Доза (СИ) - "KrisssTina V" - Страница 62

– Я… я… Засиделась со списками в Хогсмид. В библиотеке.

– Гарри сказал, что вы ушли оттуда вместе!

Она не знала, что ответить. Значит, Гарри уже пришел.

– Да, но потом мне пришлось вернуться… – Гермиона никогда не умела искусно врать, тем более после того, как только что собственными руками задушила свою же гордость.

Джинни моргнула. Она скользнула быстрым взглядом по ее одежде, потом снова всмотрелась в лицо и, вдруг выдохнув, сказала:

– Рон в лазарете. Он чуть не умер.

Чуть не умер.

Эта фраза с силой ударила Гермиону под дых, слезы навернулись на глаза. Развернувшись на пятках, девушка поспешила к выходу, но Джинни схватила ее за локоть, останавливая.

– Тебя туда не пустят! – выдохнула она, снова едва не плача.

– Пустят.

– Нет! Даже меня не пустили. Дамблдор выписал Гарри разрешение остаться с ним, а меня отослали.

Она всхлипнула и вытерла кончик носа рукавом. Гермиона попыталась проглотить накатившую тошноту и слезы, шагнула к подруге и, обняв за плечи, прижала к себе. Горячие слезы Джинни впитались в рубашку.

– Что произошло? – стараясь контролировать себя, спросила она.

Джинни отстранилась:

– Любовное зелье, – произнесла она.

Гермиона будто наяву услышала в голове голос профессора Слизнорта: «… амортенция не создает любовь. Все, что может предложить это зелье – иллюзия любви. Довольно сильная, надо признать».

– Ему кто-то подсунул любовное зелье?

Первая мысль – Лаванда. Эта неугомонная никогда не оставит Рона в покое! Но Джинни опровергла ее слова, помотав головой.

– Не ему – Гарри. Ромильда Вейн всучила ему коробку с зачарованными конфетами. Гарри не успел избавиться от них – Рон съел пару штук, и вот…

Она снова всхлипнула.

Гермиона нахмурилась:

– Постой, но как он оказался в лазарете? Любовное зелье не несет такого вреда, его действие легко снимается при помощи оборотного заклинания.

Джинни пожала плечами.

Уже стемнело, когда Рон, наконец, перестал бредить и уснул, крепко вцепившись в одеяло. Гермиона чувствовала себя вымотанной, потому что ей несколько часов пришлось бороться с Лавандой, которая ломилась в больничное крыло, наплевав на запреты и слова о том, что Рональду нужен покой. Мадам Помфри пустила их с Джинни ненадолго, чтобы он почувствовал себя лучше, но Гермионе казалось, что ее присутствие причиняет лишь вред.

– Я все думаю о том, что стало бы, если бы ты не успел дать ему безоар, – прошептала девушка, когда они с Гарри сидели в коридоре на полу, охраняя вход в больничное крыло от Лаванды. Свечи отбрасывали на стены пугающие тени, а тишина вокруг была настолько плотной, что, казалось, ее можно коснуться рукой.

У Гермионы шумело в ушах. Этот день был таким длинным. Ей хотелось, чтобы он поскорее закончился, а еще лучше – никогда не случался. Ее грызла совесть и злость на себя. За слабость, за отвратительную тягу, которая, к слову, непростительна. Она не могла поверить, что позволила себе снова дотронуться до Малфоя, позволила ему сотворить все эти вещи с ней. И, что хуже – ей было стыдно за те слова, которые она ему сказала.

А еще стонала и отвечала ему, как последняя…

Она закрыла глаза ладонью, чтобы Гарри не увидел слез.

– Все будет хорошо, – произнес он осторожно.

– Теперь да, – она подняла на друга взгляд. Его зеленые глаза в темноте будто почернели. Гарри сильно похудел за последние месяцы, над его губами и на подбородке появилась щетина, а под глазами залегли тени. Он устал. Гарри так сильно устал бороться за их будущее, а что делала она, Гермиона в этот момент? Помогала ли она ему? Нет. Она утоляла свою похоть, свои порочные, постыдные желания, за которые еще втройне заплатит в этой жизни. Гарри нуждался в ней, а она поступала с ним так. И Рон... Господи, почему ее не было рядом?

– Знаешь, Рон сделал всего глоток этой чертовой медовухи, – он помотал головой, будто не веря. – Один глоток, понимаешь? Насколько сильным должен быть яд, чтобы…

– Мерлин, – она зажала ладонью рот. Сердце вмиг ускорилось, а мозги заработали впервые за этот длинный вечер. – Слизнорт сказал, откуда у него взялась эта бутылка?

– Он купил ее в подарок. Хотел подарить Дамблдору… Гермиона?

Но девушка уже не слушала его. Вскочив на ноги, она побежала по коридору, спотыкаясь о собственные ноги, которые вдруг стали слишком длинными. Волосы лезли в лицо, ступеньки будто проваливались под ногами, когда она поднималась все выше и выше, игнорируя ворчание картин, ноющую боль в груди и слезы, застилающие глаза.

Она должна была понять уже давно. Дура! Господи, какая тупая дура! Почему, почему она лишилась мозгов именно в этот год, когда опасность так близка, когда они все на волосок от смерти?! Почему она отключила способность мыслить, способность размышлять и строить логические цепочки и, что самое важное – способность видеть, кто друг, а кто враг!

Коридоры исчезали перед ней, как дорожная полоса исчезает под колесами машины. Один поворот, второй. Широкая лестница, узкая. Несколько дверей, парочка из которых – заперты.

– Алохомора, – она пару раз срезала путь, интуитивно сворачивая не в тех местах, в которых привыкла. Натыкалась на студентов, что, увидев ее в такое время, в ужасе вжимались в стену, боясь потерять баллы.

Ей было плевать на баллы, на студентов, на нарушения и распорядки. Ей казалось, что она прощается с жизнью сейчас, когда бежит по коридору, путаясь в ногах, когда слышит свое сердце, что, будто издеваясь, долбит о ребра и отдает в груди глухой болью.

Наконец, преодолев длинный путь, она застыла у длинной винтовой лестницы, тяжело дыша. Лестница была старенькой, обшарпанной, но все равно надежной и крепкой, поскольку строилась на века. Почему-то шаг на самую нижнюю ступеньку дался Гермионе с большим трудом.

Астрономическая башня. Ее воротило от мыслей об этом месте. Много ночей она провела, пытаясь уснуть, но, как только закрывала глаза, видела себя, лежащей в крови и разорванной одежде на площадке, обдуваемой ветром со всех сторон. Много ночей она грызла себя, кусала пальцы, рвала кожу ногтями, пытаясь вытравить боль, а сегодня что? Сделала это снова. Сделала с желанием, радостью, с энтузиазмом. Шлюха.

Сейчас, стоя перед этой лестницей, Гермиона не чувствовала боли. Ее больше не осталось. Она чувствовала лишь вину, которая наполнила каждую клеточку ее тела, вытравив все остальное. Согнулась пополам. В какое-то мгновение ее едва не вытошнило на пол, но она постаралась сдержать позывы, глубоко дыша. Облизала губы и, выдавив из себя все эмоции до последней, начала подниматься по лестнице.

Малфой переоделся. На нем была слизеринская форма по квиддичу: застегнутая на все пуговицы мантия, удобные сапоги до колен. Только перчатки лежали в стороне, рядом с блестящей в свете луны дорогой метлой. Очевидно, слизеринец не поднимался сюда по ступенькам, а прилетел прямиком с улицы.

– Пришла все-таки? – насмешливо спросил он.

Его силуэт в широкой арке казался неестественным. Отросшая челка, упавшая на глаза, лежала слишком аккуратно, шея, обмотанная шарфом – выглядела слишком тонкой. Его руки, спрятанные в карманы, и те казались неправильно-непропорционально длинными.

Гермиона подошла ближе. Ей хотелось заговорить, но горло словно кто-то выскоблил наждачной бумагой.

Он повернулся к ней. Гермиона застыла, не моргая, потому что, как оказалось, подошла слишком близко, и сейчас он возвышался над ней в полумраке, подобно призраку или тени. Скользнул взглядом по ее лицу – привычно, как он любит это делать. Нагло так тронул глазами сначала ресницы, потом скулы и, наконец, застыл на губах, зацепившись…

– Слышал про твоего дружка, – хохотнул он. – Удивительно, что кто-то пытался впихнуть в него приворотное зелье. У девчонок в Хогвартсе совсем со зрением проблемы…

Гермиона вскинула руку – неосознанно, на автомате. Ее рука сама дернулась, желая нанести ему рану, причинить боль. Как он смел говорить такое про Рона? Как он смел открывать свой мерзкий рот и говорить что-то о ее друзьях?!