Вкус вишнёвой лжи (СИ) - Angel-of-Death - Страница 68

Неожиданно достаю руку с ключами из кармана, сжимаю их ещё сильнее, а потом с размаха ударяю кулаком в стену. Из комнаты раздаётся визг, а после что-то падает. Ну, вот. Кажется, я напугал маму Костяна.

Бросаю ключи на тумбочку, встряхиваю рукой, смахивая выступившие капли крови.

Потом станет легче?

Нахрена мне это потом, если сейчас так фигово?

Ложь 48. Ира

Когда людям плохо, им нельзя верить,

Ложь их — лишь пепел, что после оставил пожар. (Настя Мацуга)

Kamazz — И я тону в тебе, как в омуте

Ложь 48. Ира

Это было зимой. Кажется, в январе. Мама укутала меня в тёплую одежду, надела две кофты, колготки под штаны и неудобную громоздкую шапку, от которой лоб постоянно чесался. Всунула в руки санки, поцеловала в щёку и вытолкала из дома.

В детстве я любила зиму, морозы и хрустящий под ногами снег. Я выходила на площадку перед домом и играла с соседскими детьми: мы строили горки, катались на санках, смеялись, играли в снежки, барахтались в сугробах, а потом приходили домой вспотевшие, мокрые, но счастливые.

Мама не разрешала уходить далеко от дома, но мне и не хотелось. Детская площадка была для меня целым миром. Я могла играть в дочки-матери, лепить снеговиков, крепости, пиратские корабли, замки и даже космические станции. Можно было творить всё, что вздумается, лишь бы хватило воображения.

Но в тот день случилось то, чего я ни разу себе не позволяла.

Я покинула детскую площадку, сбежав от пристального взора окон жилого комплекса, а, следовательно, от присмотра матери. Она, наверное, даже не заметила моего отсутствия. Может быть, была занята (работала журналистом, постоянно сидела за компьютером и что-то писала), а, может быть, просто занималась домашними делами.

Я ушла с площадки, потому что Миша Попенко, мальчик с соседнего подъезда, предложил сходить в ларёк. У него было две сотки, которые ему подарила бабушка на день рождения, и он решил накупить всяких сладостей в тайне от матери.

Побросав санки, совки, лопатки, мы направились вслед за Мишей, совсем забыв о строгом наказе родителей, не покидать площадку. Нам было плевать.

Ларёк находился сразу за жилым комплексом рядом с проезжей частью. На самом деле, не слишком далеко: стоит только завернуть за угол, а там метров сто, и уже на месте, но тогда этот путь казался невероятно огромным.

Это произошло, пока Миша покупал сладости. Я увидела машину, остановившуюся недалеко от ларька: меня привлекла красная игрушка, болтающаяся на зеркале подобно маятнику. За рулём сидела женщина, на пассажирском — мужчина. Они улыбались, что-то говорили друг другу, а потом поцеловались.

Я не сразу узнала его. Лишь когда мужчина выбрался из авто, нагнулся, чтобы попрощаться с женщиной, я поняла, что это отец, а дама за рулём — не моя мать.

Марина показалась мне невероятно красивой женщиной. Красная помада на губах, прическа, дорогая одежда. Тогда она была гораздо симпатичнее мамы, которая постоянно торчала дома и с головой уходила в написание статей. Сейчас, думая об этом, я понимаю, почему папа ушёл. Но тогда я не понимала.

Я разозлилась на него. Бросила друзей, рванула обратно домой, не знаю, как добралась до квартиры. Единственная мысль, крутящаяся в голове: рассказать всё маме. Я не понимала, как отец мог целоваться с другой женщиной, не знала, почему он улыбался, выглядел таким счастливым. Обида, злость, непонимание, разочарование: вот, что я чувствовала, колотя маленькими кулачками в дверь.

Когда мама открыла, я влетела в квартиру и с порога рассказала о том, как увидела отца с другой женщиной. Тогда мне казалось, что это единственный правильный выход, теперь же я понимаю, что нет.

Мама лишь потрепала меня по голове и сказала:

— Я же просила тебя не уходить с площадки.

Я разозлилась ещё сильнее: как так? Она узнала, что отец ей изменяет, но при этом улыбается и отчитывает меня.

Я думала, что, если мама узнает, всё встанет на свои места. Она отругает папу, тот бросит ту женщину, и всё будет как раньше. Но вместо счастливого воссоединения, я получила тонны скандалов и криков. Отец ушёл из дома, затем родители развелись.

Я часто думаю о том, что было бы, если бы я ничего не рассказала. Ведь, по сути, я виновата в том, что отец бросил маму, а та разболелась и умерла. Я убила свою мать. Всё из-за того, что я не умела держать язык за зубами.

Я послужила исходной точкой произошедшего, и с тех пор пообещала, что никогда больше не буду ей. Не хочу стать пулей, разрубающей оковы иллюзии. Хватит с меня.

Сейчас же, когда я решила не вмешиваться в происходящее, все почему-то обернулись против меня. И, знаете, что? Мои глаза будто открылись. Словно кто-то перевернул песочные часы, и я смогла посмотреть на мир с совершенно с другого угла.

Элли никогда не была моей лучшей подругой. Я её такой сделала, потому что Макеева единственный человек, с которым я неплохо общаюсь.

Элли лишь иллюзия друга. Появлялась в моей жизни в двух случаях: поныть про парней/жизнь/неудачи, обсудить что-то, либо попросить о помощи.

Меня это всегда устраивало: Макеева говорила только о себе и никогда не интересовалась мной. Это было на руку, ведь я не любитель откровенничать.

Может быть, я сама превратила нашу дружбу в подобное, а, может быть, дружбы никогда и не было.

Не знаю, в какой момент всё изменилось, но после попытки Макеевой выставить меня виноватой, я поняла, что больше не хочу всего этого. Встреч в кафешках, прогулок, вечного нытья про личную жизнь, про сумочки, которые она не смогла купить, про дорогие наряды, про выпускной, про парней.

Назаров тоже хорош. Сначала подлизывался, набивался в друзья ни с того, ни с сего, а тут я просто «сохранила секрет подруги» и всё. Уже другой человек. Не Ирина Ольханская, а Ирина, мать его, королева вранья.

Может быть, он просто тёрся рядом со мной, чтобы быть в курсе расследования отца? Это самый логичный вариант, который приходит в голову. Но его поцелуй на вечеринке… Его обидные слова…

Я не понимаю, что творится в моей голове, не то, что в Костиной.

А Стас… Его расставание с Элли не приносит удовольствия. Теперь всё как будто иначе. Он другой, я другая, весь мир чужой.

И самое страшное, стоит только подумать о Скворецком, как сердце больно сжимается, выдавливая из себя остатки крови. Винит ли он меня? Согласен ли с Назаровым, что я поступила подло?

Не хочу этого знать.

Вообще никого из них не хочу больше видеть. Ни Элли, ни Костю, ни Стаса.

О последних не слышно больше двух недель. Макеева же наседает в школе, пытаясь извиниться, и даже то, что я пересела за другую парту, не останавливает блондинку. Она раскаивается, шлёт сообщения с извинениями, звонит, подкидывает записки, подходит лично, наверное, надеясь, что я остыну и прощу её.

И я почти сдаюсь, практически ведусь на её красивые речи о том, как сильно она жалеет о сказанных словах, и что всё это было на эмоциях, и бла, бла, бла. Но потом вспоминаю, как яростно Элли пыталась настроить парней против меня, и вся жалость рушится.

Наконец-то открывается истинное личико милой богатенькой сучки. Да здравствует правосудие и треснувшие розовые очки. Ложь всегда проигрывает. Она подобна туману, иллюзии, повязке на глазах, но как только ты избавляешься от неё, получаешь крылья. И тогда тебе подвластно всё.

***

Примерно через три недели после ночной стычки, я выхожу из школы, мысленно проклиная отвратительную погоду. Сильный ноябрьский ветер хлещет по щекам, забираясь под куртку, моросит дождь, мрачное окутанное тучами небо навевает тоску. Хочется поскорее добраться до дома, заварить чай и с усмешкой наблюдать из окна за непогодой.

Натянув до подбородка куртку, быстро направляюсь к воротам школы, и уже собираюсь свернуть в сторону остановки, как до боли знакомый голос окрикивает меня.

— Ира!

Ноги прирастают к асфальту, сердце замирает. Я узнаю его. Этот звонкий всегда немного насмешливый голос, прожигающий в моей груди дыру от огромной сигареты.