Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк (СИ) - Соловьева Евгения - Страница 47

– Да, мадонна, – он обнял ее ладонями за бедра, подвигая выше.

– А если застану тебя с очередной сучкой… – она сжала его волосы сильнее, так, что Бонни не смог сдержать стона.

– Не застанешь… – он рывком вошел в нее, перекатил на спину, выдохнул ей в шею: – Мадонна!

– Больной… ублюдок! – ответила она, обхватывая его ногами и впиваясь ногтями ему в задницу, и подалась навстречу. – Ты мой, слышишь?

– Твой… – двигаться в ней, горячей и тесной, было безумно хорошо и правильно, а под взглядом Кея, отложившего свою газету, и вовсе… – Твой, мадонна.

Она сжалась вокруг него, жалобно застонала, потянула его за волосы – и его мир, сузившись до единственной пылающей точки, взорвался, выплеснулся в сладкую невесомость. В нее. В самую прекрасную женщину на свете.

– Пожалуй, я начинаю верить в ваше примерное поведение, – прозвучало совсем рядом, матрас прогнулся, на затылок легла тяжелая рука… И робкие, едва проснувшиеся мысли снова покинули голову Бонни: у него опять нашлось куда более приятное и полезное занятие, чем думать.

***

– Том!

Нет ответа.

– Том, твою мать!

Нет ответа.

Бонни чувствовал себя тетушкой Полли, которую какой-то черт занес в закулисные лабиринты. Артисты, охрана и рабочие сцены косились на него с недоумением, но молчали и не решались заступить дорогу. И правильно. Целее будут.

– Где этот яйцекладущий утконос? Том, я тебя все равно найду! Том!

Недоделанный спаситель Отечества нашелся в кабинете администратора. То есть в сортире при кабинете администратора. Когда Бонни заглянул – Фил, что-то просматривающий на экране ноутбука, кивнул на запертую дверь и гадостно ухмыльнулся.

– Ты, кот шелудивый, собираешься там сидеть до конца спектакля?

Из-за двери послышалось невнятно-возмущенное бухтение. Скрип. Вздох. Снова бухтение. И тишина. Видимо, Том решил прикинуться туалетным ершиком.

Бонни вежливо постучал в дверь. Еще раз постучал, сильнее.

– Том, дверь долго не продержится, – прокомментировал Фил.

– Она крепкая, – на удивление членораздельно отозвались из сортира.

Бонни молча ее пнул. Дверь затрещала, но устояла.

– Фил, убери его! Он меня убьет! – пожаловались из сортира.

– Не могу, Том, – со слоновьей дозой сочувствия отозвался Фил. – Мой контракт запрещает вмешиваться в творческий процесс.

– Это не творческий… Фил! – после второго пинка и треска в мяуканье появились панические нотки. – Я хотел как лучше! Перестань!

– Выходи, Томми. Тогда я, быть может, не стану тебя убивать.

– Обещаешь?

– Слово сицилийца, Томми.

В сортире зашуршало, хлюпнуло (носом), потопталось. И, наконец, отперло дверь.

Бонни терпеливо ждал, хотя кулаки чесались врезать Тому сию секунду, а следом притопить в унитазе. Самое подходящее место для дерьма, которое у кота шелудивого вместо мозгов!

– Ты обещал, – на морде Тома была написана вся скорбь еврейского народа.

– Ага, – сказал Бонни и засветил придурку под дых.

Том согнулся пополам, хватая воздух. Бонни добавил сверху, по шее, и свалил его на пол. Слегка попинал. Всерьез бить рыжее недоразумение нельзя, и в самом деле помрет же. От разочарования в жизни.

Пока недоразумение жалобно поскуливало, прикрывая ладонями голову, Бонни сел на стол, отпил минералки из Филовой бутылки, заглянул в его ноут – и ничего интересного там не нашел, одни цифры и графики. Том продолжал скулить и вздрагивать, как будто его все еще пинали.

– Переигрываешь, Томми.

Рыжий вздрогнул, выглянул из-за ладоней. Поняв, что его больше не пинают, скорчил трагическую морду и сел не полу. Бедненький, маленький сиротка, хоть сейчас в фильм по Диккенсу с коронной фразой «не бейте, дяденька».

– Ты неблагодарная скотина, – убедившись, что бить его не будут, сиротинушка обнаглел. Даже плечи расправил и брови нахмурил. – Я ради тебя! А ты! А я! О тебе же заботился!.. Как ты мог!

– Мог еще и по хлебалу, Томми.

Рыжий заткнулся, только зыркнул обиженно. Вот как этому великовозрастному младенцу объяснить, что не надо заботиться о друзьях в меру своего кривого разумения?

Правильно. Никак.

– Из-за тебя, дебила, я чуть не потерял любимую девушку! Она не выйдет за меня! Ты хоть это понимаешь, идиот? Что если бы ты не тянул ручонки к моему телефону, сейчас она была бы моей невестой, а не будущей леди Говард! Я тебя просил обо мне заботиться, мать твою? Я тебя просил за меня решать, чьи звонки мне надо видеть, а чьи – нет?!

Бонни опомнился, только когда кто-то оттащил его от скулящего Тома и выплеснул в лицо воду.

– Утихни, – велел Фил, подавая ему салфетку. – Сам потом жалеть будешь.

– Не буду, Фил. Все, больше я с этим придурком дела не имею. Хватит с меня.

– Это с меня хватит! – Том вскочил, гневно сверкая заплывающим глазом. – Никогда больше! Ни за что!.. Я тебе… для тебя… Все! Адью!

Снеся ни в чем не повинный стул и едва не набив шишку о дверной косяк, Том выскочил прочь. А Бонни, утершись салфеткой, допил минералку и вернул пустую бутылку Филу. Тот покачал головой:

– Придурки. Нельзя это было сделать не перед премьерой?

– Нельзя. Сколько там?

– Без десяти. Давай, двигай одеваться, герой-любовник.

– Нормально, успею. Кстати, предупреди там, чтобы мисс Роу пропустили за сцену.

Фил закрыл ладонью лицо и проворчал что-то матерное по-русски, уже Бонни вслед.

Десять минут – чтобы загримироваться, одеться и выйти на сцену. Нормально. Сегодня он сыграет лучше, чем вчера. Потому что сегодня он будет петь для нее, только для нее – как обещал. А после спектакля она придет к нему в гримерку, и…

Пока над ним спешно трудились костюмеры и гримерша, Бонни улыбался. Сегодня – прекрасный день. Самый лучший день в его жизни.

Шоу продолжается!

Эпилог

Шотландия, Дорнох. Три месяца спустя

В городке на краю мира – очень красивом, особенно поутру, краю мира – нашелся всего один бар, работающий с десяти утра. И ладно, мы не привередливые, нам достаточно и одного. Не торчать же в гостинице, грызя ногти и распивая валерьянку!

Лучше уж насладиться шотландской экзотикой, душевно позавтракать и немножко посплетничать. Заодно и посмотреть стриптиз по-деревенски. Два рыжих близнеца, крепкие рыжие ирландцы, неплохо зажигали на подиуме. Ради нас, кстати, явились на работу с утра – по осени в Дорнохе слишком мало туристов при деньгах, так что мы тут что-то вроде очень важных персон.

Честно говоря, я местными звездами эротического шоу не впечатлилась. До Бонни им… короче, избаловалась. И не только я. Люси и Барби тоже – пусть им танцует стриптиз не Бонни, но Гюнтер и Тошка тоже очень даже очень. Дженни у нас и вовсе пересмотрела все шоу LA&NY, ее впечатлить еще сложнее. Разве что Манюнюэль наслаждалась высоким искусством мужского стриптиза, но она умеет наслаждаться даже ноябрьским дождем в родной Москве и запахами птицефермы.

– А ничего так мальчики, – Манюнюэль повела соболиными бровями в сторону работающих на подиуме близнецов. – Милые.

– Симпатичные рыжики, – пожала плечами я.

Надо будет попросить Бонни, чтобы показал – что такое настоящее эротическое шоу. Ради моей лучшей подруги он наверняка придумает что-то особенное… Нет, после Бонни смотреть стриптиз по-деревенски нельзя. Чувствуешь себя заржавшимся снобом.

– Ерунда, а не мальчики, – фыркнула обалдеть какая тактичная Люси. – Вот у нас в «Зажигалке»!.. Ты бы видела, подруга, того бородатого медвежонка, который танцевал у нас двадцать лет назад…

Пока Люси ностальгировала по концу девяностых, когда они с Диком только-только открыли клуб (кто бы мог подумать, что супруга полицейского – совладелица тематического клуба!), я рассматривала висящее под потолком тележное колесо, пила ледяную газировку и пыталась понять: стошнит меня только что съеденными ребрышками или нет? На фига я согласилась на девичник (больше похожий на детсадовский утренник), если алкоголя мне нельзя, объедаться сладким нельзя, танцевать вволю тоже нельзя, да и не с кем… Еще немного, и мне наш милый домашний доктор и секс запретит! Правда, вряд ли я его послушаюсь.