Прыжок во тьму - Ветишка Рудольф - Страница 55

Тонда не мог знать, что со Штоллом я еще раз встречался, он знал только одно: что мы были у него, что он нас выгнал и что на обратном пути мы об этом говорили.

Во время допроса Штолла и на всех остальных допросах я чувствовал себя все хуже. Сказывалось огромное нервное напряжение. Ведь любой, даже незначительный ошибочный ответ или недопонимание вопроса могли привести к гибели товарища по подпольной работе, причем не одного, а десятков.

Я снова думал, к верной ли тактике прибег. Не лучше ли было отказываться от ответов? В конце концов речь шла не обо мне — по поводу своей судьбы я не питал никаких надежд.

Но, отказываясь от показаний, я не мог бы предотвратить аресты. Арестованным будут продолжать устраивать очные ставки и изобличать их с помощью провокаторов. А в этом случае вряд ли можно было бы кого-нибудь спасти. Цепь где-нибудь порвется, и так пойдет дальше.

Буду действовать так же, как до сих пор, — защищать то, что удастся, несмотря на все опасности, которым я подвергаюсь. Я всегда учил товарищей, что коммунисты должны бороться всюду, в любых условиях.

Одна атака следовала за другой.

Опять меня повели на допрос. Спросил у Смолы, что меня ожидает теперь.

— Был арестован Гавелка с «Колбенки», — ответил Смола.

Антонин Гавелка раньше работал механиком в типографии «Руде право». Теперь — на «Колбенке». Там была очень хорошая партийная организация, которую он возглавлял. Тонда был связан с этой организацией и встречался с Гавелкой. Поскольку Гавелка оказался здесь — ясно, что выдал его тот же Тонда.

Что же придумать, чтобы защитить Гавелку? Но речь шла не только о нем. Речь шла о десятках других товарищей и о их семьях. Ведь партийная организация насчитывала около ста человек.

Что же делать? Какой найти выход?

Отговариваться, запираться бесполезно. Нас начнут избивать и истязать до тех пор, пока не выплывет, что мы друг друга знаем. Этим я не спасу ни Гавелку, ни организацию. Необходимо быть хитрее гестаповцев, что-нибудь придумать, прибегнуть к какой-нибудь «липе», на которую они сядут, как мухи на клейкую бумагу. Любой ценой необходимо выгородить Гавелку и предотвратить аресты. Но как это сделать? Нужно опять прибегнуть к вранью.

Вошел. В кабинете Зандер. Спросил меня, знаком ли я с Гавелкой.

— С каким Гавелкой? — спросил я.

— С «Колбенки».

Я пожал плечами, ответил, что не помню такого.

— Того, с которым ты встречался.

— А, теперь вспомнил. С ним встречался Тонда, разговаривал. А тот спрашивал, зачем ему со мной встречаться. А потом Тонда все-таки устроил мне с ним встречу.

— Ты разговаривал с ним?

— Разговаривал. Прежде всего, я спросил его, что он делает, как ему живется. Он ответил, что заработка ему хватает и что живет он спокойно. Я спросил его, не будет ли он с нами работать? Он ответил, что он еще не такой дурак, чтобы сотрудничать с нами. Не хватает еще из-за какой-то листовки сесть за решетку или погибнуть. «Слава богу, я в эти времена ничего не делал и делать не буду. Хватит, я извлек урок из судьбы брата и не хочу последовать его примеру. Что он от этого имел? Из-за глупости был казнен. Головой пытался пробить стену».

Гестаповцы переглянулись, не понимая, что со мной, а я бодро, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Гавелка говорил мне: «Повторяю вам, что я очень хороший рабочий и себя обеспечиваю, а такой рабочий никогда не для кого не будет таскать каштаны из огня».

Это было дерзко. Но решалась судьба сотни человек.

Зандер поднял телефонную трубку и позвонил на «Колбенку». Смола потом сообщил мне, что на «Колбенке» Гавелке дали прекрасную характеристику.

Утром следующего дня меня повезли из Панкраца во дворец Печека. В пути мне удалось поговорить с Гавелкой.

Я быстро сообщил ему содержание своего допроса и просил его придерживаться той же версии. «Говори, что тебя оклеветал Тонда».

Меня вызвали на допрос, устроили нам очную ставку. Все прошло гладко. Естественно, допрос закончился нотациями и угрозами по моему адресу:

— Видишь, у этих людей больше ума, чем у тебя. Если бы они тебя послушались, их ждала бы веревка.

После войны я разговаривал с Гавелкой и расспрашивал его об этом допросе. «Тогда я выкрутился, все обошлось благополучно, — ответил он мне. — Но потом меня арестовали из-за сына».

Спустя две недели после моего ареста был схвачен Арношт Вейднер и с ним ряд товарищей. Кто это были, я не знал.

Вскоре после ареста Арношта нам устроили очную ставку. В первую очередь у нас хотели выпытать, что мы знаем о Курке. Гестаповцы требовали от Вейднера ответа, какие приказы он передавал Курке от меня, с какими людьми встречался Курка и какие сообщения посылал он мне.

Я не дал Вейднеру ответить, и сам поспешно сказал:

— Вейднер не имел с Куркой никаких дел, не носил никаких приказов, никаких сообщений.

Вильке приказал мне молчать.

Зандер наклонился к Вейднеру и посоветовал ему:

— Не бери пример с этого старого фанатика. Помни, что ты еще молод.

Смоле приказали меня немедленно увести.

Моего намека оказалось достаточно. Я указал Вейднеру путь, как он должен вести себя на допросе.

Смола дал нам возможность на минуту остаться вдвоем в «четырехсотке».

Вейднер рассказал, как долго он меня искал. После последней несостоявшейся встречи с Фиалой он выяснил, что тот не только ненадежный человек, но и провокатор.

— Я любой ценой хотел тебя об этом предупредить. Но тут получил от тебя записку, в которой ты приглашал меня на встречу. На место встречи я ходил, но тебя не видел. Я всегда внимательно осматриваюсь, прежде чем подойти к определенному месту. То же самое я сделал и тогда. Мне показалось, что место встречи оцепили, и я быстро скрылся.

— Что ты арестован, мы до сегодняшнего дня не знали. Несостоявшаяся встреча, как тебе известно, должна была повториться. Я договорился с Марией, что мы отправимся туда вместе с ней, и если будет угрожать опасность, она меня предупредит. Если же на месте мы застанем Фиалу, то постараемся при удобном случае его уничтожить. Но эта встреча не состоялась, так как нас арестовали.

— Многих арестовали?

— Пока точно не знаю, но мне кажется, что многих.

Я рассказал Вейднеру об убийстве при аресте Вашека. Это тоже дело рук Фиалы.

— Думаю, что на допросах гестаповцы будут добиваться от нас, с кем Курка сотрудничал. Скажи, что ты ничего, абсолютно ничего не знаешь, ты никогда ни о чем его не спрашивал, а он никогда ничего тебе не говорил. Мы строго соблюдали правила конспирации. Мы должны утверждать, что ничего не знаем о том, что мог знать Курка, и о гибели его тоже не знаем.

Хорошенько вспомни, что было известно Фиале, и утверждай, что это только его предположения. И я не знаю ни одного человека, с которым ты сотрудничаешь. Ты меня понимаешь?

— Хуже другое: они требуют от меня, поскольку я знаю немецкий язык, все показания изложить в письменном виде, — сказал Арношт.

— Ты отказался от этого?

— Нет.

— Взвешивай каждое слово, которое напишешь. Помни, все, что ты напишешь, останется навсегда. Не перечеркнуть, не переписать. Глупо, что ты не можешь отказаться.

— Мне дали бумагу, и попробуй теперь ее верни не исписанной.

Ему не дали возможности писать в камере, писал он во дворце Печека очень долго.

В первых числах мая 1945 года его казнили.

Во время одного допроса с Вейднером нам устроили очную ставку с Мораваком.

Это был человек, о котором, нам когда-то рассказывал Фиала. Он договорился с ним о встрече. Состоялась она где-то в Либне на Балабенке. Он заявил, что работает в группе прогрессивных социалистов. По его акценту я понял, что он не чех, и поэтому отнесся к нему с недоверием. Место встречи оказалось под наблюдением гестаповских ищеек, мы быстро расстались.

Теперь привели его… Это работа Фиалы, сказал я себе. Но честный это человек или агент? Кто кого должен разоблачить: мы его или он нас? Вейднер смотрит на меня и говорит глазами: «Как быть теперь?» Вероятно, он думал так же, как и я.