Бктриана (Затерянные миры. Т. XXII) - Равич Николай Александрович - Страница 19

19

Хотя Бактриана формально царствовала, но не правила, тем не менее, она управляла государством, часто обходя Совет Тринадцати. Считается, что английский король тоже царствует и не правит, а между тем, сколько самых важных мероприятий вышли окольным путем из Букингемского дворца.

И теперь Бактриана развивала бешеную деятельность, организуя помощь Энверу.

Я получал об этом сведения от Дизаны, которая испытывала удовольствие, рассказывая о новых доказательствах любви Бактрианы к Энверу.

Первые дни я был опьянен Бактрианой. Меня охватывало глубокое безразличие ко всему, что было до или могло быть после наших любовных свиданий. Но понемногу, так же, как вода, просачиваясь в землю, захватывает все новую и новую площадь, чувство любви переместило центр моих интересов в одну точку. Эта точка дрожала, удлинялась, вытягиваясь в линии и превращаясь в горящие буквы огненного слова: Бактриана.

Однажды, лежа на тахте в голубоватой спальне Бактрианы, я следил за бледными лучами только что родившегося утра. Туманный свет оседал на стеклянном потолке, наполняя комнату таинственным полумраком.

Мои мысли ползли сонно и лениво, и в них, как в медленно пущенной кинематографической ленте, проходили события последних дней.

Энвер-паша уехал неделю тому назад. События в Бухаре развивались так быстро, что он не мог ждать. Бактриана не скрывала своего горя. Ее страстная натура не могла примириться с необходимостью расставания. Он сказал: «Я вернусь после победы». И она стремилась ускорить эту победу всеми средствами. Любовная связь со мной была одним из них. Она требовала от меня оружия, денег, депеш в Лондон, хвалебных рапортов о достоинствах Энвера. Это была проституция особой марки.

Я любил женщину, а вместо этого владел лишь ее телом, похожим на твердый и теплый алебастр. Я не имел никакой власти над ее умом и чувством. Это бессилие оставить по себе следы какого-нибудь влияния на ее душу приводило меня в бешенство.

Проклятый Энвер, отсутствуя, присутствовал повсюду, и его невидимая тень стояла между мной и Бактрианом.

Победив, он стал бы владеть Бактрианой нераздельно, но и теперь, в период неудач, он целиком занимал ее воображение. Каждый новый гонец с плохими вестями приводил ее в полное отчаяние, которое сменялось еще более энергичной организацией помощи восставшим. С каждым нашим новым свиданием она становилась озабоченнее, холоднее, и ее ласки носили характер унизительного пренебрежения.

Я потянулся, пошарил рукой, достал сигару, закурил и, одев пижаму и туфли, стал расхаживать по комнате.

«Нет, — думал я, — или свет сделался мал, или двум людям в нем стало по-настоящему тесно».

В коридорах и во дворе мяукали и рычали звери, совершая свой утренний туалет В казармах играла труба. Кричали последний раз петухи. И прежде, чем окончательно родился день, в моей голове созрело законченное решение: Энвер должен быть уничтожен.

Несколько часов спустя я послал следующую телеграмму в Индию:

«Наступил момент, когда необходимо мое личное присутствие в Бухаре. Прекратите всякую высылку оружия и денег до моих указаний с места».

Глава XXVII

О СУРЕ КОРАНА «СОЛНЦЕ»

Северная часть дворца примыкала к саду, террасами спускавшемуся к озеру, всегда спокойному и как бы наполненному ртутью, подобно грандиозным зеленым ступеням лестницы гигантов. По обеим сторонам площадок сплошной стеной тянулись к небу стройные кипарисы. Громадные, старые, похожие на грибы кедры высились на фоне зеленой, сочной и яркой травы. Вода оросительных каналов стекала сверху небольшими водопадами, играя на солнце серебристой водяной пылью.

Спокойствием вечности веяло отовсюду, и каждый куст, ежегодно умирающий и расцветающий вновь, говорил:

— «Пусть мысль твоя не обгоняет этой минуты, — в этом тайна успокоения»[73].

Я лежал на траве, читая вслух суру из Корана «Солнце»:

«Клянусь я солнечным сияньем, Луной, которая к нему близка, И днем во всей красе его блистанья, И ночью, скрывшей облака, И богом переданной властью. И тем, кто сам ее мне дал Кто будет чист, — дарую счастье. Кто загрязнится, — тот пропал».

Я повторил про себя последнюю строчку: «Кто загрязнится, — тот пропал».

С детства и до самого последнего времени моя жизнь текла ровно и спокойно, без потрясений и неожиданностей, между брекфестом[74], ленчем[75] и обедом, книгой и письменным столом. О великой войне я знал лишь по газетам и рассказам других. У меня была невеста из одной близкой нам семьи, и я ее любил ровно столько, сколько это полагалось для того, чтобы считаться женихом.

Никто никогда не отмечал во мне никаких страстей, способных отвлечь меня от науки. Даже спортом я увлекался в меру. И вот странное перемещение в другую обстановку неожиданно вскрыло во мне какого-то другого человека.

Этот новый человек во имя женщины, возбудившей его страсть, сказался способным предать интересы Великобритании и совершенно хладнокровно решил уничтожить человека, помогать которому входило в его задачу. Новый лорд Пальмур овладел женщиной при помощи шантажа, зная, что она его не любит. И все это не возбуждало в нем ни малейшего сожаления или угрызения совести.

Так, удивляясь самому себе, я в то же время спокойно обдумывал детали разговора с Бактрианой о своем отъезде в Бухару.

— Наше расставание не будет долгим, — говорила Бактриана, держа мое лицо в своих ладонях. — Вы и Энвер — два таких человека должны победить.

— Вы ошибаетесь, моя дорогая. Тут борются не люди между собой. Две системы противопоставляются друг другу. Кнутом, умом, мечом и деньгами Англия главенствовала над миром. Система большевиков разоблачает эти способы и внушает народам, что они могут жить самостоятельно. Нам не страшны самостоятельные монархии. С королями и эмирами, шейхами и султанами можно было бы договориться. Но этого нельзя сделать с так называемыми рабочими и крестьянскими правительствами, мечтающими об освобождении от опеки иностранцев.

Вот с вами, сударыня, мы договорились, — добавил я шутя, — но что было бы, если бы вас свергли и вместо вас управляло народное правительство?

— Меня бы, наверное, свергли, если бы я поставила под угрозу независимость Кафиристана.

— А ваше пристрастие к Энверу, разве оно не опасно для него?

— В тот момент, когда оно будет опасно для интересов нашей страны, Бактриана перестанет быть царицей Кафиристана.

С этими словами она подала мне руку, чтобы проводить ее в столовую, давая понять, что разговор на эту тему закончен.

Глава XXVIII

В ШТАБ-КВАРТИРЕ ЭНВЕР-ПАШИ

Я никогда в жизни не видел более унылого пейзажа в сумерки. Бесконечная пустыня была наполнена, набита, засыпана песком.

Я видел Сахару — это плоскость с песчаной поверхностью, приобретающей, в зависимости от ветра, то форму бесконечных дюн, то форму ровно усеянного желтоватым песком пространства.

Тут было совсем другое. Грандиозные валы, песчаные стены торчали, возвышаясь к небу, готовые рассыпаться от одного дуновения ветра.

Мы ехали, рискуя каждую минуту быть засыпанными сверху песочным обвалом, мы вдыхали песок вместе с воздухом, пережевывали вместе с пищей.

Кое-где торчали желтые, бледно-зеленые кусты ползучих растений. Всякое представление об остальном мире, городах и людях исчезло. Сознание определялось одной сливающейся на горизонте линией: неба и песка. Заходящее солнце превратило ее в кроваво-красную черту.