Талисман для героя (СИ) - Бабакин Валентин - Страница 38

— Еще чего! Я что с подоконника упал!? — возражает Шихман.

— Жребий тянем, — предлагаю я, достаю из коробка, оставленного кем-то из офицеров на столе, шесть спичек и обламываю одну из них.

— Тяните.

Короткая достается Кожуре. Тот недовольно мотает головой, а я только развожу руками. Жребий есть жребий. Все справедливо.

Через полчаса в штабе все чисто. Но ночевать в нем не остается никто. Все идут в роту.

* * *

Реконструкция штаба закончилась в установленный срок.

— Всем увольнительные дам, — обещает нам довольный Сенцов. — После полевого выхода все пойдете. А потом еще каждому неделю отпуска дам. Назаров, тебе далеко до дома?

— Далеко, товарищ капитан. Очень далеко.

— Ты из Сибири, вроде, как я слышал?

— Да, вроде, как оттуда.

— Я тебе аж две недели отпуска дам. Молодец, сибиряк! Благодарю за службу!

— Рад стараться. Служу Советскому Союзу!

Глава 16 ГРАНАТЫ, ПАРТИЗАНЫ И ПРОЧЕЕ

Дурак, несущий добро, страшнее ядерной бомбы

Полевой выход назначен через неделю.

Что такое полевой выход?

Это тот же марш-бросок, только трехдневный, да еще с разными там подвохами в виде атак условного противника и атак на условного противника.

После полевого выхода курсант становится истинным бойцом. Так говорит Сенцов.

Перед полевым выходом неделя была насыщенной на события. Во вторник состоялись очередные броски боевых наступательных гранат в окоп. Разлет осколков такой гранаты до двадцати пяти метров.

Бросок выполнялся от заградительной, сложенной из бревен стенки, высотою за два метра. Окоп был примерно в тридцати метрах от нее.

Курсант должен бросить гранату и постараться попасть в окоп, после чего укрыться за стенку. Взрыв звучит секунд через пять.

Процесс контролировал сам ротный Улямаев, будучи рядом с каждым курсантом во время броска.

Курсанты бросают гранаты по очереди. Кто хорошо, а кто похуже. Отлично, если угодил прямиком в окоп. Хорошо, если попал на бруствер. Тройка, если граната упала в пределах трех метров от окопа.

От взрыва моей гранаты фанерные фигуры условного противника взлетели в окопе метров на пять вверх.

Гена Шихман умудрился бросить гранату на десять метров от себя. Может быть, он был чересчур смелым?

Бросил и застыл столбом, глядя на гранату.

Секунда, другая…

Улямаев резко толкает Шихмана за стенку. Тот летит мешком, спотыкается и зарывается носом в землю. А Улямаев…

Я еще не видел, чтобы люди прыгали так высоко и далеко с места. Прыжок Улямаева был подобен полету балеруна над сценой с раскинутыми в шпагате ногами. Это было круто.

Взрыв грохнул одновременно с благополучным приземлением Улямаева за стенкой.

— Мать, перемать!

Я еще никогда не слышал, чтобы так мощно и многоэтажно люди выражали свои эмоции. Литературных слов не было. Лишь в конце длинной матерной тирады из уст ротного прозвучало одно единственное цензурное слово. Это была оценка Гены Шихмана за бросок гранаты:

— Кол!

Смелее, чем Шихман гранату никто не бросил.

Улямаев был очень злой и заставил всю роту возвращаться в часть бегом.

* * *

В среду мы играли в партизан. Но не в тех, которые в лесу прячутся и в засадах сидят, а в других. Для тех, кто не знает про таких партизан, поясню, что так называют отслуживших в армии резервистов, которых призывают с гражданки на военные сборы.

Наша игра в партизан заключалась в том, что мы должны были обеспечить их прием и боевое развертывание.

В боевом развертывании участвовал весь полк. Даже писарь штаба Гена Шихман не избежал этой участи.

Для приема партизан в глубине леса имелся так называемый пункт сбора. Это было сооружение из бетонных стен, типа большого свинарника, наполовину врытого в землю. Его крыша по бревенчатым стропилам давно уже провалилась так, что внутренности этого военного объекта были открыты небесам нараспашку.

Наш взвод должен был принять этих самых партизан в этом бараке. Приемка заключалась в выдаче им военной амуниции. Мне досталась роль выдающего вещевые мешки.

Выдача должна была производиться из-за длинного дощатого прилавка. Напротив прилавка на земляном полу стояли десятки низких деревянных скамеек.

К вечеру у нас все было готово к боевому развертыванию. Рядом с бараком дымила походная кухня. Суета улеглась. Стало тихо, и я прилег за прилавком на кучу обмундирования.

Над остатками стропил крыши в темнеющем небе зажигаются звезды. В лесу тихо шелестит листва, изредка щебечут птицы.

Мне нравилась здешняя природа. Какое-то спокойствие в ней и умиротворяющая простота. А еще севернее под Выборгом — вообще сказка.

Там блюдца озер прячутся среди леса. Огромные валуны, поросшие мхом, хранят в себе тайны древних скандинавских сказаний с гномами, эльфами, орками и другими волшебными существами.

В России я бывал там на трехдневных военных учениях. Теперь я здесь. В другой стране и другом мире.

Лежу навзничь, раскинув в стороны руки. Звезды надо мною такие яркие, что кажется, будто до них можно дотронуться рукой.

Звезды. Сколько их там? А рядом с ними планеты. Наверняка там есть жизнь. Быть может на какой-то из планет, кто-то также как и я смотрит в мою сторону? Только вот странно получается. Для меня он на небе. А я для него где? Тоже на небе? Получается что так. Выходит так, что все мы на небе, и нет в этом мире ничего кроме неба.

С этими мыслями я не заметил, как крепко уснул. Проснулся в полной темноте, выглянул из-за прилавка. Прямо в бараке горит костер. Вокруг него собрались бойцы. Бренчит гитара.

— Я с подоконника упаааал, — слышится фальцет Гены Шихмана и хохот Васи Мухи.

Поднимаюсь и подхожу к костру.

— Дай сюда, — протягиваю руку.

Гена тупо смотрит на меня.

— Хватит падать с подоконника. Давай сюда инструмент, — настойчиво говорю, забираю гитару и сажусь на край прилавка.

Не знаю, что на меня нашло, но мне сегодня захотелось показать хоть малую часть того мира из которого я пришел. Пусть это будет в песне.

Тронул пальцами струны, и гитара отозвалась. Проиграл короткое вступление и…

На войне, как на войне:

Патроны, водка, махорка в цене…

Почувствовал, как все затихли и замерли. Когда спел второй куплет, то краем глаза заметил, как к костру подтягиваются бойцы. Ударил крепче по струнам и продолжил тяжелым ритмом:

Комбат-батяня, батяня-комбат…

Не знаю, почему я решил выдать здесь именно эту песню группы «Любе». Что-то шло изнутри меня. Может быть тоска, таившаяся внутри меня, и сожаление о том мире, который я утратил, прорвались наружу этой песней.

Не знаю. Бывает так, что человек совершает действия, которые ему самому непонятны до конца.

Мне стали подпевать. Подпевали все громче и громче. При этом я отчетливо слышал во всем множестве голосов фальцет Гены Шихмана.

Я закончил. Последний аккорд растаял в тишине вечернего воздуха.

— Мда. Круто, — нарушил эту тишину голос Сенцова. Мы все и не заметили, как он подошел.

— Встать! Смирно! — завопил Васильев.

— Сидите! — Сенцов как бы придавил нас ладонью. — Отдыхайте бойцы. Курсант Назаров! Это чья песня? Откуда она?

Я не стал что-либо придумывать и сказал, как есть:

— Это песня из моего мира, товарищ гвардии капитан.

— Из вашего мира? — комбат усмехнулся. — Мне известно, что вы имитировали помешательство в дурдоме. Продолжаете вновь прикидываться?

— Никак нет, товарищ комбат. Скажу точнее. Это песня неизвестных здесь авторов.

— А где эти авторы известны?

Я молчал.

Впрочем, мне безразлично, откуда она, — махнул рукой комбат. — Песня хорошая. Патриотическая. Но какая-то не совсем советская. Наверное, потому не желаете признаваться в собственном авторстве?