Убить в себе жалость - Нестеров Михаил Петрович - Страница 59

А она опять сбросила его на пол и сверху обрушила сервант, который, падая, мгновенно вывернулся наизнанку. И не успокоилась на этом и дала Курлычкину еще одну возможность полюбоваться на самого себя, наполовину придавленного сервантом и лежащего на диване. Он чувствовал в ладони что-то твердое, вроде палки. Он сжимает ее, переводит взгляд на руку, а в ней — пусто.

После этого случая Курлычкин ни разу не доводил себя до состояния запоя, но понемногу все же выпивал. Страшно было, когда дыхание белой горячки он ощущал на лице, а по прошествии времени страх притупился, а потом исчез вовсе.

И вот сейчас он ощутил что-то знакомое; но виной тому не водка — сегодня он вообще не пил; тем более что галлюцинации терзали его, когда в крови бродили сульфазин и снотворное — это объяснение нередко успокаивало его во времена частых запоев. Порой когда лежал в полном отрубе, к нему не приходила не только белая горячка, но и жена тоже. Вместе с сыном она уходила к матери. Спустя два-три дня являлась и спрашивала, пойдет ли он к врачу. Если нет, исчезала еще на сутки-двое, поступая милосердно, не принуждая. Курлычкин не знал меры, жена знала — неделя, не больше. По прошествии этого срока она вызывала такси и везла его в диспансер.

Это уже потом, когда в газетах стали печататься объявления о снятии запоя на дому, она вызывала сомнительных лекарей, и они на заре нового тысячелетия и на закате старого отвергающие сульфазин, ставили больному систему, вместо стойки вешая пузырек с лекарством на швабру.

Колокольчик…

Он шарил рукой по столу в поисках колокольчика. Неужели подобный бред может явиться на трезвую голову?

Курлычкин выпил холодной минеральной воды, прошелся по кабинету, отчего-то опасаясь посмотреть в окно — дурацкая привычка, зародившаяся в один миг, когда он психанул и рванул с окна жалюзи.

Нет, он не открыл для себя новый мир; несмотря на ясную погоду, в его представлении на дворе было серо и уныло: бесцветные корпуса школы и детсада, дорога цвета обескровленного трупа, тусклый забор и такие же неприглядные трубы городской теплоэлектроцентрали, видневшиеся вдали.

Конечно, не безрадостный вид притягивал к окну Курлычкина, а саднящая душу тоска по сыну; неизвестность больно долбила сверху. Он оказался таким же серым и опустошенным. Он ждал Максима, просто обязан увидеть идущего по дороге сына, и окно притягивало его как магнитом.

Курлычкин не мог предположить, что беда когда-нибудь коснется его головы, а ведь предупреждающий звонок дал знать о себе, когда Максим оказался за решеткой. Все произошло глупо и быстро: девушка, которую он изнасиловал, заявила в милицию спустя четыре часа, уже под утро. Оперативники задержали Максима по горячим следам. Когда они приехали на дачу, парень был настолько пьян, что его пришлось нести до машины на руках.

Он очухался в камере предварительного заключения Кировского ОВД, молодой следователь быстро провел допрос и отправил обвиняемого в следственный изолятор. На протесты юного преступника — "мой папа — Курлычкин, знаете такого? позвоните ему!" — следователь язвительно ответил: "А мой папа Клёкотов", и оставил свое смелое решение в силе.

"Зеленый" следователь, строптивый, думал Курлычкин, когда его срочно отозвали с отдыха.

Но как бы то ни было, Максим уже "парился" в СИЗО, и вытащить его можно было только путем судебного разбирательства. Адвокат накатал протест, а Ширяева "благословила" всех троих: отца и сына, и опытного адвоката.

Колокольчик…

"Что же со мной произошло?"

Курлычкин подошел к окну, глянул на дорогу, на сетчатый забор школы, увидел детей, потянувшихся к выходу, группу рабочих, сгрудившихся прямо под строительными лесами…

Все по-прежнему. Хотя… Нет, полчаса назад рабочие, видимо, выпив, забавлялись, прыгая через скакалку. Курлычкина немного позабавил и отвлек от тягостных мыслей толстый здоровяк, с большим трудом прыгнувший с десяток раз. Позабавил и в то же время насторожил, сложилось такое чувство, что нечто подобное он уже переживал, кажется, такое состояние называется дежа-вю. Да, именно так.

Когда у Курлычкина начали появляться деньги и рос авторитет, он понял, что в состоянии контролировать себя: выпивал прилично, но почти никогда не похмелялся. Может, дело в качестве водки? Теперь он пил исключительно "Смирнофф" или "Абсолют". И никакой тяги! Что это — прояснение сознания? Ответственность или все вместе плюс роскошная жизнь? Не разберешь… Но стал спокойнее — потому что в любой момент мог выписать себе лекаря-нарколога хоть с Филиппин или отправиться к нему лично. Именно вера в себя и в свои безграничные возможности позволили сделать ему смелый вывод, который не понравился бы врачам-наркологам: он не алкоголик. А если и был им когда-то, то излечился, помог себе сам, собрал самого себя в кучу, как берут иногда свою задницу в горсть и принимаются за великие дела.

Он вернулся от окна к столу, с чувством легкого помешательства провел по поверхности рукой: желание взять в руку призрачный колокольчик исчезло.

Ему бы успокоиться, а он еще больше встревожился, неосознанно, уже в который раз посылая взгляд за окно, где получасом раньше произошло что-то важное, что ускользнуло от его внимания, но далеко не ушло, а притаилось где-то рядом.

Словно в поисках утраченного Курлычкин оглядел офис, поймал себя на тревожной мысли заглянуть под кресло.

Колокольчик…

Он взял в руки чешский стакан. На дне лежал дохлый комар, невесть как проникший за плотно подогнанные двери. В ванной комнате Курлычкин сполоснул стакан, вытер его снаружи полотенцем и вернулся в кабинет. Ледяная тягучая водка стекала по тонким стенкам стакана — так же беззвучно, как проходили его кошмары, так же неслышно, как забавлялись во дворе школы рабочие. Уличный шум почти не проникал через рамы немецкого производства.

Хозяин офиса пил водку медленно, мелкими глотками — вот так же он пил на заводе неразбавленный спирт. Один раз по молодости выпил целый стакан; когда допивал, в голову мягкими толчками уже стучался хмель. Потом неоправданно большая порция воды, и он отключился. Проспав пару часов в раздевалке, снова напился воды из-под крана и опять отключился, словно хапнул полный стакан спирта. Опытные товарищи по цеху посоветовали: не пей воду после спирта, так и будешь вырубаться.

Курлычкин допил водку, облизнул губы, появилось желание закусить горячей вареной картошкой, политой подсолнечным маслом и посыпанной укропом. Отбил привкус водки, как обычно, соком лимона, снова почувствовав на зубах неприятный металлический осадок. В связи с этим тут же вспомнился день, когда он получил первую кассету с записью. Потом следующее утро, когда, глядя на сына, лопающего тертую морковь, на него накатила злоба.

Странно или нет, но сегодня он не получал никаких известий о Максиме, только память по-прежнему бередила душу.

Дежа-вю…

На территории школы все было без изменений, исключая полное затишье строительных работ. Леса давно опустели, рабочие в открытую разложили на деревянном поддоне бутылки с водкой, закуску.

"Завтра будут болеть", — рассеянно посочувствовал Курлычкин.

Он уже отошел от окна, как вдруг вспомнил, что предшествовало необычному развлечению рабочих, присоединившихся к ватаге ребятишек: на территории школы он видел женщину, она о чем-то беседовала с одним из рабочих. Может, именно эта женщина тревожит его мысли?

Он смотрел на нее рассеянно, но все равно мог припомнить ее облик: среднего возраста, небольшого роста, чуть склонная к полноте, глаза скрывали солнцезащитные очки, одевается, скорее всего, в дорогих магазинах, во всяком случае платье сидело на ней хорошо.

И что?..

Нет, не она причина его беспокойства, а пьяный толстяк, скачущий, как мальчишка, и толпа таких же тепленьких товарищей, скандирующих толстяку: "Давай, Илья! Молодец!"

Волосы на голове Курлычкина пришли в движение, на миг ему показалось, что он стремительно седеет. Он вспомнил, где видел сцену, которую с поразительной точностью повторили рабочие и дети. А женщина…