Бктриана (Затерянные миры. Т. XXII) - Равич Николай Александрович - Страница 4

Так великий поэт Омер Хайяма говорил устами десятилетнего мальчика, напудренного и накрашенного; короткий парчовый халат, юбочка, серьги в ушах, ожерелье на шее, длинные волосы делали его схожим с девушкой. Он танцевал, сладострастно изгибаясь, под звуки тары и бубна, держа бокал в руке, унизанной кольцами и напевая четверостишия в промежутках между движениями.

В серебряные литые чарки наливали шербет — я попробовал, там была изрядная доля коньяку. Движения мальчика становились все более страстными. Он, казалось, исходил в истоме и, последний раз изогнув стан и взмахнув длинными кудрями, упал прямо на ковер. Его тело еще дрожало в сладострастных конвульсиях. Потом он замер. Хотя взоры всех горели нехорошим блеском и щеки были красны, — никто не сделал ни одного движения. Подчеркивая напряжение, задрожали собранные струны.

Неожиданно в тишине раздалось ржание коней и на освещенной луной площадке появились тени людей. Их белые чалмы, черные бурнусы и прижатые к груди руки служили молчаливым напоминанием об окончании дурбара.

Ханы поднялись все сразу и, пятясь задами и откланиваясь, исчезли в темноте аллей.

Мухаммуль Мульк некоторое время прислушивался к замиравшему вдали топоту коней, потом взял меня под руку и повел к дому.

От него пахло вином, он широко улыбался. Луна поливала его сверху своими молочными струями, и он плыл в ее свете, как золотой истукан.

Листья деревьев казались вырезанными на фоне ночного неба. Соловей пел медленно, тягуче, томно, прислушиваясь к себе.

Мухаммуль Мулька осенила какая-то мысль. Он пробормотал:

— Как сказано в 14-й «суре»[24]: «Глаза неверного не осквернят женщины».

Шаг за шагом мы, пройдя сад, поднимались по лестнице, ведущей в дом. Зала следовала за залой. Большие колонны терялись во мраке, стены исчезли, тишина не нарушалась шумом шагов, тонувших в коврах необычайной толщины.

Глава VIII

ТАНЦОВЩИЦА ИЗ БАЛХА

Подойдя к громадному сюзанни[25], натянутому на раму, где живые охотники застыли в вечной погоне за тигром, он надавил на какое-то место в стене. Через открывшийся проход мы прошли на маленький дворик, куда выходило много дверей. В середине его на возвышении журчал фонтан. Нас встретил толстый евнух с одутловатым лицом. Его заплывшие глаза не отражали никакой мысли, красная привязанная борода сияла, как медный таз. Он поклонился, прижимая руки к груди и приседая.

Мухаммуль Мульк сказал тихо несколько слов. Евнух хлопнул в ладоши. Слуги вбегали, поспешно сбрасывая туфли у порога. Замелькали зажженные свечи. Несли подушки и ковры. На громадных серебряных подносах подавали фрукты, шербет, зеленый чай, жареный миндаль.

Двери открывались одна за другой и оттуда выходили женщины, усаживаясь в полукруг. В темноте блестели большие черные глаза, раздавался сдержанный шепот и смех. Розовые, голубые, оранжевые шальвары были похожи на вздувшиеся цветные пузыри, оттеняя миниатюрность ног с окрашенными в красный цвет ногтями.

За полукругом сидели еще несколько женщин, закутанных в темные покрывала. Раздался резкий и дрожащий звук гонга, в него вливался напев флейты. Подчеркивая темп, надрывалась тара. Женщины вскочили все разом и понеслись, изгибаясь одна за другой в хороводе, образуя в середине пустой круг. Темп музыки становился все быстрее, движения танцовщиц стремительнее. Их волосы, заплетенные в десятки мелких косичек, развевались по воздуху, маленькие ноги мягко ударяли по ковру; они вскрикивали в такт танцу.

Неожиданно из сидевшей сзади группы вытянулась фигура, как стрела. Женщина одним движением сбросила покрывало на руки прислужниц и выдвинулась в полосу лунного света. Гордый и прямой профиль ее был освещен сиянием голубых глаз. Гладко причесанные волосы, стянутые блестящим обручем, кончались тяжелым пучком, который свисал, как золотистая кисть винограда. Руки, гибкие и сильные, были вытянуты вперед. Голое тело обтягивал жилет золотого шелка, глухо застегнутый, с вырезом в форме сердца, и обе обнаженные груди выдавались вперед острием сосков. Она согнула колени полных и длинных ног и одним упругим прыжком очутилась в середине круга.

Ее танец был прост: на фоне беснующейся карусели женщин она только сгибала и разгибала тело ритмическими движениями. Казалось, что натягивалась тетива лука.

Зачарованный, я спросил:

— Откуда эта женщина?

Мухаммуль Мульк, не отрываясь глазами от танцовщицы, сказал:

— Она из племени хезарийских бактриан, из страны Балха. Они ходят с открытым лицом и во всем равны мужчинам. Они происходят от греков или юнани, оставленных великим Зюль-Карнейном-Двурогим, которого вы называете Александром. Вспомни 18-ю суру Корана, где говорится: «Тебя спрашивают о Зюль-Карнейне? Скажи, и я прочитаю тебе повесть о нем».

Когда вернутся посланные мной люди, ты выедешь в Балх. Только это племя в состоянии сделать то, ради чего ты приехал сюда.

Глава IX

ПОСЛАНИЕ СОВЕТА ТРИНАДЦАТИ

Прошел месяц с того дня, когда впервые я увидел женщину из Балха — танцовщицу из гарема Бужнурского хана.

Когда она кончила танцевать и замерла в середине круга в гордой позе статуи, женщины набросили на нее покрывало-фереджу. Тотчас же Мухаммуль Мульк поднял руку, и старший слуга вышел вперед, ожидая приказаний.

— Наш гость устал, — сказал хан, — проведите его к себе. Я надеюсь, — прибавил он, поворачиваясь ко мне с легким поклоном, — что вы не в претензии на меня за скромные развлечения, которыми я старался рассеять вас в вашем невольном уединении. Разве можно сравнить забавы Парижа и Лондона — великих очагов европейского искусства, — со скромными талантами танцовщиц в деревенском доме бедного перса?

Я вспомнил, как тысячи людей упиваются кривлянием Чарли Чаплина, как они целыми днями вертятся в фокстроте под звуки негритянской музыки, как голые и пьяные проститутки танцуют на столах в кабачках Монмартра[26] — и покраснел. В его словах была ирония более страшная, чем удар по лицу.

Факел в руке слуги освещал мне путь до залы.

Когда за моей спиной послышался шум задвигающегося экрана, я стал бродить по залам, покрытым коврами, между белеющих колонн, всматриваясь в сумрак ночи.

Этот дворец когда-то был летней резиденцией Абу-Саида Хератского[27]. Здесь пел свои стихи Джами, окруженный плеядой блистательных поэтов, восхищая ехавшего в Тебриз к персидскому государю Узун Гасану[28] посла светлейшей Венецианской республики Амвросия Кантарини[29].

Я подошел к открытому окну. Луна обильно поливала сад. За глиняной высокой стеной виднелось затопленное рисовое поле. Из воды две змеиных головы возвышались и покачивались, как стебли лилий. В саду слышно было падение созревших плодов. Цветочные поля, бассейны, темнеющие пятна деревьев, дом и весь мир покрывал звездный колпак неба…

На другой день меня вызвали к хану. Он сидел на возвышении в большом зале. За ним стояли старший назир[30], начальник конвоя и секретарь — хитренький мулла с седеющей бородкой, говоривший нараспев, пересыпая фразы арабскими словами, цитатами из персидских поэтов и Корана. Слуги, одетые во все белое, дергали за шелковые шнуры, приводя в движение большие опахала.

Три человека стояли лицом к хану. Средний выдвинулся на два шага вперед. Это были горцы в платах из верблюжьей шерсти, с винтовками в руках, в походных чалмах, концы которых спускались на подбородок, закрывая нижнюю часть лица. Их ноги были обуты в сандалии. Кожаные бинты обтягивали икры до колена.