Убийство на Неглинной - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 42

– Заместитель генерального звонил вам, – поправил ее Турецкий.

– Это в данный момент несущественно. В чем должна заключаться моя помощь следствию? Вы хотите допросить меня?

– В данный момент в официальном допросе нет необходимости. Мы это сделаем позже. И признаем вас потерпевшей по этому делу. Для того чтобы правильно оценить некоторые факты, сопутствующие совершенному преступлению, мне надо знать о том, что предшествовало той трагедии, что произошла вчера. Я прошу вас, как это вам, вероятно, ни трудно, все-таки постараться рассказать мне о вчерашнем дне. Я имею в виду утро. Было ли вам известно о планах Михаила Гавриловича? Куда он собирался ехать? Чем он был озабочен? Понимаете, Инесса Алексеевна, мне нужно знать условия, чтобы успешно решить задачу. А имеющиеся всякие иксы и игреки пусть сейчас вас не смущают, это уж по моей части.

Турецкий заметил, как невольная улыбка скользнула по губам женщины, и чуть улыбнулся сам. Она же была учительницей – это известно. Поэтому он и тон выбрал такой: давайте, мол, попробуем вместе решить эту сложную задачку.

Она кивнула и начала рассказывать. Потом вдруг спохватилась и, сославшись на свою понятную забывчивость, предложила чаю. Турецкий охотно согласился. Водка и бутерброды с соленой рыбой, завернутые в целлофан, остались в сумке на работе. Утром было не до них, а потом просто забыл. Значит, теперь уже до вечера…

Инесса Алексеевна вышла на кухню, продолжая рассказывать, и Александр Борисович последовал за ней. Тут же, за кухонным столом, и завершили разговор, пили чай с домашними пирожками, начиненными картошкой с жареным луком. И беседа получилась достаточно обстоятельной, спокойной, без надрыва, чего, в общем, побаивался поначалу Турецкий. Было видно, что женщина уже как-то успокоилась. Или смирилась. Походя заметила, оглядывая стены, что жизнь среди них не сложилась и она теперь без всякого сожаления поменяет эту квартиру на меньшую, зачем ей такой велотрек!… Что ж, в этом была своя логика.

В Инессе Алексеевне конечно же крепко сидела учительница. Это проявлялось во всем: в манере излагать мысли – четко и бескомпромиссно, в собственном взгляде на вещи и события, в оценке поступков и однозначности суждений. Точно так же, как понял Турецкий, с тех же позиций судила она и мужа. Человек несомненно умный и деятельный, он в то же время в сугубо личном, духовном плане оставался глубоким провинциалом. Его привлекали всякие блестящие штучки – популярность, особенно в так называемой светской среде, где тусуется малообразованная и пошлая публика, состоящая из молодых нуворишей и кафешантанных певичек; он постоянно принимал всю эту фальшь за чистый и благородный металл, тянулся к ним, теряя свое природное благородство, заменой которому все более и более становилось самомнение. После нескольких неприятных разговоров на эту тему, когда Инессе Алексеевне приходилось в самом прямом смысле брать мужа за руку, объясняя, что так поступать в его положении ему не следовало бы, она перестала посещать с ним эти тусовки – последнее слово она произносила с откровенной брезгливостью. Она, но не он. Он говорил о каком-то имидже, харизме. Но ведь это все пустое, не правда ли? Гораздо сложнее сохранить данное тебе от Бога, нежели накопить подсовываемое дьяволом…

Что же касается последнего утра, то разговор коснулся как раз этой темы, отчего Михаил Гаврилович неожиданно взвился и наговорил целую кучу дерзостей. Вероятно, если бы не случилось непоправимой беды, он бы скоро отошел и уже днем позвонил бы с извинениями, как это часто случалось, особенно в последнее время, уже здесь, в Москве. Нет, она прекрасно понимала всю трудность его работы, нервы и все прочее, но и отступать со своих позиций не собиралась, поскольку считала их абсолютно правильными. Ведь и он же соглашался с ней, в конце концов.

На вопрос Турецкого, не помнит ли она, какие дела были у мужа с утра в банке, Инесса даже удивилась:

– Но он собирался на работу, и Геннадию Борисовичу, своему телохранителю, поднявшемуся за ним в квартиру, так и сказал: едем на службу. А вот почему он оказался возле банка? Очень странно!

– Я задаю этот вопрос вот с какой целью, – сказал следователь. – Во всей этой весьма печальной истории есть один необъяснимый факт. Дело в том, что выстрелы раздались из окна дома напротив банка. А квартира, из которой стреляли, принадлежит певице Айне Дайкуте. Может… – он даже запнулся, увидев, как мгновенно налилось ненавистью лицо Инессы.

– Опять эта… с-сука! – почти прошипела она. – Значит, это он к ней собрался?! Какой мерзавец! А ведь вот здесь, у моих ног, так клялся, так божился! Нет, это невозможно…

Преображение было настолько разительным, что Турецкому стало вдруг не по себе. Действительно, надо крепко ненавидеть, чтоб так сорваться. Так разоблачить свою душу…

– Вы меня простите, наверное, я сказал что-то лишнее. Но, к великому сожалению, в нашей профессии иной раз приходится быть черствым в поисках истины. Еще раз приношу извинения, доставив вам боль.

– Не извиняйтесь, Александр Борисович, – снова тихо ответила Инесса. – Уж вы-то ни в чем не виноваты. Вы женаты?

– Да. И дочка Нинка…

– А вот у нас нет детей… Вам нравится заставлять свою жену страдать, постоянно говорить о ее человеческой, так сказать, неполноценности? Открыто заводить любовниц, давать им свой домашний телефон?!

– Помилуйте! – почти взмолился Александр Борисович. – Ваши вопросы просто не укладываются в моей голове! – Он видел действительно боль в ее глазах, так не играют. – Успокойтесь, Инесса Алексеевна, какие вам нужны слова утешения? То, что вы еще достаточно молоды и красивы, – это не слова, а правда. И впереди у вас никакой не монастырь, где замаливают прежние грехи, а вполне нормальная жизнь, в которой все еще впереди. Поверьте моему слову, моя профессия – быть там, где человеческая беда. И нагляделся я всякого, вам и не снилось, милая вы моя. Поэтому скажу честно, вам не нужны слова утешения. Вспоминайте хорошее, плюньте на плохое и забудьте о нем. Соберите друзей, подруг…

– Если бы так просто!… – вздохнула она. – Это все осталось в той, прошлой жизни. Видите, одна сижу, время коротаю, – и она заплакала. Как прорвалось. Закрыв лицо руками, поднялась, сдавленно сказала: – Подождите, не уходите, – и вышла из кухни. Турецкий остался один. Увидел на столе сигареты и зажигалку. Закурил.

Наконец вернулась хозяйка. Глаза были красными, но нос и щеки – припудренными.

– Разве вы курите? – как-то и не удивилась она, просто констатировала.

– Да так, иногда… Когда прижмет.

– Это Мишины. Я не курю, поэтому сразу почувствовала запах. Будто он вернулся…

– Извините…

– Не надо. Возьмите эти сигареты. Они больше никому не нужны.

Турецкий молча кивнул и сунул пачку «Данхилл» в карман. А ведь еще недавно душу б заложил за эти сигареты! Из-за границы привозил.

– Если вы успокоились, я, с вашего позволения, задам вам еще один важный для дела вопрос. Можно?… Как давно вы узнали об этой… ну, о существовании певицы, скажем так?

– Не знаю, честно. Вообще-то Михаил особо скрытным не был. Поэтому, я думаю, они могли познакомиться где-нибудь в Сочи, когда он ездил на фестиваль. Если вы помните, в том районе отдыхал тогда премьер Михеев, и муж ездил к нему по делам. А заодно, как он потом рассказывал, был почетным гостем фестиваля. Я уже не помню, какой-то очередной «Кинотавр». Я не люблю сплетен. Но, к сожалению, иной раз приходилось выслушивать от так называемых кумушек в том смысле, что следует приглядывать за своими мужьями, а то они от государственной деятельности так и норовят куда-нибудь налево. Это было так противно и одинаково, что я перестала бывать среди высокопоставленных жен и тем самым обрекла себя на одиночество. Как это ни горько.

– Я очень хорошо понимаю вас, Инесса Алексеевна.

– Да бросьте вы, просто Инна, как меня звали всю жизнь. Я и вам буду благодарна, если мы уйдем от официальщины.

– С удовольствием. Меня тоже зовут запросто: кто – Саня, кто – Сашка, жена иногда – Шурка. Так что, пожалуйста, для вас выбор большой… А вам сюда не звонили? Не угрожали? Может, письма были какие-нибудь – с требованиями, угрозами?