Идя сквозь огонь (СИ) - Зарвин Владимир - Страница 5

Многие из тех, кто бежал на Готланд от феодальных притеснений, привозили с собой жен и детей. Очень скоро над безлюдным некогда островом, где слышны были лишь крики чаек, зазвучали детский смех и песни женщин, провожающих мужей в походы.

Обзавелся на Готланде семьей и Харальд. У рослого славянина-помора из Ливонии была пригожая дочь, полюбившаяся Магнуссену с первого взгляда. Обычно прижимистый и бережливый, Харальд не стал на сей раз скупиться и бросил к ногам своей избранницы лучшее из того, что ему удалось добыть за годы грабежей и набегов.

Сундучок с серебряными украшениями и меховая накидка из черно-бурых лис, отнятые Харальдом у какой-то знатной госпожи, путешествовавшей морем, растрогали отца девушки, и он без колебаний вложил руку дочери в грубую ладонь пирата.

Впрочем, он бы и не смог поступить по-иному. Харальд, чей настырный и неуступчивый нрав, был на Готланде притчей во языцех, не оставил бы его в покое, пока не добился бы своего.

Что до самой девушки, то она пошла под венец без особой радости, но и без сожаления. Ее первый, искренне любимый жених, погиб во время волнений в Ливонии от рук немецких солдат. Магнуссен же был для нее просто одним из пиратов, слонявшихся по Готланду, не лучше, но и не хуже других.

Повенчал их в длинной бревенчатой избе, именуемой Домом Божьим, бродячий проповедник, попавший на остров вместе с корабельными мастерами и клятвенно заверивший пиратскую общину, что у него есть право отправлять церковную службу.

Разница в возрасте и отсутствие любви к Харальду не помешали юной красавице стать хорошей женой, а затем и матерью. Через год у них родился мальчик, коего Магнуссен в честь своего деда назвал Олафом, еще через три года — второй сын, малыш Строри.

Славянское имя супруги Гражина Харальд не любил, считая его неблагозвучным, и по-домашнему звал ее Хельгой. Она была достаточно умна, чтобы не обижаться, на подобные вещи, и последующие десять лет ничто не омрачало их семейной жизни.

За это время изменения произошли не только в их семье, но и в самой пиратской колонии. Во время набега был тяжело ранен и вскоре скончался один из ее отцов-основателей, бессменный последние четверть века вожак — седой Борк Ютланд.

Скорбь, охватившая островное поселение, была воистину всенародной. Ни одному князю, ни одному королю почести не оказывались столь искренне, как некоронованному правителю Готланда. Но островитяне не привыкли падать духом. Место Борка вскоре занял новый вождь — молодой и рьяный Клаус Штертебеккер.

Об этом парне на Готланде бродили противоречивые слухи, сходившиеся лишь на том, что его родиной был Кельн. Одни утверждали, что он — младший сын бедного рыцаря, лишенный права на наследство, другие — что выходец из купеческой семьи, разоренный предприимчивыми родственниками.

Поговаривали, что он монашествовал, но за какие-то проступки был изгнан из обители, служил солдатом, разбойничал на суше, пока земля не стала гореть у него под ногами.

Сплетничали даже, что прежде чем податься на Готланд, Штертебеккер со своим отрядом какое-то время служил Датской Короне, охраняя побережье Дании от чужих пиратов, и делясь добытым в походах золотом с Владыками Королевства.

Но слухи так и остались слухами. Храбрецов, смеющих открыто утверждать, что Клаус когда-то сам боролся с пиратами, на Готланде было, немного. Если таковые и находились, то Штертебеккер всегда мог укоротить им язык мечом в поединке чести. А по искусству владения им Клаусу на острове не было равного.

Поначалу Готланд не слишком радушно встретил Клауса и его дружину, но после первого набега с его участием понял, что сделал весьма ценное приобретение.

Безудержно храбрый в бою, он, при необходимости, умел быть осторожным, чуя опасность, умудрялся сам ускользать от нее и уводить из-под удара идущих с ним людей.

Благодаря осмотрительности и умению думать на несколько ходов вперед, двадцатипятилетний красавец быстро выдвинулся из числа командиров абордажных команд, войдя в совет старейшин Готланда наравне с пиратами, по возрасту годившимися ему в отцы.

Вскоре он стал правой рукой Борка Ютланда, советовавшегося с ним по многим вопросам, а затем и его зятем. Лишь однажды старый Борк, ослепленный близостью обильной добычи, не внял его предостережению и вышел в море, чтобы перехватить ганзейский ког с грузом вина и пряностей.

Как и предполагал Клаус, это была ловушка. Следом за когом шел военный корабль с бомбардами на борту. Первое же выпущенное им ядро снесло пиратскому паруснику грот-мачту, обломок которой вонзился Борку в глаз, дойдя почти до мозга.

О том, чтобы идти на абордаж, не могло быть и речи. Используя уцелевшие паруса, Штертебеккер чудом увел корабль тестя из-под обстрела и скрылся в спасительном тумане. Через два дня Борк, не приходя в себя, умер, а зять стал его преемником, унаследовав право старшинства в совете поселения.

Вот тут-то Клаус и показал, на что способен. Он достойно отплатил Ганзе за гибель тестя, обрушившись на порты и суда Торгового Союза серией дерзких, стремительных, как степной пожар, набегов.

В одно мгновение во всех портах Ганзы запылали склады с товаром, словно скирды сена, вспыхнули стоящие на рейде корабли. Пушечный парусник, погубивший старого Борка, — краса и гордость Ганзы, — взлетел на воздух тучей горящих досок, взорванный людьми Штертебеккера.

Вербуя своих сторонников, Клаус не скупился на средства, и в каждом портовом городе у него были осведомители, вовремя предупреждавшие пиратского вождя о засаде, а если было нужно, сами устраивавшие взрывы и поджоги.

Это позволяло Штертебеккеру действовать у Ганзы под носом, появляться словно из пустоты и так же стремительно исчезать, оставляя за собой лишь трупы да пепелища. Со стороны его лихость могла казаться проявлением безумия, но на самом деле за всеми деяниями Клауса стоял точный расчет.

Пораженная дерзостью пиратских рейдов, Ганза на какое-то время растерялась, с безмолвным ужасом ожидая нового удара. Но ее оцепенение было недолгим. Окрыленный успехами, Клаус утратил осторожность, и это стало началом его конца.

Придя в себя от потрясения, Ганза начала охоту за сторонниками Штертебеккера во всех портовых городах. Осведомители пиратского вождя были выловлены и перебиты, а единственный уцелевший, чтобы спасти свою жизнь, вынужденно отправил Клаусу ложные сведения о том, где и когда можно будет захватить ганзейское судно с ценным грузом.

Стоит ли говорить, что в месте, о котором говорилось в послании, корабль Клауса угодил в западню и был обстрелян сразу с двух парусников Торгового Союза? Харальд навсегда запомнил день, когда его посудина оказалась под перекрестным огнем вражеских орудий.

Тогда ливень стрел и град каменных ядер перебил добрую треть корабельной команды. Но бог все еще любил молодого пиратского вожака и помог ему ретироваться с поля боя. Клаус вернулся на Готланд залечивать раны, впервые без победы и добычи. Недобрым молчанием встретила его островная община.

Жители Готланда умели проигрывать, но на сей раз горечь поражения пала им на плечи слишком тяжким грузом и отняла способность трезво мыслить.

На общем собрании глав пиратских кланов Штертебеккера не ругал лишь ленивый. Прежние заслуги молодого пиратского вождя были мигом забыты, теперь ему припоминали лишь просчеты да старые обиды.

Потерять треть экипажа, сплошь набранного из лучших бойцов и мореходов, позволить ганзейским пушкарям изувечить флагманский парусник Общины — такая честь выпадала далеко не каждому капитану.

Клаус и сам успел понять, что перегнул палку со своей дерзостью, но отступать было поздно: никто бы не принял его покаяния, да и каяться было не перед кем. Те, кого он некогда отодвинул в тень, теперь жаждали лишить его власти, а если представится случай, то пустить по доске.

Над Штертебеккером нависла угроза разжалования, однако низложить его пираты не успели. В самый разгар судилища со сторожевой вышки острова тревожно завыл Большой Рог — вестник идущей с моря беды.