Прыжок во тьму - Ветишка Рудольф - Страница 53

В тюрьме многое зависело от надзирателей. Я разделил бы их на три группы. Первая группа — это садисты. Они намеренно выискивали предлог, чтобы бить и мучить. Ко второй группе можно отнести тех, кто выполнял свои обязанности, не проявляя особенного либерализма. И наконец, третья группа — надзиратели, которые старались нам помочь. Один из них рассказал мне, что раньше работал на пивоваренном заводе, он хорошо говорил по-чешски и оказывал мне всяческое содействие. Однажды я отрапортовал недостаточно быстро по-немецки начальнику тюрьмы Сапу, за что получил от него несколько оплеух. Через какое-то время ко мне в камеру зашел надзиратель, написал мне на клочке бумаги по-немецки текст рапорта и посоветовал его выучить.

— С начальником будь особенно осторожным. Он часто делает обход с собакой и любит ее натравливать на заключенных. Она-то уж тебя разделает под орех. Избегай любого конфликта с ним, — предупредил он.

Заметив, что меня никто не навещает и я не получаю ни от кого передач, он стал приносить мне кое-что из еды и белье. На рождество, а потом в январе и феврале 1945 года мы часто дискутировали с ним о событиях и будущем. Он хотел знать, что ждет его впереди. Будущего он боялся. Воспользовавшись тем, что в камере мы находились одни, я однажды попросил его устроить мне побег. При этом я поставил все на карту: будь что будет. Он ответил, что пока нет подходящего момента.

— Как только подвернется удобный случай, возможно, мне удастся помочь тебе.

Вскоре он исчез из нашего коридора, и я больше его не видел. Возможно, его перевели в другое место или что-нибудь с ним случилось.

Из допросов было ясно, что гестапо знает, а чего нет. Я всегда старался свести разговор на политические темы и тем самым выиграть время. Продлить следствие — это значило получить лишний шанс на спасение.

Передо мной всегда стоял один и тот же вопрос, отказываться ли отвечать вообще или отстаивать каждого и особенно тех, кто еще на свободе. Я решил бороться за каждого человека.

Я понимал, что задача эта нелегкая, но что это нечеловечески трудно, не представлял. И только в ходе допросов я понял, какой неравный бой приходится мне вести. Гестаповцы располагали сведениями и материалами, а я мог полагаться только на свою память. Девяносто четыре раза допрашивали меня. Все мои ответы записывались, а я вынужден был держать их в своей памяти. Только бы выдержать. Притом я неоднократно убеждался, что многие товарищи не понимают избранной мною тактики.

Еще когда я был на свободе, гестапо с помощью своих агентов создавало в подпольных организациях атмосферу недоверия и подозрительности. Оно стремилось посеять недоверие и ко мне. «Общественное мнение» создавал Фиала.

Будучи членом руководства, он знал о предстоящих встречах подпольщиков с некоторыми руководящими товарищами и устраивал так, что вскоре после встречи с нами этих людей арестовывали. Так, в феврале 1944 года после ареста товарищей Ирушека и Достала мы хотели временно приостановить деятельность челаковицкой партийной организации, а товарищам Долейшиму и Добиашу предписали немедленно уйти в подполье. Челаковицкие товарищи получили от нас соответствующие указания, которые были обсуждены в присутствии Бедржиха Штястного. После войны мне стало известно, что и товарищ Ирушек переслал им из тюрьмы подобное указание. Но гестапо послало в Челаковицы своего человека, который втерся в организацию в качестве инструктора. До сих пор не знаю, кто это был. Так гестаповцам удалось раскрыть всю организацию и арестовать многих людей. Одновременно с этим распространялись слухи, что причина арестов — связь с членом ЦК, с которым, мол, не все благополучно. Эти намеки касались меня, так как другого человека из ЦК в Челаковицах не знали.

Это приводило меня в отчаяние и, откровенно говоря, я чувствовал себя совершенно беспомощным. Действительного виновника всех наших бед я не знал. Конечно, я о многом догадывался, но добраться до истины не мог.

После войны разговаривал с товарищем Йозефом Кнапом, и он сообщил мне:

— Знаешь ли ты, что я сохранил тебе жизнь?

— ???

— Товарищи хотели тебя столкнуть в воду на переправе в Богницах, уверяя, что ты ненадежный… Мне удалось их переубедить.

Но тогда о подобных настроениях мне не было известно. А Фиала мог продолжать плести свою сеть.

Так мы теряли целые организации и отдельных товарищей.

На допросах и очных ставках я знал — хотя не всегда точно, — какими сведениями гестапо располагает от предателей, в каких случаях запираться бессмысленно, и отвечал на задаваемые вопросы с учетом всего этого. Мои ответы могли вызвать у некоторых обоснованное недоверие. Нелегко было мне. Тактика, избранная мною, при методе гестаповских допросов была очень сложной. Однако могу и сегодня со спокойной совестью заявить: никогда, ни на одном допросе гестапо не сумело добиться того, чтобы я утратил над собой контроль. Мне удалось приостановить аресты и таким образом спасти жизнь некоторых товарищей, работавших на свободе, что дало им возможность продолжать свою деятельность в подполье.

Нелегко человеку, когда у него за спиной несколько предателей, особенно такой матерый агент гестапо, каким был Фиала. И то, что многие товарищи не знали его подлинного имени, не знали, о ком, собственно, идет речь, представляло особую опасность.

На протяжении двух недель меня возили из Панкраца во дворец Печена, минуя «четырехсотку», на допрос. Однажды я спросил Смолу, почему они так делают. Он ответил, что гестаповцы хотят полностью изолировать меня и не допустить контакта с арестованными.

Позднее, как и других заключенных, меня сначала заводили в «биограф», где узники ждали вызова на допрос. Они сидели на скамьях, глядя в затылок друг другу. Не разрешалось даже пошевельнуться. Руки положено было держать на коленях и смотреть перед собой.

Наручники с меня не снимали, садиться на скамью не разрешали. Меня ставили в нишу стены спиной к остальным, так что я никого не видел. Только по вызовам на допрос я мог догадаться, с кем находился в помещении. Горе тому, кто шевельнется и попытается что-нибудь прошептать соседу. Его или избивали, или заставляли по нескольку часов стоять у стены с поднятыми руками, делать приседания до потери сознания; об ударах и пинках, которые при этом на него сыпались, я уже не говорю. Гестаповцы имели большой опыт в истязании людей. Конкаржем здесь был Мирек Крайзл. Во дворце Печека ему разрешалось вольное хождение, и когда он увидел меня, то сумел сделать так, что мы обменялись несколькими словами.

— Нужно немедленно сообщить на волю, — сказал я, как только представилась возможность, — что Войта, Рихард, Иван, Тонда, Ладя, Ярка, Калина — один и тот же человек, агент гестапо Фиала, которого необходимо обезвредить.

— Попытаюсь передать это через жену.

Позднее он сообщил об этом заключенным, поскольку имел возможность с ними разговаривать. Давал он также советы, как вести себя на допросах.

С помощью Мирека я намеревался создать в тюрьме организацию, это помешал мне осуществить один стражник — старый матерый полицейский. Он, видимо, что-то почуял, и лишил меня возможности встречаться с Миреком.

Мирен Крайзл проделал большую работу, оказывая помощь заключенным. А это было нелегко. Требовались не только смекалка и умение, но и добросовестность. Он умер от тифа в Терезине в дни освобождения.

ОЧНЫЕ СТАВКИ

Допросы продолжались. Гестапо прилагало все усилия к тому, чтобы не только сломить меня, но и скомпрометировать в глазах товарищей. Этот метод они применяли при допросах всех руководящих товарищей. Что это так, я убедился во время одного из очередных допросов. На этот раз меня допрашивали в секции гестапо по борьбе с парашютистами все сотрудники штаба.

Они хотели знать, как мы были вооружены, сколько человек прилетело, на каком самолете, какими деньгами нас снабдили. Но особенно они хотели узнать шифровальный ключ и задачи, поставленные перед нами.