Эффект бабочки (СИ) - Акулова Мария - Страница 45

Обещал же мстить – вот и мстил, пока бабочка совсем не умаялась, заснув прямо на его груди, умостив голову под подбородком, убаюканная поглаживаниями на спине, его дыханием и собственной удовлетворенной усталостью.

Правда проснулась почти сразу – и часу не прошло, борясь и отвоевывая одеяло, помчала в ванную, оттуда вернулась не менее счастливая, чем уходила. Снова устроилась на груди, заглядывая совсем не сонными глазами в его, потянулась, коснулась губами губ, удовлетворенно замурлыкала, почувствовав, как Глеб подушечками пальцев рисует зигзаги на боках.

– Ты есть хотел…

– Уже все, не хочу, – Глеб улыбнулся, закинул руки за голову, потянулся.

– А я бы поела, – Настя тоже откатилась, перевернулась, глядя в потолок.

– Тогда пошли.

Мужчина резко сел, схватил брюки, тут же в них облачаясь, Насте бросил футболку из комода.

– Лень, – а она посмотрела на Глеба так умоляюще, что не пожалеть было невозможно. Ну он и пожалел – сам натянул футболку, а потом взял на руки, волоча на кухню, усадил на табурет, полез в холодильник.

– Молоко есть.

– Давай.

Перед девушкой тут же был поставлен стакан, такой же полный, как и для него. Выпили они быстро, молча, а потом Настя приподнялась, перегнулась через стол, поцеловала, благодаря и стирая следы молочных усов, скользнула рукой по шее до плеча, чувствуя там гладкий след, оторвалась.

– Это шрам? – убрала руку, разглядывая достаточно явную отметину. Как раньше-то не заметила? – Откуда?

А потом скользнула рукой еще ниже, по черному рисунку, частично выведенному на поверхности шрама, а частично на здоровой коже. Татуировка показалась Насте странной – то ли кокон, то ли куколка, по центру которой идет черная трещина. Раньше девушке почему-то казалось, что превращение гусеницы в бабочку – это красиво, а глядя на рисунок, становилось муторно и даже немного больно.

Глеб скривился, снял с себя девичью руку, поцеловал в костяшки.

– В молодости попал в аварию. Легко отделался, – грустно улыбнулся, а потом снова встал, чтоб продолжить поиски в холодильнике.

– А рисунок? – оторваться от его разглядывания было сложно. – Что-то значит? И это больно? По шраму?

– Рисунок означает провал, предшествующий воплощению в бабочку, – мужчина грустно хмыкнул. – По шраму – больно. – А потом быстро перевел тему. – Я пиццу заказывал вчера, так ее есть уже нельзя, но если разогреть…

– Хочу, – Насте было абсолютно все равно, что есть. Слона – значит слона, подошву – значит подошву. Вчерашнюю пиццу – значит ее.

Глеб кивнул, направляясь с тарелкой теперь уже к микроволновой печи, а сама Настя проводила его взглядом, с замиранием сердца и трепетом следя за тем, как он красиво движется, как ему идет быть обнаженным до пояса. Так и хочется подойти сзади, обнять, прижаться щекой к широкой спине, а потом чтоб и он обнял…

Резко развернувшийся Имагин поймал этот ее взгляд, улыбнулся, двинулся в сторону Настиного табурета.

А она повела себе так, как велел инстинкт сохранения, пусть остальные инстинкты и были с ним категорически не согласны – попыталась перевести тему.

– Ты любишь мотоциклы? – Настя кивнула на одну из стен, на которой висела целая серия фотокарточек с разными моделями байков.

– В юности увлекался, – только Имагин что-то не слишком правильно реагировал на смену темы. Очень уж по-хозяйски развернул к себе, вклинился между ног, прошелся от коленок до бедер ладонями, выше тоже пытался, но встретил сопротивление. Хилое, слабое, для проформы.

– Гонял? – Настя повернула голову, будто вновь бросая взгляд на фотографии, а на самом деле подставляя поцелуям шею. Глеб, благо, понял, что от него требуется, поцеловал.

– Нет.

– Как тогда попал в аварию?

– Можно и не гоняя попасть, – прижав девушку еще чуть-чуть ближе, Глеб с удовольствием занялся освоением любезно предоставленной территории.

А спорить и продолжать расспрашивать Настя не стала. Так случилось, что она прекрасно понимала нежелание человека поднимать кое-какие темы из его прошлого.

Тем более, какая разница? Он не пострадал, это главное. А шрамы – глупости. Зато сам сейчас живой и здоровый стоит рядом, гладит, целует, что-то говорит, с ума очень технично сводит.

Все закончилось бы очередным заходом уже на кухне, но из дурмана их вырвал писк микроволновки – пицца готова.

Самостоятельно поесть Насте не дали – кормили из рук, а потом требовали, чтоб то же делала она. Ася не то, чтоб была против, в конце концов, это же его футболка и брюки теперь в пятнах…

На кухонном полу остался один, так и не доеденный, кусочек их позднего ужина, когда они, целуясь и параллельно избавляясь от грязной одежды, опять пятились, теперь к ванной. И снова были стены, к которым Настю прижимали, потом неоднократные попытки Имагина, не желавшего отрываться от ее губ и цедящего ругательства сквозь зубы, нашарить включатель, девичий визг, когда на голову из душа хлынула холодная вода, сбивчивое дыхание, запотевшее уже от пара стекло двери кабинки, и следы от рук, сначала скользящих вниз, а потом сжавших горячие плечи мужчины до боли, когда опору искать можно было только в нем.

Их первая ночь была длинной.

Попыток улечься спать было великое множество, успешных – ни одной. Глебу казалось, что Настя специально ерзает, Насте, что он ее очень даже сознательно щекочет – то пальцами, то дыханием в затылок. Правы были оба.

Устав целоваться, они разговаривали, устав разговаривать – целовались, вновь устав целоваться – вспоминали о том, что Имагин обещал жестоко мстить, в очередной раз отомстив – просто лежали, смотря в потолок или друг на друга, а потом снова целовались, разговаривали, мстили…

– Я сейчас спрошу… Ты только не обижайся, – на этот раз Настя даже почти заснула – уткнулась носом в Имагинскую шею, притихла, закрыла глаза, чувствуя, как на лице расплывается улыбка, а по телу приятная усталость. Они давно уже молчали и не целовались, она думала ни о чем, просто наслаждаясь моментом, а он, судя по тому, что вскинув взгляд, Настя увидела складку между бровей, о чем-то неприятном.

– Спрашивай, – в сердце закралась тревога.

– Я не претендую на эксклюзивность, хотя вряд ли был бы против, но…

Посыл Настя поняла.

– Сколько у меня было мужчин до тебя? – усмехнулась, подтягиваясь повыше. Обижаться не собиралась. Удивилась бы, если этот вопрос не возник, а так… Закономерно.

– Кто был у тебя до меня? – А Имагин уточнил. Мол, имена, фамилия, рост, вес, год рождения, занимаемые должности – все в студию. Зачем? Вопрос открыт.

– Мой бывший, – Настя ответила так просто и спокойно, как только могла. Нельзя сказать, что она этого стеснялась, но и особой радости от того, что спала когда-то с ничтожеством, не испытывала.

– Тот, который..? – Имагин стал еще более серьезным, а продолжающая поглаживать ее бедро рука утратила былую плавность движений, теперь скорее пытаясь что-то стряхнуть. Настя бросила на нее быстрый взгляд, Глеб тоже, остановился, а потом продолжил, вновь спокойно. – Петр Грибанцев?

Так официально… Будь ситуация немного менее напряженной, а сам Имагин не так серьезен, Настя, пожалуй, улыбнулась бы. А так просто кивнула.

– Мало я ему, все-таки…

Глеб провел рукой по волосам, с явным сожалением потом стряхивая ее, сжимая-разжимая пару раз.

– Но ничего, будем считать, что делегировал полномочия налоговой…

– Какой налоговой? – Настя резко села в кровати, прижала к груди простынь, бросая на Глеба полный сомнения взгляд.

А тот, кажется, наоборот, немного расслабился. Может, доволен был тем, что список из 'тех, с кем…' сводился к одному имени, а может… Может, придумал, что еще сделает хорошего этому самому имени, которое откровенно попало…

– Той, которую я на него натравил. В нашей стране с дохода принято платить налог. Твой… уже не твой Петр, этого не делал, вот я и…

– Имагин! – Настя приложила ладонь к губам, не веря своим ушам. – Зачем? Когда?