Лугару (СИ) - Лобусова Ирина - Страница 29

На третьи сутки его вытащили из клетушки и впихнули в общую, забитую людьми камеру, где швырнули на пол. Его вы ходили сидящие там заключенные.

Когда он пришел в себя, его снова вызвали на допрос, и снова избиение длилось несколько часов. В процессе этого ада ему задавали три вопроса: что было написано в бумагах, как долго он работает на румынскую разведку и кто его завербовал? Он молчал, ничего не отвечая.

Еще было требование добровольно подписать признание в том, что он шпионит на румынскую разведку, а завербовал его шеф отдела, в котором он работал. Он ничего не подписал. Все — и следователи НКВД, и другие заключенные стали смотреть на него со страхом.

Позже, когда он узнал все пытки НКВД, всё о том, как проходили допросы и какие изуверства применялись к подозреваемым, он понял, почему к нему стали испытывать странный, какой-то благоговейный ужас.

Большинство арестованных сдавалось уже после одного-двух избиений. А в некоторых случаях не требовалось и этого. Среди арестованных было немало простых, малограмотных людей. Следователям ничего не стоило обмануть их и обманом добиться подписи на показаниях. Как правило, людям чаще всего обещали то, что если они подпишут бумагу, которая является простой формальностью, то их тут же отпустят домой, и все их злоключения закончатся.

Если же человек ни в какую не соглашался подписать признательные показания, к нему применяли весь комплекс «следственных» мер. Это были постоянные, чудовищные избиения, угрозы посадить или расстрелять близких, в том числе на глазах перестрелять его детей, долгое пребывание в ледяном сидячем карцере, игра в «доброго и злого следователя», инсценировки расстрела и прочее. Многие не выдерживали и подписывали любые признания, надеясь, что на суде они от них откажутся и расскажут партийным товарищам всю правду об избиениях и пытках.

Они даже не догадывались, что никакого суда нет, и метод этот работать не будет. И что погружение в каменный мешок камеры на самом деле является их концом.

Он услышал и узнал абсолютно все, впитывал эти страшные, но правдивые рассказы, своими глазами видя изувеченных, навсегда искалеченных людей.

Для самых непокорных арестованных был специальный корпус. Там заключенных приходили бить прямо в камеру, причем часто заставляли одних арестованных бить других.

Существовал и еще один жуткий метод.

Всю камеру заставляли оправиться на парашу, а потом заключенного покрывали одеялом над ней и заставляли дышать зловониями в продолжении нескольких часов.

Сидя в разных камерах, он неоднократно слышал крик следователя: «Руки по швам, приступай к делу!» А потом был слышен хлест, звуки ударов — 70, 100… Было невозможно представить, страшно поверить, что все это применяют к живому человеку. Как правило, мало кто из заключенных переживал подобные избиения. И после 100 ударов наступала смерть…

ГЛАВА 13

Для избиений употребляли палки, резиновые шланги, жгуты, специально свитые из электрических проводов. Для особо жутких пыток использовали специальные табуретки с колом. Человека усаживали на нее, кол разрывал его, и несколько часов несчастный испытывал жуткие муки, пока не наступала смерть.

Мужчин били по половым органам, жгли папиросами, спичками и свечами. Часто били «бригадным способом» — когда на одного арестованного налетала «бригада» из 6–8 человек, избивала до потери сознания, затем выволакивала в коридор и снова начинала бить.

Ни один допрос в НКВД не обходился без пыток. Они специально поощрялись руководством, так как необходима была скорость признания, знаменитые «пять минут» — как выбить признание за этот срок, промежуток времени между признанием и расстрелом. Такая скорость считалась эталоном, и к ней заставляли стремится.

Поэтому пытки следователи изобретали самостоятельно. Чекисты были неплохими психологами и знали, к кому из заключенных какую пытку можно применить. Но были и общие, которые применяли ко всем. Например, «стойка» — одна из самых мучительных и жутких.

Человека втискивали в узкое отверстие в стене, где можно было только стоять. А затем лишали сна. В глаза светили мощной лампой. А если, несмотря на свет, человек начинал засыпать, изо всех сил били по железной решетке, закрывавшей отверстие пыточной камеры, или кололи, резали тело специальным шестом с заостренным лезвием на конце. После такой пытки многие сходили с ума — впадали в ступор, из которого уже не возвращались.

Были и совсем уж «экзотические» приемы — к примеру, тесный бокс с клопами или крысами. Бокс с крысами, как правило, использовали для женщин.

В 1937 году была выпущена специальная секретная инструкция для служебного пользования НКВД о том, что виды пыток не регламентируются и допускается «любая самодеятельность». Это означало, что на допросах поощряется применение пыток.

Но чекисты сталкивались тут с проблемой. Ни хозяйственный аппарат НКВД, ни тем более советская промышленность не позаботились снабдить следователей готовым пыточным инвентарем. Поэтому из положения выходили кто как. Сами мастерили и приспосабливали к делу туго скрученные жгуты из веревки или из проволоки, резиновые или кожаные плетки с грузом и без, цепи, куски шлангов, резиновые дубинки из автопокрышек.

В документах НКВД оставались красноречивые свидетельства о повсеместном распространении различных форм пыток и издевательств. Об этом писалось открыто в протоколах допросов. Так, к примеру, в особом отделе НКВД Белорусского военного округа писали так: «Арестованных заставляли стоять столбом и на одной ноге в течение суток и больше, приседать до 1700 раз с Библией на вытянутых руках, гавкать собакой и так далее». Все это сочеталось с методами психологического воздействия.

В каждую камеру подсаживалась агентура — специально обученные сотрудники НКВД, как правило, следователи или другие заключенные, которым обещали свободу. Агентура должна была уговорить заключенных сознаться в несовершенных ими преступлениях. Нередки были случаи, когда заключенные обнаруживали агента, раскрывали его и всей камерой забивали до смерти. Признаться в сотрудничестве с иностранной разведкой или в диверсиях всегда означало смертный приговор. Не редкостью были случаи, когда ради статистики по признательным показаниям следователи сами подделывали подписи арестованных под протоколами допросов. А чтобы все было чисто и гладко, заключенным, подписи которых подделывали, ломали пальцы — мол, сами они подписать не могли.

Кое-где, обычно в областных УНКВД, каждому следователю был установлен лимит — за день не менее пять признаний. И они старались изо всех сил. Остались протоколы допросов, в которых первые признательные показания появлялись после того, как заключенных избивали табуреткой, а затем душили кожаным ремнем, медленно закручивая его вокруг шеи.

В каждом отделении НКВД действовали с размахом. В результате жестоких избиений крики и стоны были слышны на улице, что могло стать достоянием масс. Это больше всего заботило НКВД — как бы «пыточная кухня» не получила широкую огласку.

Избиения и истязания настолько быстро и прочно вошли в арсенал средств НКВД, что стали своего рода привычкой. Чекисты вошли во вкус и били заключенных даже тогда, когда везли их на расстрел.

В этом невозможно было найти никакого практического смысла. Это было просто проявлением звериной злобы по отношению к уже приговоренным жертвам.

Но самой простой и самой распространенной пыткой оставалось избиение. Избивать людей могли сутками без перерыва, посменно — следователи меняли друг друга, работали не покладая рук.

Еще одним довольно распространенным в то время способом получения показаний было испытание бессонницей: заключенного могли в течение 10–20 дней лишать сна.

Были в арсенале палачей и более изощренные средства. Жертву во время допроса сажали на ножку табуретки таким образом, что при любом движении подследственного она входила в прямую кишку. Другим истязанием была «ласточка» — заключенным за спиной связывали длинным полотенцем или веревкой ноги и голову. Вытерпеть такое было невозможно, но людей в подобном положении держали часами. Изобретательность следователей-садистов подогревалась больной, изощренной фантазией, которая начинала проявляться после первых же допросов. Страшные допросы изменяли не только жертву, но и самих палачей. Следователь НКВД автоматически становился психически больным, маньяком, который и в повседневную жизнь приносил садизм.