощутить его принадлежность к мужскому полу, его уверенность в себе – как свои. Иногда в качестве Лин она испытывала необъяснимое беспокойство перед чистым листом бумаги. Часто с наступлением ночи нечто, похожее на крючковатую лапу, подбиралось изнутри к ее горлу, чтобы заткнуть его, лишить ее возможности дышать. Будто томящийся в ней Нил Мирор пытался выбраться наружу.

Она провела некоторое время в социальных сетях, среди своих виртуальных друзей, потом закуталась в шерстяную шаль и с бокалом вина отправилась на террасу. Саре понравился бы вид на крыши столицы, мерцание огней Эйфелевой башни, серебристые отсветы на поверхности Сены. Сама же Лин ценила этот сумасшедший город только за то, что он не давал ей слишком глубоко задумываться. Париж, словно капли абсента на кусочке сахара, делал ее бесчувственной.

Зазвонил мобильник. Лин вздохнула, прочитав высветившееся имя: Колен Бершерон… Она не ответила сыщику и подумала о муже. Она здесь, он там, прилепившийся к Северному побережью, как мидия к своей скале. Они не общались почти два месяца, если не считать оставленного им позавчера на автоответчике сообщения. Он сказал, что обладает важной информацией. Она несколько раз пыталась перезвонить, но тщетно. Очень в его духе: забросить удочку и забыть о ней. Не погрузился ли Жюлиан в свою паранойю еще глубже? Неужели он все так же, несмотря на неопровержимые факты и доказательства, ищет труп дочери? Лин боялась момента, когда придется официально признать, что они расстались, и попросить развода. После полутора лет, что она живет в Париже, их уже и парой нельзя назвать. Еще одна печаль, с которой придется смириться. И все же в душе у нее по-прежнему теплился огонек. Этот огонек не угасал вот уже двадцать лет.

Сыщик тоже наговорил что-то на автоответчик, и она заставила себя прослушать его.

«Лин, это Колен. Извини, что беспокою так поздно, но на твоего мужа совершено нападение. Он в больнице, в Берке, больше я ничего пока не знаю. Перезвони мне, как только получишь это сообщение».

5

Иной раз, подъезжая зимой на машине к прибрежным городам на севере Франции, сталкиваешься со странным явлением: на вас в мгновение ока, словно нож гильотины, обрушивается туман. И тогда вы испытываете ощущение, будто выброшены в постапокалиптическую вселенную, где в любой момент к стеклу вашего автомобиля могут приникнуть какие-то чудовища, жаждущие уволочь вас в мутную ледяную пучину. Такой же липкий вечер, как нынче, отобрал у нее Сару. Вечер, когда оголодавшая тьма, заткнув кляпом рот ее дочери, увлекла ее девочку куда-то в самые сумрачные закоулки дюн.

От этих мыслей Лин покрылась гусиной кожей и поспешно заперла все двери. Дурацкий поступок, она и сама знала, но подобные страхи, столь же бессознательные, сколь и внезапные, отравляли ей жизнь еще с отрочества. Уродливые хари вертелись вокруг нее, десятки рук тревожили ее в ночных кошмарах, и она резко просыпалась. Это продолжалось до тридцати лет, когда она написала свои первые страницы и появился наконец Нил Мирор. Словно процесс письма сработал как отводной клапан. Она не хотела говорить о своих страхах с журналисткой. Сейчас, в этот самый миг, она видела, как из тумана возник автофургон и встал поперек дороги, а Энди Джинсон прижал свои узловатые ручищи к стеклу ее машины. Даже находясь в тюрьме, тот, кого прозвали Путешественником, словно тень следовал за ней, прячась в каждом дыхании, в каждом трепете ресниц. Он был ее букой, ее наваждением.

Около часу ночи Лин примчалась в больницу, расположенную в чистом поле, в пяти километрах от Берк-сюр-Мер. Колен ждал ее на скамейке в холле приемного покоя. В небрежно накинутой черной куртке и одной из своих вечных клетчатых рубашек. Огненно-рыжая прядь косо спадала на глаза, но не скрывала волевого и участливого взгляда. Он служил полицейским в городке, на который всем было плевать, но к своей работе относился сознательно и одинаково серьезно вел как самые банальные дела, так и те, что поинтереснее; правда, они случались редко и в основном попадали в более высокие судебные инстанции.

Увидев Лин, он вскочил, обуреваемый страстным желанием прижать молодую женщину к себе. Но ограничился тем, что подвел ее к автомату с напитками и сунул в него монетку в один евро. Колен заметил, как сильно она осунулась, как отяжелели ее веки. Ему показалось, что за два месяца она очень похудела.

– Жду вестей от доктора, он скоро выйдет. Угрозы жизни нет, однако… нападение было жестокое.

– Что произошло?

Сыщик протянул ей кофе с сахаром.

– Один прохожий около девятнадцати часов обнаружил Жюлиана без сознания на променаде между заливом и дамбой со стороны маяка. Он лежал на земле. «Скорая» доставила его сюда. Твоего мужа ударили по голове и по шее – видимо, пытались задушить. Пока другой информации у меня нет. На нападение с целью ограбления не похоже: у него в кармане нашли бумажник, ключи от виллы и мобильный телефон. Кстати, нам даже известен его путь, в телефоне стоит приложение «Здоровье». Жюлиан как раз заканчивал начатую часом ранее пятикилометровую прогулку вдоль дамбы и собирался возвращаться домой.

Лин попыталась вникнуть. С каких это пор Жюлиан использует такое приложение? Он ненавидел все эти технологии, управляющие вашей жизнью и позволяющие вам худеть, лучше себя чувствовать, знать количество пройденных за день шагов. Он даже шутил, что в один прекрасный день люди научатся отправлять свои телефоны на пробежку вместо себя.