Призвание (Рассказы и повесть о пограничниках) - Линьков Лев Александрович - Страница 40

Когда отец уходил на фронт, он сказал мне: «Подрастешь, Алеша, может, и тебе придется взять винтовку в руки. Крепко держи ее, народ ее тебе вручит». А я? Выскочил по боевой тревоге на палубу без оружия.

Павел Федорович Дубравин, второй мой отец, говорил, что плох тот человек, который любит только самого себя. А я до чего достукался? Раком-отшельником назвали, трусом, бирюком…

«Главное, чтобы не было стыдно за бесцельно прожитые годы…»

Только что заработало радио. Время для связи с «Вихрем» и отрядом еще не наступило. Слушал «Последние известия». На целинных землях Сибири и Казахстана собран небывалый урожай. Как-то с урожаем у нас на Смоленщине? Дуня писала, что из Ярцева приехали в колхоз новый председатель и агроном и вроде бы дело пошло на поправку.

28 октября, 8 часов. Установил радиосвязь с «Вихрем» и отрядом. «Вихрь» все еще штормует в открытом море. Капитан третьего ранга запросил, не надо ли меня сменить. Ответил, что нужды в этом нет. Сообщил обстановку на острове.

28 октября, 16 часов. Только что вернулся от самого кратера. Подъем занял три часа. Очень жарко, но терпеть можно. На всякий случай, чтобы не ударило вылетающими из кратера камнями, привязал на голову две подушки. Камни в голову не попадали, но от жары подушки помогли. Кратер — огромная круглая впадина. Лава пыхтит, как тесто в квашне. Внутри вулкана все клокочет. Почва беспрерывно колеблется. Взрывы следуют один за другим. В воздух взлетают «капли» лавы, каждая с хороший бочонок, закручиваются винтом и с оглушительным треском лопаются. Падая на склоны, они сплющиваются, как комья глины. Красиво, но страшновато. Трудно дышать: воздух насыщен серой.

Смотрел в кратер и думал: какая чудовищная, могучая силища таится в недрах земли. Вот бы обуздать ее, заставить работать на человека. Сколько энергии пропадает зря, да еще и людям приносит беды и несчастья!

На всякий случай перетащил из жилых домов все, что мог, в клуб, на Мыс Доброй Надежды.

29 октября, 10 часов. Извержение, кажется, действительно идет на убыль. Потоки лавы уменьшились. Тот, что подполз к поселку, остановился и начал остывать. Сверху его образовалась корка серо-бурого цвета. Из трещин вырываются струйки сернистого газа. Бросил на корку порядочный камень, он ее не пробил. Наступил сам. Держит. Но ногам так жарко, что пришлось подпрыгивать. Пробил корку шомполом. Шомпол вмиг накалился.

Полкан повеселел. Шторм не больше пяти баллов. Сходил на скалу «Птичий базар» — ни одной птицы, перелетели на другие острова.

Написал Дуне, что после демобилизации обязательно вернусь в. Загорье, в школу. Буду преподавать и поступлю в заочный пединститут. (Написать-то письмо я написал, а когда оно пойдет на Большую землю?!)

30 октября, 1 час 30 минут. Произошел самый сильный взрыв. Меня сбросило с койки. Выбежал на улицу.

Вулкана не узнать: почти треть его вершины исчезла.

Сразу стало тихо. Подземные толчки прекратились.

Обошел всю базу и поселок. Дома целы. Стекла окон, обращенных к вулкану, вылетели. Многие крыши пробиты камнями. Передал радиограмму в отряд: «Нужны стекло и шифер. Питание рации на исходе. Все в порядке».

Последняя фраза в дневнике Алексея Кирьянова осталась незаконченной: «По-моему, необходимо, чтобы на Мысе Доброй Надежды…»

«Вихрь» ошвартовался у пирса только в девятом часу утра, вымытый, надраенный, словно был на параде.

Неужели он не нашел «Тайсей-Мару»?

Или опоздал и шхуна пошла ко дну?

Вопросы вертелись у меня на языке, но я не рискнул задать их Баулину: уж больно мрачен он был.

Собрав всех офицеров в штабе, Баулин рассказал о случившемся.

Когда сторожевик подошел к «Тайсей-Мару», обнаружилось, что палуба ее пуста. Вроде бы экипаж давным-давно покинул потерявшую управление шхуну. «Вихрь» дал несколько отрывистых сигналов сиреной, и тогда только на палубе появилась пошатывающаяся фигура японца в синем платке. Он едва смог помахать рукой.

Высаженные на борт «Тайсей-Мару» боцман, военный врач и трое матросов обнаружили, что двигатель и рулевое управление шхуны в полной исправности, но все двенадцать членов ее экипажа недвижимо лежат в носовом и кормовом кубриках. Только тринадцатый, тот, что встретил «Вихрь» — он оказался радистом, — был еще в состоянии держаться на ногах.

«Похоже на острую форму лучевой болезни», — осмотрев рыбаков, заключил врач.

Из несвязных рассказов радиста выяснилось, что месяц назад в южной части Тихого океана шхуна попала в ливень с пеплом. Пепел принесло с юга, должно быть, из района Бикини, где американцы произвели новые испытания нескольких водородных бомб.

Японские рыбаки не сразу догадались, что за страшная беда настигла их корабль, — дождь и пепел были радиоактивными. Когда же болезнь свалила их, было поздно. Тела людей были покрыты язвами, легкие поражены. Радиосвязь была на долгое время нарушена, а течения и ветры все несли и несли шхуну к северу.

Узнав, какое именно бедствие терпит «Тайсей-Мару», американский китобоец «Гарпун», подошедший было к ней, немедля повернул обратно.

Пограничники обмыли рыбаков, окатили палубу «Тайсей-Мару» из пожарных шлангов, снабдили японцев свежими продуктами и водой и сообщили о происшедшем по радио в отряд и японским кораблям, которые могли находиться поблизости.

Под утро к «Вихрю» и «Тайсей-Мару» подошел японский краболов. Не мешкая, проделав все необходимые формальности, пограничники передали ему соотечественников и шхуну.

— Как же у капитана «Гарпуна» хватило совести бросить несчастных рыбаков? — сказал я, когда мы с Баулиным шли домой.

— Наверное, капитан китобойца испугался заразы, — ответил Баулин. — А может быть, он снесся по радио с кем-то из своего начальства и получил соответствующую инструкцию: может быть, кому-то и хотелось, чтобы «Тайсей-Мару» пропала без вести, чтобы никто не знал, что случилось… — Баулин помолчал. — Вы прочли кирьяновский дневник?

— Натерпелся парень, прямо герой!

— Вы знаете, — сказал Баулин, — Алексей ведь не встретил нас, когда мы вернулись на остров после извержения «Старика». Спал на пирсе как убитый. Видно, вышел встречать, да так, не дождавшись, и уснул.

— Что это он тут не дописал? — показал я неоконченную фразу в дневнике.

— Алексей предлагал впредь все склады базы строить на мысе, который он окрестил Мысом Доброй Надежды. С тех пор мы этот мыс так и называем, там и строимся.

— А многие ли семьи возвратились тогда на остров?

— Все! — Баулин рассмеялся. — Чудак вы человек! Не каждый же год подряд «Старик» будет кашлять. Напротив, народу у нас с тех пор прибавилось: пятеро офицеров из отпуска с материка семьи привезли.

— А Кирьянова чем-нибудь отметили?

— Как же! Начальник пограничного округа наградил его именными часами, а Дальневосточный филиал Академии наук — Почетной грамотой.

— Филиал Академии наук?

— Чему вы удивляетесь? Ведь за все время извержения коварного «Старика» Алексей, помимо личного дневника, вел подробнейшие записи. Из Петропавловска- Камчатского к нам на Н. приезжали ученые, так они просто диву дались: «Наблюдения товарища Кирьянова за извержением вулкана — для нас сущий клад!»

Мыс Доброй Надежды… Как-то, неделю спустя, мы гуляли на нем с Маринкой и боцманом Дорониным. Далеко, почти на самом горизонте, шел какой-то корабль.

— Парусник, — посмотрела в бинокль Маринка.

— Японец. Двухмачтовая, моторно-парусная шхуна типа «Хризантема», — подтвердил боцман. — Красавица шхуна!

— Как вы поймали-то ее, в конце концов, эту «Хризантему»? — спросил я.

— В ледовом шторме у мыса Туманов, — сказал Доронин.

Глава восьмая

ПЕСЕНКА СПЕТА

Трудно узнать в этой обледенелой, засыпанной снегом шхуне красавицу «Хризантему». Бушприт превратился в огромную, неуклюжую ледяную болванку, мачты и реи тоже обледенели. Снасти смерзлись, провисли под тяжестью снега. Даже рында и та в снеговой шапке. Вокруг «Хризантемы» громоздятся торосы. Они сжали ее, наклонив на левый борт.