Огни Новороссийска
(Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович - Страница 67

67

По бухте сновало множество мелких судов. Под парусами возвращались к берегу рыбачьи лодки. У пристани спокойно стоял осыпанный огнями теплоход «Победа».

Город, который Иван Николаевич освобождал и видел мертвым, ожил и вырос без него.

Корабль подходил к пирсу элеваторной пристани, с кормы и носа бросили концы. На берегу среди ящиков, тюков и бочек стояла толпа встречающих. Люди приветственно махали руками, узнавая близких.

Расталкивая пассажиров, Иван Николаевич пробрался к выходу. Корабль приставал медленно. Не спеша опустили трап. Квасоля решительными шагами сошел на берег, усилием воли сдерживая подступившие к горлу слезы. Раздувшиеся ноздри его, привыкшие к влажному воздуху моря, ощутили знакомый, но уже давно позабытый запах Новороссийска — запах сухой цементной пыли. Он несколько раз всей грудью вдохнул этот воздух.

Город неудержимо тянул к себе, и, ступив на его нагретые солнцем камни, он попал в плен волнующих воспоминаний, как бы все заново переживая. Квасоля обогнул бухту. Перейдя у холодильника подъездные пути, которые когда-то перебегал, согнувшись под осколками, он повернул в тихий заросший акациями переулок, вспомнил, как лежал здесь на тротуаре, и ему захотелось снова прижаться к этим камням.

С упрямой настойчивостью он шел по улицам, узнавая дома со следами военных бурь, бушевавших в городе. Вот серое здание, в приказах Советского командования носившее условное название «Дом с орлом». Сколько снарядов выпустили в него артиллеристы— страшно подумать. А дом уцелел, его отстроили заново. Он сейчас сияет всеми освещенными окнами.

На площади Иван Николаевич увидел белые обелиски. Он снял шляпу и приблизился к могилам, вдыхая тонкий запах ночных фиалок. Уже совсем стемнело. Как ни напрягал он свое острое зрение, не мог прочесть длинные ряды надписей, нанесенных на обелиске с четырех сторон. Многих из тех, что лежали здесь под белыми камнями, он знал в лицо. Здесь похоронен его друг Байязитов, Сипягин, Каданчик…

Если бы можно было положить на их могилы букеты цветов! Но цветов никто не продавал, и Иван Николаевич пошел в Станичку по направлению к Малой земле.

Он ожидал увидеть разрушенную школу, разрытые снарядами глиняные траншеи, обгоревшие колья со спутанной колючей проволокой, широкие бомбовые воронки, залитые позеленевшей водой. Но ничего этого не оказалось. На Малой земле, где снаряды перепахали всю почву и выкорчевали деревья, разросся густыми кустами виноград. Лозы опирались на деревянные тычки, еле поддерживавшие тяжелые гроздья. Виноград издавал непередаваемо нежный сладостный аромат.

По узенькой тропинке, протоптанной среди виноградных лоз, Квасоля поспешил к горе Колдун. Ее черный конус резко выступал на фоне посветлевшего от звезд неба. Неизбывная тоска по памятным местам гнала его вперед. В ночной тишине слышался шорох падающих на землю переспелых ягод: кап, кап! Так падают после грозы тяжелые капли дождя с деревьев. Он сорвал гвоздь, ягоды на ней лежали одна к одной, будто зерна на початке кукурузы. Виноград перезрел. «Почему его не убирают?»

Петляя, тропинка уводила путника на невысокий холм. Что-то до боли знакомое было на холме. Поднявшись на его вершину, Иван Николаевич увидел белые здания совхоза, а повернувшись к морю, — квадраты канониров береговой обороны. В войну в них помещался штаб корпуса.

— Где-то вот здесь был мой окоп, — прошептал Иван Николаевич.

Здесь он воевал шесть месяцев. В этом окопе убило его друга Байязитова…

Но сколько он ни искал, окопа не было. Чьи-то хозяйские руки засыпали его, распахали землю, обильно политую кровью, засадили виноградником.

Ничто здесь не напоминает о войне. Совхоз «Мысхако» изготовляет вино отличнейшей марки — «Малая земля». Квасоля пил это вино. Малая земля! Эти два слова может понять только тот, кто побывал здесь во время войны.

Поднявшийся ветерок донес до слуха Ивана Николаевича обрывки песни. Он прислушался:

Нам она и очаг и отчизна, Нам она и любовь и семья, Небывалой живущая жизнью, Наша Малая чудо-земля.

Слова эти написали и пели на Малой земле. Он всмотрелся в синюю темноту, увидел светлые пятна, подумал: «Должно быть, косынки». Там находились люди, и он пошел к ним, и чем ближе подходил, тем громче становилась знакомая песня.

Женщины убирали виноград. Одни ножами срезали кисти и укладывали их в плетеные корзины, другие носили корзины к совхозу.

— Что это вы полуночничаете, или вам дня мало? — спросил Иван Николаевич.

— Не хватает у нас рабочих рук. А урожай не ждет, сыплются ягоды. Вот и поспеваем, — ответила моложавая женщина, вытирая ладонью вспотевший лоб.

Голос женщины, чем-то напоминавший голос его погибшей жены, всколыхнул всю душу Квасоли. Совсем некстати вспомнилась книга иностранного писателя. Герой книги молодой, здоровенный парень после войны вот так же, как и Квасоля, приезжает на место боя, находит свой окоп, раскисает от воспоминаний и пускает себе пулю в рот.

«Дурак и бездельник. Если бы он работал, такая блажь не пришла бы в голову» — про себя выругал Квасоля героя романа и громко сказал:

— Ну что ж, девчата, давайте помогу, — поставил себе на плечо огромную корзину и потащил ее к совхозу. Корзина оказалась тяжелой, сердце его учащенно забилось, но он пошел крупными шагами, не чувствуя усталости, жадно вдыхая запах знакомой земли, любуясь огнями Новороссийска.

Квасоля работал несколько часов, но какое-то досадное чувство нет-нет да и шевельнется в груди. «Пора на пристань. На пароходе чемодан с бельем и книгами, в кармане билет и путевка в санаторий».

На рассвете, когда исчезли кружевные тени от листьев, женщина-бригадир, поразившая его своим голосом, сказала:

— Ну, а теперь — шабаш! Можно и зоревать.

Женщины сложили ножи и корзины и, вымыв в роднике руки, друг за дружкой пошли по тропинке. Иван Николаевич шел последним, рядом с бригадиром, поглядывая на ее обветренное, простодушное, приветливое лицо. Мягким грудным голосом женщина рассказывала, как во время десанта в Новороссийск на пирсе элеваторной пристани убили ее мужа.

— Прямое попадание мины, — говорила она, стараясь быть спокойной, сохраняя большую душевную силу.

Поднялись на вершину холма. Открылось море. По темно-синим волнам скользил белый корабль. Квасоля взглянул на него с чувством облегчения, обрадованно сказал:

— «Украина»… Хорошо, что ушла. Теперь я смогу побыть с вами на этой чудесной земле еще деньков пять — до следующего парохода.

БРАТЬЯ

Маршал авиации в своем служебном самолете летел в черноморский город, празднующий двадцатипятилетие своего освобождения. В салоне вместе с ним находился генерал-полковник, бывший начальник политотдела одной из армий, защищавших город в 1942 году. Весь путь спутники играли в шахматы. Оба не уступали друг другу в настойчивости и мастерстве, но чем ближе подлетали к цели, тем большее волнение охватывало их.

— Хорошо бы пролететь вдоль берега, взглянуть на места, где довелось воевать, — предложил генерал-полковник.

Маршал согласился, отправился в кабину летчиков и оставался там, пока самолет не оказался над Туапсе. Генерал-полковник, прильнув к окну, смотрел вниз. Словно огромная льдина, по морю плыл белый теплоход, на рейде дымили танкеры, сновали проворные катера. Справа горстью рассыпанной соли заискрились светлые домики знакомого поселка и растаяли, словно растворились в синей воде неба. Среди тронутых осенней позолотой лесов замелькала небрежно брошенная на невысокие горы лента шоссе. Показалось полукружье курортного городка с Толстым и Тонким мысами. Через несколько минут открылось сверкающее лукоморье, и возник город, куда спешили военные: огромная бухта, перегороженная каменным молом, голова господствующей высоты, расцвеченные флагами ракетоносцы, ровные кварталы и площади до боли знакомого и в то же время выглядевшего чужим большого города.