К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 49

Глаза Тальца округлились, усы встопорщились, как у почуявшего добычу кота:

 — Да это же хан Азамат, царский темник! — воскликнул он, указывая на старшего из булгар. — После царя Алмуша и его сына Мохаммеда — это третий человек в стране!

 — А другой кто? — поинтересовался Твердята.

 — Зять его, хан Кубрат. Он в запрошлый год в Киев послом приезжал.

 — Давайте подойдем к ним, — по простоте душевной предложил Путша.

 — Думаю, не стоит, — покачал головой Талец. — Солнце клонится к полудню, пора возвращаться. Не знаю, как вы, а у меня нет особого желания топать через весь город по самому солнцепеку.

Путша посмотрел на дневное светило, и в его взгляде появилась тоска: тресветлый Хорс был его первейшим врагом. Белая, как сметана, кожа молодого гридня совершенно не выносила горячих солнечных поцелуев, вмиг покрываясь волдырями. Бедняге даже у весла иной раз приходилось работать, не снимая рубахи.

Когда сложное переплетение перегороженных в самых неожиданных местах телегами и загонами для скота городских улиц скрыло из глаз вид крепостных ворот, Твердята вновь заговорил о Лютоборе.

 — Странный он какой-то в последние дни, — протянул молодой гридень, отправляя в рот изрядный кусок пирога с требухой.

 — Кто?

 — Да Лютобор!

 — Только в последние? — подарил усмешку усам Талец. — Он, если хочешь знать, всегда от нас отличался: и в работе, и на совете, а уж про битву и говорить нечего!

 — Ты меня тут не поучай! — обиделся Твердята. — Тоже мне умник нашелся! Битву я видел не хуже тебя, только в отличие от некоторых моя голова в ней осталась цела! Я о другом. Ты вот мне скажи, Драный! — повернулся он к Торопу. — Куда это он едва не каждую ночь исчезает? Люди какие-то приходят к нему подозрительные: то вельможи, то оборванцы…

У Торопа вертелось на языке объяснить, что вельможа и оборванец — это один и тот же человек, но вместо того, он, копируя манеру Лютобора, только пожал плечами:

 — Хотел бы я это и сам знать. Он мне не докладывает. А мне за ним следить некогда.

 — А я его недавно у хазарского стана видел, — неожиданно сообщил Путша.

 — У хазарского стана? — переспросил Твердята. — И что же он там делал?

 — Да ничего особенного. Беседовал с тем ромеем, как его, бишь, Анастасием.

 — Ну и что тут удивительного? — не понял Тороп. — Как этот парень смотрел на нашу боярышню, я бы тоже с ним поговорить захотел!

 — Да они вроде мирно толковали. О чем-то, кажется, договаривались. А уж как Малик к ромею льнул — ну чисто твой котенок.

 — Вот-вот! — подхватил Твердята. — Давеча с ромеем о чем-то сговаривался, нынче с булгарами совет неизвестно, о чем держит. Как я и говорил. А на торжище. Беседует по полдня с купцами из Хорезма и Мерва и хоть бы раз что-нибудь купил!

— Ну почему же ничего, — не согласился с товарищем Путша. — Вчера, например, венец купил, который наша боярышня в первый день примеряла.

 — Что? — Твердята подавился пирогом и закашлялся.

 — А ты ничего не спутал?

На лице Тальца глубочайшее смятение смешалось с досадой. На какие ухищрения ему пришлось пуститься, чтобы купить для любимой пустяковую привеску, а его товарищ, глазом не моргнув, покупает баснословно дорогую вещь, даже не ведая, захочет ли принять от него красавица подобный дар.

 — Это сколько же боярин Лютобору серебра отвалил? — почесал затылок Твердята.

Он уже справился с кашлем, но теперь на него напала отчаянная икота.

 — Ну, причем тут боярин? — возмутился Тороп. — После битвы Лютобору достались доспехи и меч Гудмунда, и топор того здоровяка, и еще кое-что, а это все тоже чего-то стоит!

 — Стоить оно может и стоит, — возразил ему Твердята. — Только и меч, и кольчуга, и топор как лежали, так и лежат у нас под палубой. Я нынче утром смотрел.

 — Это не боярское серебро, — неожиданно сказал Талец.

— А чье же?

Воин снисходительно улыбнулся.

 — Да ну тебя совсем! — взорвался Твердята. — Совсем одурел от жары! Разве человек, у которого есть казна, станет с утра до ночи ворочать весло, да таскать с места на место хозяйские сороки.

 — А разве с человеком, вроде нас с тобой, станут так запросто разговаривать люди положения хана Азамата?

 — Ну, допустим, он, как ты говоришь, богат и знатен, — не сдавался Твердята. — Тогда зачем он с нами отправился?

 — Известное дело, зачем, — глаза у Тальца сделались ласковыми, верно вспомнил свою Воавр. — Чего не сделаешь ради девичьей красы.

 — Но почему же он тогда не откроется? — спросил Путша. — Знай Мурава Вышатьевна, кто он, она была бы к нему более благосклонна.

 — Плохо ты ее знаешь, — усмехнулся Талец, — если думаешь, что богатство и знатный род имеют для нее значение.

 — А Белен? — поддержал Путшу Твердята. — Почему Лютобор так безропотно сносит все его нападки?

 — Ну насчет того, что безропотно, ты сильно преувеличиваешь, уж кто-кто, а Лютобор умеет за себя постоять. А вот зачем? — Талец снова выпустил улыбку из-под жесткой щетки усов. — Думаю, Лютобору зачем-то нужно, чтобы его считали простым ратником, ватажником богатого купца. Да только… Вы когда-нибудь видели, чтобы пардус спрятал свои пятна?

Вскоре после того, как гридни вернулись к ладьям, на дороге показался Лютобор. Выглядел он озабоченно. Неизвестно, о чем они там говорили с булгарскими вельможами, но, едва успев перехватить на ходу какую-то снедь, он засобирался в дорогу. Пятнистый Малик, которому до смерти наскучил душный пыльный город, крутился у его ног, нетерпеливо переходя с места на место.

 — Куда ты? — спросил у русса боярин.

 — Поеду посмотрю на Камское устье.

 — Что ты там забыл?

 — Дело есть.

Твердята толкнул мерянина в бок, мол, я же говорил. Тороп только досадливо отмахнулся. Он знал, что близ устья Камы стоит летний стан царя Алмуша, куда булгарский владыка удалился после приема послов из каганата, и где он принимал всех, с кем хотел поговорить с глазу на глаз без лишнего шума. Не туда ли, часом, собрался русс?

Еще о чем-то переговорив с Вышатой Сытеничем, Лютобор подошел к боярышне. Мурава сидела в тенечке и вышивала нарядную рубашку, кладя по алому шелку замысловатый узор. Для батюшки, верно, старалась, хотя Тороп не замечал, чтобы Вышата Сытенич особо уважал этот цвет.

 — Уезжаешь? — спросила девица, не поднимая глаз от работы.

 — К отплытию вернусь, — отозвался русс. — С нашим другом я обо всем договорился, — продолжал он, понизив голос. — Теперь бы придумать, как отвлечь стражу и чем бы закрыть луну. Послезавтра, чай, полнолуние.

Мурава мигом забыла про пяльцы.

 — Господь вознаградит тебя за твою доброту, — воскликнула она, порывисто поднимаясь.

Лютобор усмехнулся, но усмешка вышла кривой.

 — Этого человека знает Малик, — пояснил он, проводя рукой по холке пардуса.

 — Он умеет выбирать друзей, — улыбнулась Мурава.

 — Мудрость зверя священна, она от богов.

И вновь красавица и молодец говорили на разных языках, и верно потому на лицо Муравы вернулась грусть.

 — С собой возьмешь? — спросила она, разглядывая пардуса, словно желая навсегда запечатлеть в памяти причудливый рисунок его пятен.

Темно-каштановые с золотыми нитями брови Лютобора сошлись на переносице:

 — Об этом я и хотел с тобой поговорить. Когда я присягал на верность твоему отцу, я поклялся не только охранять его добро, но и обеспечивать твою безопасность. Позволь, чтобы в отсутствие моего меча его место занял Малик.

 — Воля твоя, — кивнула головой боярышня. — С таким сторожем я не побоялась бы остаться одна ночью в темном лесу. Но скажи, от каких врагов твой пардус собирается меня оберегать? Разве Булгар не дружественная нам страна?

 — Охотников за сокровищами хватает везде, — пояснил русс. — И далеко не все они чтят Правду, как того хотелось бы!

Эту ночь Тороп провел на лавке в одиночестве: пятнистый Малик, обычно составлявший мерянину компанию во время поздних Лютоборовых отлучек, ночевал в ложнице Муравы. Как потом потихоньку поведала Воавр, боярышня сама покормила зверя с рук, а потом долго его ласкала, что-то нашептывая в мягкие мохнатые уши. Что шептала пардусу девица, корелинка не расслышала: но уж, наверняка, то, что не решалась высказать вслух его хозяину.