Чудовища в янтаре-2. Улица моя тесна - Бушков Александр Александрович - Страница 39

— Вот только как мы ее у нас устроим… — задумчиво сказала Яна. — Девушка, как две капли воды похожая на меня…

— Что-нибудь придумаем, — сказал Сварог. — Времени достаточно.

— Тогда действуй, — сказала Яна. — В конце концов, это моя прабабушка, да к тому же похожа так, что отличить невозможно… что ты как-то загадочно ухмыляешься?

Сварог кивнул на столик с журналом:

— Теперь я, кажется, поднимаю, откуда берут начало некоторые… проказы императрицы Агнеш и твои. Это у вас наследственное…

Яна сделала вид, что собирается швырнуть в него журналом.

— Не порть памятники культуры прошлого, — сказал Сварог.

Яна лукаво прищурилась:

— А что, если и мне как-нибудь вот так же сняться? Ну, понятно, исключительно для себя… И для тебя, конечно.

— Говорю же, это у вас наследственное, — ухмыльнулся Сварог…

— Но ведь красиво, согласись? Ни капли порнографии.

— Кто ж спорит, — сказал он. — Ничего не имею против, в свободную минутку мы к этой идее вернемся… А сейчас, пожалуй что, пора собираться. Мы еще кофе успеем в аэропорту выпить…

…Домой они попали часа через полтора. Как порой случалось и здесь, и на Земле, с того момента, когда они вышли из домика с невеликими сумками, и до минуты, когда их самолетик приземлился в Саваджо, прошло гораздо меньше времени, чем понадобилось присланной за ними машине, чтобы добраться до резиденции. Это на курорте толстосумы позаботились о собственных удобствах и аэропорт для своих самолетов построили буквально в десяти минутах езды до роскошного поселка из небольших уютнейших домиков. В Саваджо все три частных аэродрома размещались на окраине в противоположном от резиденции конце города.

Все проходило, как обычно: они подошли к балкону, опустили лестницу и поднялись, беспрепятственно миновав «завесу», в свой мир. Переоделись в костюмы, не способные удивить никого во дворце, и вышли в коридор. Его давным-давно перегородили уже капитальной стеной с солидной дверью — по эту сторону дежурили двое спецназовцев из девятого стола, а по ту стоял на страже гланский гвардеец, ни во что не посвященный и веривший, как его сменщики, что прилежно сохраняет «алхимическую лабораторию короля».

Они вышли в Сапфировый коридор. Слева, у колонны, помещался лакей в раззолоченной ливрее с шитьем на левом предплечье, означавшим, что он состоит при личных королевских покоях, — а вот справа, у колонны, расхаживал Интагар с озабоченным лицом, при виде Сварога прямо-таки воспрянувший.

— Подожди-ка… — сказал Сварог Яне и быстрыми шагами направился к верному бульдогу. (Интагар знал, когда они должны вернуться, и коли уж дожидался у двери, что-то серьезное произошло…)

— Ну наконец-то, ваше величество!

— Докладывайте быстро и коротко, — распорядился Сварог. — Что-то ведь случилось?

— Вот именно…

Он посунулся к уху Сварога и прошептал одну короткую фразу. Выслушав его, Сварог энергичным жестом подозвал лакея и в полный голос распорядился:

— Моего коня! Кортеж ликторов! Живо!

Чувствуя, как цепенеет лицо, становясь застывшей маской, он вернулся к Яне и сказал, не узнавая собственного голоса:

— Я уеду ненадолго, ты располагайся…

Она глянула озабоченно:

— Что-то случилось?

— Грельфи умирает… — сказал Сварог.

И быстрыми шагами направился к лестнице, не отвечая на поклоны придворных, несмотря на ранний час уже появившихся во дворце.

За высокими стрельчатыми окнами стояло ясное солнечное утро.

Глава VII

ПОТЕРИ И ЗАГАДКИ

Копыта гремели по гранитной мостовой. Семеро ликторов, как всегда, ухитряясь опережать на несколько корпусов, неслись впереди клином, хриплый рев бронзовых буцин форменным образом разбрасывал к обочинам всадников, повозки, экипажи. Сварог пустил Рыжика карьером, пригнувшись к длинной конской гриве, в свою очередь, на добрый корпус опережая четырех ратагайцев во главе с Барутой.

Возле нужного поворота он не без труда умерил бег разогнавшегося коня, свернул на неширокую улочку вслед за ликторами, уже даже не галопом, крупной рысью проехал мимо лавок и невысоких, этажа в три, жилых домов. Въехал в высокие распахнутые ажурные ворота — два привратника проворно отскочили в стороны — рысью двинулся по аллее изрядно запущенного парка. Несколько раз предлагал прислать сюда дворцовых садовников и навести благолепие, но Грельфи всякий раз отвечала: именно такая запущенность ей по душе, чем меньше кирпича, черепицы и всякого такого прочего, тем ей здесь уютнее. В конце концов он привык и более не настаивал.

Вовремя пригнулся, увидев опасно нависший над аллеей сук, — еще неделю назад его не было, кренится дерево, срубить пора, пока не упало… Все равно сухая толстая ветка сбила с него бадагар. Сварог и не подумал останавливаться. Спрыгнул с коня на задах конторы, у неширокого каменного крыльца с тронутыми ржавчиной коваными железными перилами, чертовски старыми — Грельфи и эта ржавчина была по душе, красить перила она не давала…

Взбежал по лестнице, распахнул дверь и оказался в небольшой прихожей, обитой потемневшими от времени деревянными панелями с нехитрой старинной резьбой. Увидел стоящих у окна отца Алкеса, в своей всегдашней темно-коричневой мантии с крестом Единого на груди и молодого человека в плаще и берете Сословия Чаши и Ланцета. Спросил отрывисто:

— Что?

— Она примирилась с Господом, — сказал отец Алкее. — Теперь не отойдет нераскаянной душой…

Сварог нетерпеливо повернулся к врачу — не земному лекарю, а одному из постоянно приставленных к Грельфи с некоторых пор врачей восьмого департамента:

— Что там?

Врач с чуточку растерянным, такое впечатление, видом пожал плечами:

— Право же, я немного теряюсь… Не могу поставить диагноз, такое со мной впервые… — Он помедлил, потом все же решился: — Возможно, это и ненаучно, но я не в силах отделаться от впечатления, что она просто-напросто не хочет больше жить… она уходит…

Сварог уже взбегал на второй этаж по узкой витой лестнице. Распахнул дверь так, что она ударилась о стену, вошел в небольшую спальню Грельфи. Старая колдунья лежала на постели у окна под излюбленным ею цветастым лоскутным одеялом. Попахивало лекарствами — столик рядом с кроватью был уставлен склянками — в точности такими, что пользовали земные лекари, вот только снадобья там были не земные…

В изголовье на табурете примостилась сиделка, пожилая монахиня-виталинка в серой рясе и темно-синем платке — на сей раз настоящая земная монахиня, без всяких маскарадов. Нетерпеливым властным жестом отправив ее за дверь, Сварог уселся на ее табурет и, стараясь, чтобы его голос звучал бодро, сказал:

— Что тут стряслось? Нашли время болеть, уважаемая. На носу новые хлопоты, а вам слечь вздумалось…

— Дурень ты все же, твое величество, — отозвалась Грельфи. — Что поделаешь, если срок подошел…

Сварог собрал в кулак все самообладание, чтобы выглядеть спокойным. За ту неделю, что они не виделись, Грельфи изменилась до неузнаваемости: обтянутое кожей лицо напоминало лицо мумии, щеки ввалились, глаза запали. Правда, взгляд остался прежним — умным, пытливым, не лишенным властности и непреклонности. И голос остался прежним, разве что звучал тише.

— Все обойдется, — сказал Сварог. — Я вызвал врачей, они уже летят…

Грельфи чуть приподняла голову:

— Разверни их назад, дубина стоеросовая. Все равно ничем не помогут — что бы ни делали, а срок подошел. У нас в семье всегда точно знали, сколько жизни отмерено — как на ювелирных весах. И проживу я ровнешенько столько, сколько отведено. Как бы твои врачи ни извращались. Разверни их, кому говорю! Зачем людей попусту от дела отрывать?

В ее голосе, пусть ослабевшем, было столько упорства и уверенности в своей правоте, что Сварог, скрепя сердце, смирился с неизбежным. Поднял ко рту браслет и приказал медикам возвращаться назад.