Огни Новороссийска
(Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович - Страница 87

Лессерви по-своему понимал русского: полковник смертельно устал от недоверия и искал гибели на поле боя.

24 октября фашисты предприняли нерешительную контратаку против левого фланга австралийцев, но она захлебнулась, не достигнув британских позиций.

В мозгу Хлебникова мелькал пестрый калейдоскоп цифр: номера дивизий, бригад, полков, авиасоединений — хоть подсчитывай их на арифмометре.

До шести часов дня англичане захватили полторы тысячи пленных, из них почти половину составляли немцы.

Вечером на свой командный пункт в западной пустыне вернулся разбитый и утомленный длительным полетом Роммель. С воспаленными закрытыми глазами он выслушал рапорт генерала фон Тома.

— Английские пушки выкорчевали наши «дьявольские сады», и пехота прошла по ним беспрепятственно. Ваш любимец, король африканского неба капитан Марсель, победитель в ста пятидесяти восьми воздушных боях с англичанами, убит… Мы проиграем сражение, если снабжение войск немедленно не улучшится.

Последнюю фразу за своей подписью фельдмаршал послал Гитлеру. Эта радиограмма была перехвачена англичанами.

Узнав о возвращении Роммеля, Монтгомери заторопил свои войска.

Осунувшийся, исхудавший Хлебников спал урывками. Просыпаясь в минуты затишья, прислушивался к курлыканью журавлей в поднебесье, летевших из России на теплые зимовья.

Поздно вечером 20-я и 26-я австралийские бригады, оглашая воздух победными криками, снова ринулись в атаку, но вынуждены были залечь в красном песке в полутора километрах к югу от прибрежной железной дороги. Голодные солдаты не хотели есть и испытывали только жажду.

Роммель, тратя последние запасы снарядов, сумел заблокировать наступление англичан сильным артиллерийским заслоном.

Монтгомери понял, что полный прорыв и победа невозможны без общего тщательно подготовленного наступления, и, прекратив атаки, стал готовить новый удар. Для прорыва был сформирован свободный отряд под командованием генерала Фрейберга, командира новозеландской дивизии, который должна была поддерживать огромная масса артиллерии.

2 ноября Монтгомери начал новое наступление, еще невиданное в Африке по своим масштабам. Он был уверен в победе и боялся только одного, чтобы Роммель не начал отходить: в кармане у него лежала расшифрованная телеграмма Роммеля к Гитлеру с просьбой разрешить отступление на 80 километров западнее, до Фука… Монтгомери знал позиции у Фука. С юга они были защищены крутыми эскарпами, которые могла разрушить лишь тяжелая артиллерия. Отойдя на эти позиции, немцы выигрывали время для подвоза резервов и боеприпасов.

Опасения Монтгомери оказались напрасны. На другой день пришел ответ фюрера — радисты знали его наизусть и пересказали Хлебникову. В ответе было сказано: «Несмотря на большое численное превосходство, противник в конце концов будет измотан и обескровлен. Как часто случалось в истории человечества, железная воля возьмет верх над превосходством противника в живой силе. У ваших войск только один выход: победа или смерть».

— Теперь немцы обречены. Роммель вряд ли осмелится нарушить приказ Гитлера, — сказал Хлебников, усмехаясь. — Немцам нужны танки, бензин, самолеты. В приказе стоять насмерть они вряд ли нуждаются.

Дивизия Лессерви атаковала в первом эшелоне, и Хлебников был свидетелем огромного сражения, развернувшегося у него перед глазами. В этот траурный день он узнал о гибели своих друзей Шепетова и Чередниченко, сгоревших в подбитых танках.

Фашисты терпели поражение на всех участках. Был полностью уничтожен 20-й Итальянский корпус, разбиты все немецкие пехотные части, потеряна масса танков, грузовиков и пушек. Словно в насмешку, к концу сражения, когда все уже было потеряно, пришла радиограмма Гитлера: «Я согласен на отход вашей армии к позициям Фука».

Но эти позиции уже захватили английские танки. Отступать было некуда.

Хлебников не отрывал воспаленных глаз от бинокля. В бой вступали все новые и новые английские части. Распевая о пляшущей Матильде, мимо наблюдательного пункта Лессерви прошел батальон австралийцев. Грузовики протащили дивизион противотанковых пушек с прислугой из бородатых индейцев. На двух «виллисах» в тыл промчались офицеры связи 10-го гусарского полка; развалившись на сиденьях, они громко смеялись. На передней машине сутулился раненый немецкий генерал Риттер фон Тома — небритый, жалкий, нахохлившийся, как подбитая птица.

Всеми забытый Хлебников понял: все, что здесь, в Африке, он мог дать английской армии, он уже дал. Дальнейший ход сражения был ясен: разгром Африканского корпуса начался.

Тепло попрощавшись со своим другом Лессерви, Хлебников сел в «виллис» и уехал в тыл, подальше от чужого счастья созревающей победы.

Всю дорогу машину сопровождала круглая, такая же как в России, луна — она тускло освещала колонны сгорбившихся, едва плетущихся пленных фашистов. Хлебников сидел, откинувшись на спинку, полузакрыв глаза. Он понимал: гитлеровский план огромного двустороннего охвата, при котором одна немецкая армия должна была двигаться с Украины через Кавказ на юг, а другая из западной пустыни через Суэцкий канал на север с целью захвата нефтяных районов Среднего Востока, был сорван. Сорван, конечно, он был там, в России, но и здесь Эль-Аламейн сыграл свою роль,

Монтгомери у себя в палатке писал приказ по войскам, когда к нему вошел Лессерви.

— Какое сегодня число, генерал? — весело спросил командующий, отодвигая от себя исписанный листок бумаги и с наслаждением вытягивая худые ноги.

— Одиннадцатое ноября 1942 года.

— Сегодня день окончательного изгнания фашистов из Египта. За исключением пленных, в Египте не осталось ни одного немецкого или итальянского солдата. Восьмая армия за три недели с боями прошла четыреста восемьдесят километров. Она разбила четыре германские и восемь итальянских дивизий. Такой блистательной победе можно позавидовать…

— Полковник Хлебников заслуживает высшей награды, сэр. Грудь его достойна быть украшенной крестом Виктории, — вызывающе проговорил Лессерви, высоко подняв седую голову. — Эль-Аламейн…

Монтгомери промолчал.

А в это время в разбитом автобусе английский сапер Эрик Хэй, положив на колени листок почтовой бумаги, писал домой, в Кардифф. Шахтер, ставший солдатом, заполнил уже две страницы письма бисерным почерком, описывая подвиги советских солдат. Он подробно изложил, как русские, поляки и чехи помогали англичанам трое суток держать Тобрук, приковав к нему всю армию Роммеля, восхищался Хлебниковым.

Окончив письмо, Хэй прочел его вслух у себя в роте. Солдаты слушали внимательно, не перебивая. Они тоже полюбили советских парней, смелых, простых и великодушных, из которых каждый стоил в бою хорошего взвода. Да, они стояли насмерть, не кланялись пулям, не оглядывались назад.

— Хотел бы я, чтобы и у нас были такие полковники, — как бы про себя сказал капрал в черном берете, сдвинутом на левое ухо.

— Будут, — ответил Хэй. — Из рабочих. Хлебников- то в юности работал на шахте.

— Ты ведь тоже работал на шахте. Не в полковники ли метишь? — Капрал хлопнул Хэя по плечу и засмеялся. — А я тоже о нем напишу домой. Пускай там узнают правду о русских. Щедрые они, отдали нам все, что имели, — свои жизни. Почему бы нам всем не написать о том, что мы видели, а? Как вы думаете, ребята? Если они так воюют на чужой земле, то с каким же азартом дерутся за свою страну!

…Хлебников вышел из палатки и направился к берегу. Он любил вечно живое море, оно приводило мысли в порядок и успокаивало. С юга дул не остывающий даже ночью горячий хамсин, крупные звезды затянуло мглой, в которой бессильно барахтался молодой месяц. Сбоку дороги, дрожа листьями, стояла чудом уцелевшая пальма. Хлебников отломил от зеленого веера длинный и острый, как кинжал, листок, попробовал растереть его, поднес к носу. Захотелось крыжовника, вспомнились высокие сосны Серебряного бора, душистый запах смолы…

Что же делать дальше — плестись в обозе наступающей армии? Может быть, лучше было не раскрывать свое имя и звание и воевать сержантом, как Агеев и Чередниченко?.. Да нет, не лучше.