Черепа (СИ) - Махавкин Анатолий - Страница 84

Не знаю, может я уже так устал, а может и реально, но теперь демоны дрались злее, чем прежде. Они начали выше прыгать, пытались подрыть барьер и даже норовили забраться на стены ущелья, чтобы атаковать нас сверху. Отдыхать ни у кого не получилось; все пацаны, кто ещё выжид, дрались с гадами. Кто — впереди, как я и Псих, а кто — тыкал мечами из-за спин, да сшибал ублюдков, ползущих по скале.

Твою же мать, в этот раз холм их дохлых чудищ рос так быстро, что скоро атакующие твари сумели стать вровень с нами. Ещё немного и стало понятно, что придётся отходить, потому как демоны начали плевать своими челюстями аккурат нам в рожи. Кому-то проломили забрало шлема и вырвали кусок лица. Дерьмо!

— Назад! — скомандовал я и разрубил пополам тварь, хрустящую моим наколенником.

Мы отошли на несколько шагов и остановились. Десяток самых проворных тврей прыгнули прямиком к нам и сшибли одного бойца с ног. Пока тварей рубили на куски, они успели оторвать пацану голову.

Крики, ругань, брызги крови и кишки, болтающиеся из распоротых туш. Ноги скользят в лужах крови. Что-то кричит Псих. Опять быстро растёт куча убитых демонов. Среди блестящих чёрных тел торчит рука в кольчужной перчатке.

Снова пятимся. Бить, бить, не останавливаться. Ни мгновения передышки. Кто-то дико кричит над самым ухом и вертится на месте, пытаясь стряхнуть монстра, рвущего нагрудный доспех. Отсекаю демону башку, но уже слишщком поздно — на земле два трупа. Растёт куча дохлых монстров. Воющий Карась ползёт вперёд, отпихивясь обрубками ног. В руке пацана — длинный нож. Карась режет пузо какого-то ублюдка и тут же пара тварей полосуют бойцу смпину. Готов. Мать твою!

— Отходим! — хриплю я. Нет сил даже открывать рот. Через забрало на рожу течёт липкая вонючая дрянь.

На животе у Психа повисло сразу две дряни. Псих воет и колотит их рукоятью меча. Сшибаю обоих гадов. На пузе у товарища большая кровавая дыра. Оттаскиваю помощника назад и снимаю шлем. Псих дёргает ногами и что-то сипит синими окровавленными губами. В чёрных глазах — смерть.

— Не сдыхай, гад! — я луплю его по щекам. На мгновение в глазах товарища вспыхивает свет. — Не бросай меня одного, ублюдок! Ты мне ещё восемнадцать золотых должен, засранец!

Из распахнутого рта у Психа хлещет кровь. Товарищ изгибается дугой и неподвижно застывает на земле. Я рычу что-то, непонятное самому и поднимаю меч. Бью, бью, бью, чёрт побери! Нас совсем мало, меньше десятка, и мы снова отходим. Кто-то слева плачет, как баба, потерявшая спиногрыза. Нужно выстоять, нужно удержаться!

Нет сил…

Рядом бьются какие-то, в чистой броне. Это же — Вол и Мясо!

— Убью, суки! — я не слышу своего голоса.

В башке — туман. Ни хрена не понимаю: где я, что делаю? Тени рычат и клацают зубами. Нужно бить. Поднимаю тяжеленные руки и стараюсь не выпускать меч.

Нужно…бить.

Я глядел в небо и выл. Небо шло рябью и в сером полотнище мелькали звёзды. Шлема на башке не было, и я не помнил, когда и как его потерял. Нагрудник висел на одном ремне, я просто оторвал броню и отшвырнул прочь. Потом опустил взгляд. Рядом не оставалось никого. Я, один, стоял на большущей куче тел. Демоны, Черепа — все здесь. Левой ноги не ощущал, словно её и не было.

А снизу, по груде трупов лезли демоны. Много демонов. Очень много. Я наклонился к ним, сплюнул кровью и зарычал:

— Я! Убью! Вас! Всех!

И всё. Крест исчез. Осталась только бешеная ярость, которая безумно пылала в холодной тьме. Ярость ревела, выла и вопила, танцуя среди безбрежного ничто. К этому неистовому пламени из мрака ползли тени, жаждущие потушить яростный огонь. Но ярость жгла чёрные тени, не оставляя от них даже пепла. Жгла всё, к чёртовой матери. В ярости не оставалось ничего человеческого — ни усталости, ни страха, а только желание сжечь всё.

Но всему приходит конец. И бешеное пламя мало-помалу начало съёживаться, уменьшаться, до тех пор, пока не обратилось человеком. Безумно уставшим, израненным, почти мёртвым. Меня сбили с ног и прижали к земле. Держали за руки, за ноги, давили на грудь, не позволяя пошевелиться. Я выл и мотал головой, пытаясь напоследок хотя бы укусить.

— Крест! Крест! — меня несколько раз сильно хлестнули по роже. — Крест, прекрати! Это же я — Графин! Я привёл помощь! Крест, я помощь привёл…

Багровая муть отступила и сквозь плывущий морок я увидел знакомое лицо. Точно — Графин. Откуда он здесь? И левый глаза какого-то чёрта закрыт повязкой. Графин сидел на корточках, рядом со мной, а за руки меня держали рослые мордовороты в форме королевской армии. И ещё целая куча таких же стояла вокруг. Издалека доносились затухающие звуки боя.

— Что с глазом? — просипел я. Почему-то это показалось мне чертовски важным.

— Дык это же, Крест, — рот Графина дёргался, а из глаза бежали слёзы. — Когда во дворец пришёл, мне же не поверили, думали, что мы спёрли королеву и выкупу желаем. Пытали, глаз выжгли и токмо тогда поверили. Крест, — он хлюпнул носом, — а пацаны-то где, а? Где остальные все?

— Здесь. — меня отпустили и даже помогли сесть, прислонившись спиной к скале. — Все здесь.

Графин опустился на колени и зарыдал, ткнувшись башкой в землю. У меня не осталось сил даже на это. Ни капли не осталось.

Мимо тащили носилки с королевой. Серое лицо повёрнуто ко мне, а абсолютно седые волосы развевались на ветру. Когда носилки оказались рядом, Хлоя издала какой-то тихий звук и носильщики остановились. Мы смотрели друг на друга.

— Черепа выполнили контракт? — прохрипел я.

— Да. До последней буквы.

Королева закрыла глаза и её потащили дальше. Я сидел и смотрел перед собой. Просто сидел и смотрел.

Эпилог.

Прошло полгода.

Почти месяц я провалялся без сознания. Меня всего исполосовали когтями, изорвали клыками, сломали левую ногу и четыре ребра. Кое-как я ещё запомнил дорогу до посёлка лесорубов, а после — провалился в бесконечную чёрную тьму. Ежели бы не королевский медик, которому Хлоя пригрозила отсечь башку в случае моей смерти, думаю, вряд ли бы выкарабкался. Гад всё порывался отсечь распухшую ногу, но Графин, ни на шаг не отходивший от меня, пригрозил отсечь костоправу бубенцы.

Очухался я уже в Нарменсе и первые дни вообще не мог понять, на каком свете нахожусь. Как сказал Лист, медик всё время поил меня какой-то белой дрянью, от которой я прекращал метаться по койке и пускать пену изо рта. Тело казалось пустым, точно пузырь — штрыкни и лопнет, а в башке вяло ворочались одуревшие от зимней спячки мысли-жабы.

Спустя пару дней, опосля того, как я пришёл в себя, к нам, на огонёк, заглянули Лапса и Чеба. Одни, без охраны. Выгнали моих взашей и некоторое время молча сидели, рассматривая меня во все три глаза. Потом Чеба кивнул и Лапса начал базар. Я уже знал, что кто-то пустил байку, типа Черепа шибко хотели вернуть должок Троим. Заради энтого вломились во дворец к Зараду, устроили там кавардак и порушили всё к чёртовой матери. А опосля пытались поймать саму королеву, чтобы стребовать за неё выкуп. Не фартануло, подоспела подмога и всех пацанов положили.

Такой шёл базар. Надо сказать, что это больше походило на правду, чем сама правда.

— Люблю идиотов, — печально сказал Чеба и промокнул платком слезящийся глаз. — Сам такой был. Но рвение похвальное, да.

— Крест. — строго сказал Лапса, баюкая сухую руку. — Вообще-то мы таких вещей не прощаем, но братва порешала, что ты — заслужил.

— Я так считаю, — скромно сказал Чеба. — И вообще, нужно быть милосердным.

Короче, мне дали год и ещё скостили половину того, что мы взяли. И даже не назначили процент. Честно, я был очень удивлён. Никогда прежде не слышал, чтобы Трое делали такие послабления.

Должок мы вернули гораздо раньше. Просто продали всех коней, которые остались без хозяев. Когда продали коняку Психа, я почувствовал себя последним гадом и нажрался вусмерть.