Ассистент - Шаманов Алексей - Страница 98

Я даже отвечать не стал, странный вопрос.

— Что за работа?

— Вся киногруппа сегодня после обеда уезжает в Иркутск. Вечером садится в проходящий поезд до Москвы, билеты уже заказаны. На двое суток остаются режиссер, оператор, продюсер и Анна, переводчица. Кроме них — мы с тобой и актер из ТЮЗа.

— Значит, все-таки решили постановочную казнь снимать? — уточнил я, хотя и без того все было ясно.

— Решили. А ты что, как Филипп, боишься ольхонских духов прогневить?

— Да ничего я не боюсь, просто спросил…

Не стал я ему объяснять, что да, боюсь, но не за себя. Со мной-то ничего не случится, в этом я был уверен, а интуиции своей в последнее время доверять привык.

— Сразу после завтрака поведешь оператора снимать то, что на аранга осталось после вчерашних похорон, а я площадку вместе с актером пойду готовить. После обеда режиссер отправляет группу, а потом снимаем казнь.

— И что оператор надеется увидеть на месте похорон?

— Как — что? Может, труп волки объели или вороны выклевали глаза?

— Ему это надо?

— Не ему, зрителю. Натурализм, в меру, конечно, документальному фильму еще никогда не мешал.

После завтрака мы вышли из Хужира с Гансом Бауэром, оператором, а я все думал: что значит «натурализм в меру» и кто эту меру определяет?

Съемки «воздушных» похорон меня интересовали мало — я знал, что мы там увидим: абсолютно ничего. Николай Хамаганов, псевдопокойный черный шаман, со вчерашнего вечера дома сидит да баксы пересчитывает, которыми с ним иркутский бизнесмен Николай Алексеев расплатился за инсценировку собственных похорон. Он-то жив-здоров, а на дощатом настиле — пусто.

Послеобеденные съемки нравились мне много меньше. Это ж надо догадаться, зарыть вниз головой живого человека, да еще и осиновый кол в землю вбить! Нет, не шутки это, далеко не шутки…

А у немца настроение было весьма к шуткам располагающее, он мне даже анекдот рассказал из времен вгиковской юности. Пересказать дословно не берусь, но смысл примерно таков.

Два кинооператора, один голливудской школы, другой московского ВГИКа, показывают друг другу свои работы. Наш — съемки морского шторма.

«Где снимал?» — спрашивает американец.

«На Балтике».

«А я шторм могу снять в стакане!» — хвалится голливудский оператор.

«Я бы тоже смог, — отвечает наш, — но у нас на студии стакан все время занят…»

Такой вот операторский юмор с российским уклоном. Мне было не смешно, зато немец ржал за нас обоих.

Чуть позже повод посмеяться появился и у меня, но мне было снова не до смеха, а немец ничего не понял…

Короче, поднялись мы с ним на скалу. Все как вчера — куст с разноцветными ленточками, дощатый настил на большом камне, а на нем… на нем труп в шаманском прикиде. Поработать над ним успели и птицы — от глаз ничего не осталось, и волки или собаки — тело было изрядно покусано, одежда разодрана во многих местах…

Я сперва подумал — муляж, но подошел ближе — нет, ошибиться невозможно: труп человека, пролежавшего ночь на природе в соседстве со зверьем и птицей.

Что произошло? Ответа, как всегда, не было.

Ну а Ганс Бауэр ничего необычного не обнаружил, ведь именно для съемок трупа он сюда и пришел. Зрелище его удовлетворило. Он снимал и снимал…

ГЛАВА 28

Шаманская казнь

Вероятно, Филипп ехал следом за нами, а может, просто так совпало, но мы только-только выгрузились из микроавтобуса, как подъехал его раздолбанный «жигуль». Подхватив под руку Анну Ананьеву, Филипп решительно направился к режиссеру.

— Скажи ему, что снимать шаманскую казнь нельзя, это нарушает множество табу! — говорил скороговоркой Филипп. — Скажи, что своими действиями они давным-давно нарушили их, но эта казнь… Я боюсь представить, что произойдет, если они ее снимут!

— Что может произойти? — спросил Поль Диарен через переводчицу.

— Смерть! — ответил Филипп.

— Суеверие, мракобесие и средневековье!

Вмешался актер-бурят:

— Ты, земляк, это, однако, брось! Дай людям деньги заработать! Или сам хотел, да не вышло?

— Дурак, — ответил Филипп, — с огнем играешь. Уж ты-то должен знать, что это не шутки!

Он еще что-то говорил, убеждал, но никто его не слушал. Перед тем как уйти, он сказал:

— Я вас предупредил, вы не вняли. Я вызываю милицию!

Когда его машина скрылась за поворотом среди деревьев, режиссер сказал:

— Милиция это плохо. Сколько у нас времени до ее приезда?

— Много, — ответил Григорий Сергеев. — Телефонной связи здесь нет, отделение милиции в поселке Еланцы, а это на материке. Пока он туда доедет через переправу, пока убедит… Часа три у нас точно есть. Даже четыре.

— Успеем, — кивнул режиссер. — Начали!

На поляне, окруженной сосной и реликтовой лиственницей, нас собралась довольно большая и пестрая толпа. Человек десять пригласили местных для придания национального колорита, сплошь мужчин. Им, вероятно, выдали уже аванс, ребята были на хорошем взводе.

Жоан Каро решила проводить отъезжающую из Хужира киногруппу. Возле режиссера и оператора остались актер-бурят, Анна Ананьева, которая меня демонстративно не замечала, мы с художником, да наш неуловимый сосед по комнате курил неподалеку от микроавтобуса, ближе не подходил. Судя по выражению неулыбчивого лица, ему эта затея нравилась не больше, чем Филиппу, но все же пришел. Он же должен был завтра увезти оставшихся киношников в иркутский аэропорт.

Шаманский костюм у бурятского актера был не такой красивый, как у трупа Николая Хамаганова, но тоже ничего себе. Бубенцы, колокольца и металлические блестящие побрякушки празднично позванивали. А бахрома на штанах и на полах кафтана была как у заправского ковбоя. Или все же индейца?

Массовка тоже присутствовала, не поскупились европейцы — три придурка в таких же прикидах, но победнее, били в бубны, приплясывая.

Балаган, да и только. Француз, впрочем, был в восторге. Немец, снимавший действо, — в не меньшем.

Два бугая из местных повели актера к подготовленной заранее узкой яме. Актер играл вдохновенно, даже, на мой вкус, переигрывал. Упирался, словно баран, которого на забой ведут. На забой, впрочем, его и вели двое дюжих бурят в национальной светской одежде — синих шелковых халатах и шапочках в форме юрты.

Технологию мероприятия Григорий Сергеев описал мне еще утром. Актера опускают в яму головой вниз с некрепко связанными руками. На дне он в первую очередь развязывает руки, затем добирается до баллона со сжатым воздухом и маски. Акваланг взяли в аренду у Никиты — хорошим спросом пользуется летом у любителей подводного плавания, вода в Байкале чистая, и видно далеко…

Актер надевает маску, подает сигнал, и его забрасывают землей. Сверху в могильный холмик всаживают осиновый кол. Оператор снимает. После чего актера откапывают, он получает свою честно заработанную штуку баксов и, счастливый, отправляется играть зайчиков и бабаев в родной Иркутский ТЮЗ. Все красиво и безопасно, баллон от акваланга проверяли десятки раз — исправен, ни одной осечки. Но и это не все. На крайний случай в яму опустили веревку, за которую актер должен подергать, если начнет задыхаться. Словом, все было продумано, и любая случайность — исключена…

Три придурка били в бубны и орали на своем гортанном, почти монгольском, вероятно, от души матерились. Почему бы нет? Вокруг ни одной женщины со знанием человеческого бурятского языка. А мужики давно испорчены цивилизацией, что в их понимании значило двухэтажный особняк под Иркутском, японский внедорожник, русскую жену и сколько влезет — водки и омуля, дурно пахнущего деликатеса…

Бросив нашего актера наземь, палачи вязали руки у него за спиной. Церемонились с ним не слишком. Он хоть и тоже был бурят, но не ольхонский, не местный. Они и понимали-то его с трудом. А тот не играл больше, орал и отбивался уже всерьез. А когда палачи, грубо взяв его за туловище, стали опускать в яму вниз головой, он, похоже, испугался по-настоящему, перешел на русский.