Синий лед (СИ) - Ланской Георгий Александрович - Страница 24

Лика схватилась за сердце.

— А сейчас? — произнесла она немеющими губами. Вова пробурчал что-то нечленораздельное, а Антон, опрокинув в рот очередную стопку, ехидно вставил:

— Менты к нему приходили.

Сергей поперхнулся, а Лика, почуяв, как ноги моментально стали ватными, безвольно сползла на стул. Господи! Надо же было связаться с этими идиотами!

— И что? — незнакомым, чужим голосом спросил Сергей.

— Да ничего, — отмахнулся Володя. — Дома только мамка была, а она уже две недели не просыхает. Так что ничего они от нее не добились. Я ментовскую машину у дома увидел и заходить не стал. Сосед потом рассказал, что по мою душу были, выспрашивал, где я, когда домой вернусь, но он-то калач тертый, ничего им не сказал. Вот!

Вова откинулся назад, навалился на стенку и даже слабо улыбнулся, демонстрируя молодецкую удаль.

— Ты чего радуешься, кретин? — спросил Сергей ласковым голосом. — Это ты сейчас от ментов ушел, да и то случайно, потому что твой калач не сдал где ты тусишь. А завтра что делать будешь? Куда пойдешь?

— Ну…

Вова смутился, почесал лысую макушку и неуверенно произнес:

— Уеду куда-нибудь. Страна большая. Вернусь, когда все утихнет через месяц-другой.

Антон вздохнул и закатил глаза.

— Идиот, — произнес он с жалостливым сожалением. — Ты хоть понимаешь, что сейчас менты все раскопают, телефоны на прослушку поставят… или как там это называется? Раскопают все связи, а через тебя, дегенерата, на нас выйдут!

Вот теперь Вова, кажется, по-настоящему испугался. В полумраке, рассеиваемом только ночником из прихожей, было сложно разглядеть его лицо, разве что блик на лысине виднелся отчетливо, и вдруг этот самый блик истерично затрясся.

— Мужики, — жалобно пролепетал Вова, напрочь игнорируя Лику, — а что делать теперь?

— Что делать, что делать — сухари сушить! — рявкнул Антон. На него зашикали сразу с трех сторон и он добавил чуть тише: — Послал бог кореша… Когти надо рвать, пока не прихватили. Если менты Вову возьмут, он нас сразу сдаст, потому что тупой, как сибирский валенок.

— Да, — медленно протянул Сергей. — Надо сваливать.

— Пацаны, у меня ж… того… денег нет, — жалобно произнес Володька.

— Ты что? Все потратил? — воскликнул Антон.

После грабежа в сейфе Коростылева, помимо драгоценностей, была и небольшая кучка денег, которую поделили на четыре части. Этих денег могло хватить недели на две, а то и на месяц, если не сильно шиковать, и то, что Володька умудрился спустить все за несколько дней, не просто раздражало, а бесило до глубины души. В ответ на вопрос Антона тот лишь ниже опустил голову и засопел.

— Значит жрать и пить не будешь, — зло сказал Сергей. — И в сортир только по команде, придурок, блин!

Вова поднял голову и жалобно проблеял:

— Вы же меня не бросите?

— Не бросим, — буркнул Антон, и в вязкой атмосфере скандала его тон показался Лике недобрым. — На бывшую турбазу поедем за город, там перекантуемся. У меня ключи есть, дядька оставил, просил приглядеть. Места глухие, для отдыха не сезон. Там точно никто искать не будет. На вокзалы сейчас соваться не с руки, наверняка менты не совсем идиоты, быстро сообразят, что мы из города валить собрались.

— Сам-то дядька где? — спросил Сергей.

— В больнице. Надолго он там. Туберкулез у дядьки. А рыбаков сейчас нет, на озерке всю рыбу извели, один карась остался. Какой дурак за карасем в такую даль поедет? Да и дороги там не дай бог…

На кухне надолго повисла тишина. За окном еще шумел плохо засыпающий город. Откуда-то издалека, со стороны железной дороги, ухнул гудок пролетавшего поезда и невнятный гул диспетчерских голосов, перекликающихся нечеловеческим языком. В трубах гудела вода, видно какой-то полуночник принимал душ. Из вентиляции несло жареной рыбой. Лика почувствовала тошноту и вскочила, опрокинув стул. Зажимая рот рукой, она склонилась над унитазом, извергая из себя остатки ужина под этот тошнотворный рыбный запах. Ужас сжимал ее горло когтистыми лапами.

Сплюнув, Лика поднялась, и стала умываться, плеская в лицо холодной водой.

Игра не стоила свеч. Чертов бриллиант, проклятое, сверкающее великолепие в одночасье разрушил ее жизнь. Какого черта она не оставила его Коростылеву? Пусть бы давилась от зависти и несправедливости, но сейчас спокойно спала бы под блоком Сергея, не испытывая этой мерзкой дрожи в животе и коленях. И теперь она ненавидела сокровище, покоившееся, как ни пошло это звучало, в трусах Сергея, который вопреки ее мыслям, оказался не таким уж лопухом, не доверяя камень даже ей. Но — и в этом она боялась признаться даже себе — продолжая ненавидеть проклятый бриллиант, она все равно продолжала его вожделеть, и мысль продать его, пусть даже за баснословные деньги, казалась Лике кощунственной. Оставшись наедине, она словно бы слышала в голове ядовитый шепоток Толкиеновского уродца, продавшего за сокровище душу.

…Моя прелес-с-с-сть…

…Прелес-с-с-сть…

Она еще не знала, что беременна, и даже не допускала подобной мысли. Медленно, словно старуха, она выползла из ванной, равнодушно отметила, что после ее ухода в кухне царила полная тишина, и стала собирать вещи, думая о том, как быстро слетел с катушек при виде бриллианта Коростылев, как изменился Сергей, и что стало с ней самой.

Глава 12

Окна Никитиной квартиры были темными, но Саша по опыту знала: это еще ничего не значит. Он вообще не любил включать верхний свет, работал с одной слабой настольной лампой, освещающей лишь клавиатуру. Да и когда телевизор смотрел, свет гасил. Однако в глубине души шевелился ядовитый червячок сомнения: что если его дома нет? Или хуже: что дома, но не один? Как смотреть ему в глаза после предательства, как разговаривать? Как просить о помощи? Саша припомнила Никиткиного приятеля, выражающего высшую степень отрицания совершенно нелепой фразой:

«Очень сильно невозможно».

Вот и ей, поднимающейся на второй этаж, было «очень сильно невозможно» страшно, до ломоты в суставах, до боли в посиневших от напряжения висках. Где-то между первым и вторым этажом, зависнув ногой над ступенькой, Саша малодушно захотела сбежать, оставить все как есть, надеясь, что все рассосется само собой. По большому счету, все вполне могло рассосаться, уж больно дикими выходили оправдания, данные следователю на его еще более дикие вопросы. Но сбросить со счетов свой нынешний статус подозреваемой или, как минимум, соучастницы, было трудно. Оттого Саша, тщательно взвесив, бросилась к тому, кто однажды уже оказался впутан в ее семейные дела и мастерски разобрался во всем. Ну, или почти во всем.

На лестничной клетке Саша притормозила и неуверенно протянула руку к звонку.

Все было не так. В подъезде недавно сделали ремонт, выкрасив панели в синий цвет, заштукатурили плешь на потолке, побелили стены. Никиткина дверь тоже оказалась новой, из хорошего железа с панорамным глазком, а вот звонка по-прежнему не было. Саша прислушалась. На уровне вибрации из-за дверей донеслись грохочущие басы и вой гитар. Она облегченно вздохнула и постучала.

Басы смолкли. Саша постучала еще раз, услышала шаги, а затем в глазке мелькнул и исчез свет. Дверь бесшумно приоткрылась.

— Привет, — хрипло сказала Саша.

Никита, сильно загорелый, почти незаметный в темноте, кабы не ядовито-зеленая майка, дернул плечами и весьма прохладно ответил:

— Привет.

Возникла неловкая пауза, а затем Саша неуверенно произнесла:

— Можно войти?

— А, ну да, входи, конечно.

Его тон был неприветливым. Никита посторонился, пропуская ее в квартиру, закрыл за ней дверь и, прислонившись к стене, молча ждал, пока она снимет пальто и пристроит его на вешалку, не сделав ни единого движения, чтобы помочь. Саша, привыкшая к его политесам, слегка поджала губы, а затем, напомнив себе, что пришла в качестве просительницы, посоветовала не обращать внимания на его недружелюбный вид.

— Отличный загар, — похвалила она.