Love Is A Rebellious Bird (ЛП) - "100percentsassy" - Страница 75

— Но ты сказал, что никогда ему этого не говорил. Я думал, может быть, когда ты встал с места и помчался за сцену… — Флориан многозначительно на него посмотрел.

— Он ушёл до того, как я там появился, — пожал плечами Гарри. Он перевёл взгляд на парк, широкий протяжённый участок зелени в центре города. Позади них филармония освещалась золотым светом.

— И что бы ты ему сказал? — спросил Флориан. — Только честно.

— Я… — горло Гарри сжалось при мысли о том, что он почти попросил Найла сказать Луи, что он любит его, прежде чем струсить в последний момент. — Если бы я его снова увидел, — сказал он, делая глубокий вдох и перебирая рукой волосы, — я бы сказал ему, — он кивнул. — Я бы сказал. Я бы сделал это.

— Хорошо, — мягко ответил Фло, похлопывая его по плечу, когда они подошли к кафе. Анна в своих больших очках уже сидела за столиком на улице и потягивала лимонад.

— Ты самая гламурная беременная девушка в этом мире, — усмехнулся Гарри, делая шаг вперёд, чтобы поцеловать её в щёку.

— Halt die Klappe! [прим. пер. — «Замолчи!»] — фыркнула она, смутившись.

Флориан обхватил её вокруг талии, нежно и с обожанием скользя руками по её животу. Гарри с комком в горле наблюдал за тем, с какой любовью они смотрели друг на друга. Им не нужно было ничего говорить. Всё уже давно было сказано.

Он достал телефон и сделал фотографию.

***

В четверг днём Луи закончил работу над произведением. С вечера пятницы он почти без остановки писал и перечитывал, зачёркивал и начинал заново, и ему казалось странным видеть перед собой полный проект, осознавать, что он на самом деле был закончен. Он положил карандаш на стол и принялся смотреть на пылинки, летающие в солнечных лучах, что пробивались сквозь окно его спальни, не зная, что ему делать дальше.

Луи глубоко вздохнул и опустил ладонь поверх стопки листов, на секунду закрывая глаза.

Он чувствовал себя не так, как представлял. Казалось, что чувство будет сюрреалистичным, почти похожим на разочарование, будто он должен был закончить в лихорадочной спешке, поздней ночью, дописывая свой шедевр под покровом темноты. Вместо этого он чувствовал себя удивительно спокойно, лишь слегка ошеломлённо.

Луи закатил глаза вслед своим мыслям, почёсывая разболевшийся лоб. «Отлично, закончил произведение и вдруг стал вторым пришествием Моцарта… Ты эгоист».

Но он гордился им. Луи был горд своей работой. Он знал, что создал достойное произведение искусства. Почти в первый раз в жизни он чувствовал полную уверенность. Оно было красивым, эмоционально сложным музыкальным произведением — он знал это. Он чувствовал себя выжатым, немного вялым, но удовлетворение также присутствовало. Незнакомое ядро уверенности у него внутри.

Луи отодвинул кресло и побрёл вниз, на кухню, налить себе стакан воды из-под крана. Присутствие музыкального произведения в другой комнате ощущалось, как груз на спине. Небольшая степень удовлетворения внутри была омрачена чем-то другим.

«Что мне делать теперь? — думал он. — Что мне с ним делать?»

Был только один человек, которому Луи действительно хотел показать свою музыку, и этот человек был тем единственным, которому, он чувствовал, что никогда не покажет её.

«Мой прекрасный, прекрасный мальчик. Это для тебя. Для нас».

Рука Луи напряжённо сжалась вокруг стакана, а его сердце болезненно защемило в груди. Он отпил глоток воды, а остальное вылил в раковину.

«Ну, чего же ты ожидал? Волшебного катарсического исцеления? Быстрого восстановления? Как вообще кто-нибудь это понимает? Просто куча дерьма. Я всё равно буду его любить. Я всегда его буду любить. Не с этого ли всё началось?»

Он вернулся в свою спальню, прислонился к дверному проёму и уставился на стопку листов на столе.

Время. Луи стоит просто подождать. Простое, медленное, неизбежное течение времени. Это всё, что он мог сделать.

«И это тоже пройдёт».

Может быть, через год Луи сможет любить Гарри далёкой, трагически-романтичной любовью вместо той полнотелой, пугающей своей непосредственностью, которую он чувствовал сейчас. Может быть, через полгода или год любовь не будет лежать, как камень в животе, как опухоль у основания пищевода, медленно удушая его до смерти. В конечном итоге он сможет думать о Гарри Стайлсе, не задыхаясь от переизбытка эмоций.

«Это то, чего я на самом деле хочу, правда? Забыть Гарри?»

Он обошёл комнату и снова положил ладонь на стопку бумаг, слегка проводя пальцами по нотам на верхней странице. Он поморщился, когда волна тоски снова его омыла. Боже. Гарри Стайлс. Луи очень сильно хотел показать ему свою музыку, даже зная, что не заслужил такого шанса. Он не хотел по нему благородно тосковать. Всё, чего он действительно хотел, — это сказать Гарри, что он его любит. Он наконец-то хотел дать Гарри понять, насколько он ему важен.

«Эгоист. Ты эгоист. Ты разбил его сердце и своё тоже; ты его не заслуживаешь. Он уже счастлив…»

— Блять, — сказал он, снова спускаясь по лестнице и падая на диван, схватившись за пульт, чтобы включить телевизор. Он хотел отвлечься от своих мыслей (вероятно, неэффективным способом) и определённо не рассматривал возможность того, что, нажав на кнопку, он увидит на экране собственное лицо.

Луи напрягся, испугавшись. На секунду он почувствовал себя дезориентированным и уязвимым, будто прямо сейчас на него была направлена камера, затем он вспомнил о последнем цикле выступлений Гарри и договорённости ЛСО с телеканалом BBC.

— Я думал, что это показывали в воскресенье, — пробормотал он, неловко откинувшись на подушку. — Наверное, повтор…

Он замолчал, когда на экране возник Гарри, линии его спины и сильные движения его рук, когда он дирижировал. Это был конец выступления, осознал Луи, заключительная часть «Фантастической Симфонии» Берлиоза. Он почувствовал облегчение, оттого что ему не пришлось слишком долго себя мучить, и немного грусти. Наблюдать за Гарри было потрясающе. Луи мог смотреть на него часами, как бы больно ему ни было.

Гарри был невероятным, как всегда, уверенным, его магнитное присутствие во главе оркестра поражало зрителей. Луи наклонялся вперёд, по мере того как продолжалось выступление, вовлечённый в странное, пологое, почти галлюцинаторное качество музыки. И, конечно, очарованный самим Гарри.

Угол обзора камеры изменился, когда Гарри прервал музыкантов в конце произведения, показывая его лицо, а не спину. Дыхание Луи замерло, он заворожённо наблюдал за тем, как взгляд Гарри переместился вниз и влево, и выступление закончилось, когда сцена осветилась, как обычно. Лицо Гарри было так ясно, открыто счастливо, на его левой щеке появился намёк на ямочку, когда он улыбнулся Луи. Тому Луи на экране, глаза которого так же светились, а лицо было таким же ясным, когда он смотрел на Гарри. Камера была чётко направлена на них обоих, приближаясь, когда Гарри спустился с подиума, для того чтобы пожать Луи руку, и глаза Луи наполнились слезами от того, что он увидел. Оттого, насколько очевидно они друг друга любили, потому что Гарри на экране, бесспорно, был в него влюблён.

«Смотри. Посмотри, что ты потерял. То, что ты боялся даже признать…»

Луи поспешно выключил телевизор и бросил пульт на пол. Его грудь вздымалась, резкая боль внутри была почти невыносимой, ком в основании горла был ужасен, как никогда. Он вскочил с дивана и принялся ходить по комнате, заставляя себя глубоко и размеренно дышать, чтобы не довести себя до полного головокружения.

«Выйти, выйти, — подумал он. — Мне нужно выйти».

Он разворошил листы бумаги на кофейном столике, наконец найдя телефон спустя некоторое время, которое показалось вечностью.

Найл ответил на звонок после первого гудка.

— Лу?

Услышав нежный тон голоса друга, Луи захотелось разрыдаться, но он сдержал порыв.

— Ни, — выдохнул он. Он до сих пор ходил и тяжело дышал.

— Луи, ты в порядке? — спросил Найл, беспокойство в его голосе было очевидным.

Луи сглотнул.