Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк (СИ) - Соловьева Евгения - Страница 16

Биржа… м-да. Слово-то какое дурацкое!

Кей засмеялся, краем сознания отмечая, что его наконец-то пробрало. Дрянная трава. Это из-за нее всякие странные желания.

А Бонни по-прежнему мрачен, даже косячок не помогает. Зря, что ли, Кей его добывал? Между прочим, не для себя, ему и так было неплохо. Яблоки, кислород, яблоки… черт бы драл эти яблоки.

– Хочу апельсин. – Он поднялся с коряги, вышел из воды на траву, стряхнул с ног песок. – Ты со мной, Сицилия?

– Не вижу смысла, – Бонни не обернулся. Все так же нахохлен, наверное, спина болит не меньше, чем у Кея.

– На хер смысл. – Кей шагнул обратно, положил ладони на сведенные напряжением плечи. Тело под его ладонями дернулось в судороге, Бонни коротко выдохнул, но не отстранился. – Кому-то западло попросить, – буркнул Кей и принялся разминать закаменевшие мышцы.

Сначала мягко, разогревая, потом сильнее, проминая каждую и растирая, поглаживая, снова проминая. Через несколько минут Бонни откинул голову ему на живот, расправил плечи и тихо выдохнул:

– Достали яблоки. Ниже… черт, больно…

Еще бы не больно. И, похоже, не только от яблок. Кто-то тут привык к косячку каждый день, а то и к паре косячков. Ни одного за неделю – вот и скрутило придурка.

– Сядь прямо и расслабь шею, – велел Кей. – Вправлю.

Два щелчка налево, три щелчка направо. Бонни молодец, не дернулся. Только потер загривок и удивленно обернулся к Кею:

– Какие таланты, мать твою.

По-прежнему хмурый, но хоть тень улыбки.

Чертовски странно ловить себя на том, что не хватает чьей-то улыбки. Или прикосновения.

– И тебе не хворать.

– Пошли, что ли, я тоже… – Вот теперь не тень, теперь что-то живое и искреннее, хотя в глазах все равно тоска. – На матрасе удобнее.

Пока шли обратно в рабочее стойло, Бонни держался ближе. В смысле, ближе, чем сегодня, вчера, позавчера… Почти на полшага. И Кей почти чувствовал тепло дружеского плеча. Но так и не положил на него руку, хоть и хотелось.

Массаж Бонни делал так хорошо, что мог бы Кей пошевелиться – убил бы. За то, что молчал всю эту гребаную неделю. Себя, не Бонни. Или обоих.

Какого черта он опять изображает лорда и сноба? И Бонни хорош. Нет, чтобы по-дружески дать по шее, замкнулся и ушел в свою депрессию.

– Подвинься ко мне, – послав лорда и сноба в сад (яблоневый!), попросил Кей, когда Бонни стаскивал штаны, чтобы улечься на свою колдобистую кровать.

Кея одарили неподражаемо скептическим и высокомерным взглядом. Словно в зеркало посмотрелся. Но кровать передвинули, не обращая внимания на скрип и ругань из соседнего стойла, где ночевали трое то ли болгар, то ли сербов.

– Отбивную хочу, – пробормотал Бонни, – достали гребаные макароны с колбасой. Тетя Джулия такие стейки делает…

Бонни громко сглотнул, и в животе у него забурчало. У Кея тоже. Сейчас бы в «Роял-Трун», что в Саут-Эршире, Шотландия. Черт бы с гольфом, Кей никогда его не любил, но какие там готовят ягнячьи котлеты… м… Вывести любимый «Спайк» из ангара, оторваться от земли – и через каких-то два часа вонзить зубы в самую вкусную котлету на свете…

– Тут аэродром близко. Сейчас бы «Спайк»… Любишь летать?

– Не-а. Меня в самолете укачивает. И народу слишком много.

– Рейсовые не то. Летать надо самому. За штурвалом.

Бонни хмыкнул и повернулся голову. В слабом свете луны за окном блеснули глаза.

– Любишь летать, парень? ВВС США ждут тебя! – голосом опытного вербовщика, только очень тихо.

– Люблю. Небо, скорость, свобода. Ты и солнце – наедине. А ты?

– Стейк. Новозеландская говядина средней прожарки.

– Завтра. – Кей улыбнулся в потолок. – Свалим в Краков, найдем нормальный ресторан.

Несколько мгновений они молчали – совсем не так, как днем, или вчера, или всю эту неделю. Правильно молчали.

– Мюзикл. Ну знаешь, «Призрак оперы», «Чикаго», «Вест-сайдская история» и все такое… – прозвучало тихое, когда Кей уже перестал ждать и почти уснул. – Я хочу поставить мюзикл. Сам. С самого начала. «Кошки». Я знаю, как это должно быть, вижу.

– А как же «я умею только секс»?

– Это оно и есть. Настоящий секс. Музыка, ритм, страсть… Больше, чем секс. То, для чего я родился. – Бонни смотрел в потолок и улыбался. Кей всей кожей ощущал эту улыбку: мечтательную, сумасшедшую. – Спорим, ты кончаешь со своим «Спайком»?

Кей невольно зажмурился. Кто, кроме ненормального итальяшки, посмел бы задать такой вопрос? И оказаться правым. Не то чтобы это был физический оргазм, мокрые штаны и все такое. Нет, небо – это лучше. Ярче. Полнее. Глубже. Это – полет. Никакой бизнес со всем его адреналином даже близко не валялся, хотя тоже бывали неплохие моменты.

– «Спайк» прекрасен, – хмыкнул Кей.

– Тогда ты понимаешь. Ставить мюзикл – это как заниматься любовью, только гораздо больше. Все равно что сотворить новый мир… – Бонни вздохнул и замолк, словно погас.

И Кей впервые пожалел, что он больше не лорд Ирвин Говард, миллионер и меценат. Немножко пожалел. И тут же мысленно покрутил у виска: ищем повод вернуться? Приползти к папочке, предварительно записавшись у секретаря? А потом употреблять стейк в «Роял-Туне», листать «Время-Деньги» и поплевывать с облаков на простых смертных, снова ощущая лишь пустоту, пустоту и ничего, кроме пустоты? Нет. Никаких «приползти к папочке».

Но поставить мюзикл? Это могло бы быть интересно. По крайней мере, намного интереснее, чем собирать гребаные яблоки!

– А я бы посмотрел, как ты это делаешь…

Бонни на сцене? Да. Это не хуже, чем «Спайк» над океаном.

– В студии школьной самодеятельности где-то на задворках Оклахомы, – буркнул Бонни и отвернулся. – Спать пора. Не все яблоки в гребаной Польше собраны.

– Апельсиновых снов, Сицилия, – Кей улыбался в темноту.

– И тебе не сдохнуть, Британия, – ворчливо, но…

Задумываться о «но» и прочем, прочем Кей уже не стал. Обнял Бонни, зевнул – и упал в мягкие розовые облака, пронизанные рассветным солнцем, и где-то наверху, сквозь стратосферу, скептически подмигивали звезды.

Глава 10. Отходняк и прочие страшные звери

– …ну да, она будет называться «Бенито». Позавчера сдала Филу рукопись, – рассказывала я Манюне последние новости, сидя в ирландском пабе неподалеку от театрального квартала.

Честно говоря, я все еще с трудом воспринимала реальность, и если бы не такси – наверняка бы заблудилась во всех этих авеню, даром что приехала в Нью-Йорк далеко не в первый раз.

Не суть. Главное, я дописала роман, причем в срок, и мне самой не стыдно его перечитывать. Хотя даже не знаю, когда решусь на такой подвиг, пока голова совершенно квадратная и забита обрывками фраз, сцен и глав. Последнюю неделю этот роман мне даже снился, вплоть до того что я несу рукопись Филу – а она рассыпается на отдельные листочки, и я собираю их по улице, как осенние листья. В общем, хватит. Мне нужен перерыв. И для начала – доза простого человеческого общения не с героями моего романа. С Манюней. А потом – с Люси.

Так что я, взяв стакан латте и устроившись за столиком с ноутбуком, позвонила Манюне, ответила на полмиллиона вопросов, выслушала полмиллиона последних московских новостей, в частности, о недавней свадьбе Кобылевского с какой-то мышью из филармонического оркестра (то ли альтисткой, то ли арфисткой), и попросила не слишком распространяться о моей сногсшибательной американской карьере. Из бывших соучеников никто, кроме Тошки, не знал о том, что я пишу, и пусть пока не связывают Тая Роу и меня.

– Ты взяла настоящие имена? – Манюня округлила глаза. – Засудят же! И вообще скандалище!

Я хмыкнула.

– Нет, конечно. Из настоящих только Бенито и Кей, но эти имена широкой публике неизвестны. А в остальном – все на грани между «гениальный артист вдохновил не менее гениального писателя на фантазию о судьбе артиста мюзикла» и «все совпадения случайны». Фил уверен, что некая звездень не станет подавать в суд, а предпочтет сделать наивные глаза, мол, фантазия завела автора так далеко, что никому в здравом уме и в голову не придет проводить параллели. Если она обвинит нас в клевете – проиграет и вымажется в грязи по самые ушки, а у нее ж репутация раскаявшейся няшечки. В общем, тут какая-то хитрая стратегия, я в ней мало что понимаю.